Окружением это назвать нельзя. Но основные пути на запад, на юг и на восток для нас отрезаны. Как же придут обещанные маршалом стрелковые дивизии и танковая бригада?
В который раз перечисляем свои подразделения: саперы, милиция, батальон охраны, бронедивизион…
- Товарищ командующий, - торжественно произносит Семиволоков, - разрешите мне лично заняться мостом.
Фекленко, прищурившись, смотрит на начальника штаба:
- Ишь, развоевался, академик.
Уходя, Семиволоков спрашивает у меня:
- И Коровкина прихвачу. Ладно?..
Семиволокову удалось отбить мост. Там были сравнительно небольшие силы. Немцы применяли обычную для тех дней тактику: выбросили вперед подвижную группу, создали видимость окружения. Если не поддаться панике, ударить по такой группе, она стремительно откатится назад.
Путь на восток свободен. Но ни дивизии, ни танковая бригада не появляются. Мостом воспользовался наш штаб и областные организации, двинувшиеся в сторону Харькова.
Однако это не означало, что мы без боя сдадим Полтаву.
Немцы подтягивали части. Наши бойцы рыли окопы. Милиционеры за неимением саперных лопат действовали обычными крестьянскими.
Через сутки подошла кавалерийская дивизия полковника Гречко. Из танковой бригады прибыл лишь один батальон, которым командовал Герой Советского Союза майор Архипов.
Архипова и военкома бригады Погосова я помнил еще по боям на Карельском перешейке.
- Все дороги забиты эшелонами, - объяснял Логосов, - бомбят денно и нощно. Наш состав чудом проскочил.
…И грянул бой… Вначале появились "фокке-вульфы". Потом "мессеры". Потом бомбардировщики. Я находился к западу от Полтавы, Фекленко - к югу. Город немецкие самолеты пока не трогали. Району, в котором я был, тоже досталось не особенно сильно. Основной удар в течение полутора часов вражеская авиация обрушивала к югу от Полтавы - на только что подошедших конников Гречко и милиционеров, не успевших как следует зарыться в землю. Я сел в машину и приказал Кучину:
- Туда!
Мише не надо было объяснять, что значит "туда". В Полтаве навстречу выскочил броневичок. Офицер связи ехал ко мне. Фекленко просил перебросить на юг армейский артполк и десять танков, то есть половину батальона Архипова.
- Поезжайте к Архипову, - приказал я офицеру, - артполк сам приведу.
Мы всячески берегли пушечный артиллерийский полк - главную огневую силу армии. Если можно было обойтись без него, не посылали понапрасну. Но сейчас надежда только на 152-миллиметровые пушки.
К югу от Полтавы, где рощи незаметно переходят в поля, а поля снова в рощи, все гремело и клокотало. Я оставил машину в укрытии и пошел пешком. Первые встречные - милиционеры в окровавленных черных гимнастерках.
Раненный в обе руки широкоплечий парень с вьющимися светлыми волосами попросил закурить. Я сунул ему в рот папиросу, поднес спичку. Он затянулся.
- Даже легче стало.
- Как там?
- Правду сказать - плохо. Самолетов много. А мы в черных гимнастерках на жнивье. Бей - не хочу… Передвинул языком папиросу в угол рта.
- Вот ведь как без рук-то! - И неожиданно добавил: - подживут, в армию пойду. Милиция нынче бабами обойдется…
Остатками саперного батальона и полтавской милиции командовал молодой старший лейтенант в очках. Он сорвал голос, сипло, с присвистом хрипел мне в ухо:
- Командарм левее…
Тяжелый артиллерийский полк становился противотанковым. Грузные, неповоротливые пушки выкатывались на прямую наводку.
Задержись они минут на десять - от саперов, милиционеров и кавалеристов осталось бы кровавое месиво.
Танки шли сплошной колеблющейся цепью. То одна, то другая машина короткой остановкой нарушает линию. Линия эта раскалывается посередине. Танки хотят обойти нашу пехоту.
Артполк предусмотрительно выгнулся широкой подковой. Из засад ведут огонь архиповские машины, которыми командует комиссар батальона старший политрук Галкин.
Вариант атаки, спланированный немецким штабом, не удался. Танки быстро откатываются на исходные. Кроме тех, что черными островами остались на желтом поле.
В небе опять вражеская авиация. Против нее мы бессильны. Распластайся, прижмись к земле и жди. Твой черед или соседа. Комья бьют по голове, по спине. В ушах, во всем теле напряженный звон. Понять ничего нельзя.
Наконец, освободившись от бомб, самолеты ушли на запад. Отряхиваясь и шатаясь, как пьяные, мы поднимаемся и земли. Старший лейтенант, сняв очки, бессмыслентю-смотрит вокруг. Он ничего не слышит - контузия.
У рядом стоящей пушки ровно, будто гигантским тесаком, отрублен конец ствола.
Живые оттаскивают раненых. Убитых будто не замечают.
Приземистые немецкие танки снова идут вперед. Снова бьют наши орудия. Не помню, как оказался в танке у Коровкина. Он вместе с машинами Галкина идет в контратаку.
Под вечер меня разыскивает связной от Фекленко. Застаю командующего вместе со штабом в деревеньке восточнее Полтавы.
Бой развертывается не так, как предполагал главком Юго-Западного направления. У нас не достало сил и средств для прочной обороны. Стрелковые дивизии не подошли.
Но Полтаву нельзя было сдавать до тех пор, пока на правом берегу Ворсклы от Старых Санжар до Диканьки оставались наши части. Еще двое суток немцы не могли вступить в город. Южная окраина города превратилась в ад. Из развалин домов, из подвалов и погребов били стрелки. Последние уцелевшие танки Архипова бросались в контратаки.
А потом - три дня бои на улицах, в садах, на Круглой площади.
После Полтавы в армию прибыл новый командующий генерал-майор Виктор Викторович Цыганов.
Когда-то он закончил духовную семинарию. Но сделался не священником, а артистом. Потом, в Первую Мировую войну, пошел в действующую армию вольноопределяющимся, стал офицером. В Красной Армии служил начальником штаба дивизии. Вступил в партию. Преподавал. Перед войной в Харьковской академии тыла был начальником одной из кафедр.
Часто генерал-майор Цыганов поражал нас широтой своих познаний в самых разнообразных отраслях. И еще были у Виктора Викторовича два примечательных качества: дородность и волчий аппетит.
Не каждому приходилось видеть человека такого объема и такой ненасытности. Вначале я смотрел на обедающего генерала, как на чудо. Котлеты исчезали во рту, словно семечки. Виктор Викторович пил из кринки сметану, черпал кружкой воду из ведра, ловко чистил крутые яйца и отправлял их вслед за водой и сметаной.
- По сравнению с тем, что съедал Гаргантюа, это пустяки! - смеялся Цыганов, поглаживая бритый череп.
Все у него было большое, круглое, мягкое. Двойной подбородок, пухлый нос, ладони-подушки, пальцы-сардельки.
Благодушный, смешливый Цыганов был твердым и решительным командиром. С его приездом действия нашей армии стали активнее.
К концу сентября проливные дожди превратили украинский чернозем в густую вязкую грязь.
- Немец теперь от дороги ни на шаг, - рассуждал Цыганов. - Фронт и так-то был не сплошной, а сейчас и вовсе. Значит, можно зайти в тыл, стукнуть с фланга. Грех нам, православным, этим не воспользоваться…
Цыганов выбросил оперативную группу армии к самому штабу дивизии, сдерживавшей гитлеровцев на главном направлении. Этой дивизией командовал полковник Меркулов. Ее поддерживала подошедшая после Полтавы танковая бригада Бунтмана.
У дивизии Меркулова зачастую фланги оказывались открытыми.
- Не отчаивайтесь, - успокаивал Цыганов комдива, - у немца тоже фланги открытые. К тому же он наступает, и вы его можете так прижучить, что и не охнет.
То на одном, то на другом участке Цыганов предпринимал контратаки, устраивал вылазки.
6-я армия гитлеровцев рвалась к Харькову. Нам было приказано задержать ее не менее, чем на месяц. Задержать, несмотря на то, что от иных полков остались одни номера (во всей дивизии Пухова числилось лишь 60 активных штыков), а справа у нас нет соседа…
Среди бойцов уныние, страх перед танками и автоматчиками. Как побороть это?
Совещаемся с Калядиным, с политотдельцами, с командирами, говорим с бойцами. Один предлагает одно, второй советует другое. В конце концов вырабатывается некая система борьбы с танкобоязнью.
По окопам, в которых сидят наши бойцы, идут наши же танки. Разворачиваются. Утюжат снова и снова. Конечно, страшновато, когда машина с грохотом наползает на окоп и в нем среди бела дня наступает ночь. Но вот танк прошел, а ты цел и невредим. И окоп цел. Только с бруствера осыпалась земля.
Неискушенному бойцу кажется; чем ближе танк, тем он опаснее. Надо рассеять это заблуждение, надо, чтобы каждый знал о "мертвом пространстве", об уязвимых местах вражеских машин.
В войска посылаются листовки со схемой "Уязвимые места фашистского танка". Схемы и рассказы истребителей изо дня в день печатают армейская и дивизионные газеты. Всеми средствами людям внушается, что танк не всемогущ, броня его проницаема, обзор - ограничен, гусеницы - не вездеходны.
У каждого политотдельца, вернувшегося из части, Калядин придирчиво выспрашивает - что делается для преодоления танкобоязни, что ты именно сделал?
Не стану утверждать, будто мы окончательно победили страх перед танком. Тем более, что старые солдаты гибли в боях, выбывали по ранениям. На их место приходили новые. И все-таки началось медленное, постепенное освобождение от давящего страха перед грохочущей, извергающей пламя и свинец бронированной немецкой машиной.
Так же медленно освобождались люди от страха перед автоматчиками. Но и здесь нужен был пример командиров, политработников.
Хорошо помню, как однажды поздним вечером в хату, где расположились мы с Калядиным, влетел бледный, с неподвижными вытаращенными глазами дежурный по политотделу армии.
- Автоматчики!
- Ну и что? - спросил Калядин.
- Автоматчики просочились! - задыхаясь, повторил политрук.
- Пусть беспокоится охрана, - сказал я.
И тут же начал стаскивать сапоги. Иван Семенович расстегнул ремень, на глазах у остолбеневшего дежурного снял гимнастерку и, не торопясь, со старательностью курсанта сложил ее на табурете.
В том, что, несмотря на отступление, в бойцах рождались новые чувства и свойства, я имел возможность убеждаться чуть ли не каждый день.
Как-то Балыков доложил:
- Вас хочет видеть старший лейтенант Салтыков из Н-ской дивизии.
- Зачем?
- Говорит: военная тайна, расскажет лично. В хату вошел среднего роста парень. Пилотка заломлена набок, торчат усы, плащ-палатка развевается наподобие бурки. Лейтенант явно "работал под Чапаева". Докладывал с лихостью, щелкал каблуками.
- План у нас нехитрый. Отрядик человек сто. Чтобы один к одному. И по тылам. Там штаб накрыть, там автоколонну, может, где офицера живьем прихватим, засечем огневые точки… Вышли к своим, доложили по начальству и обратно…
Была тут и добрая романтика юности, и горький опыт первых военных месяцев, и искавшая выход ненависть к фашистам.
- А вы на Чапаева смахиваете, - заметил я, когда разговор подошел к концу.
Старший лейтенант покраснел, как мальчишка.
- Меня в полку и зовут Чапаем.
Назавтра "Чапай", стукнув каблуками, доложил:
- Товарищ член Военного совета, истребительный отряд в количестве девяноста трех человек по вашему приказанию выстроен.
Бойцы стояли двумя шеренгами. За поясом финки, ножи от СВТ, гранаты. За плечами карабины, у некоторых - ППШ.
Весь день с Калядиным и Петренко мы провели в отряде. Отряд получил боеприпасы, тол, два ручных пулемета. Была создана комсомольская организация. Петренко вместе с "Чапаем" и командирами групп разработал первое задание.
С трепетом ждали мы возвращения отряда из Полтавы. Каждая встреча с Цыгановым начиналась одинаково:
- Нет?
- Нет.
Отряд вернулся лишь на четвертые сутки. "Чапай" поставил перед Петренко зеленый немецкий чемодан с документами и схемами. Доложил о разгроме вражеской роты, о пленении двух солдат и одного обер-ефрейтора, о сожженной штабной автомашине, о полтавском гарнизоне…
Первый опыт удался. Цыганов вызвал командиров частей и рассказал об истребительном отряде. С этого дня началось повальное увлечение рейдами во вражеский тыл.
С Калядиным я поехал в дивизию, которую недавно принял Горбатов, до сих пор еще носивший звание комбрига. Когда вошли в горницу, навстречу не спеша поднялся худой высокий человек с морщинистым лицом. Перед моим приходом Горбатов читал. На столе лежал раскрытый томик с узкими колонками стихов.
Я уже слышал, что комбриг книголюб, что он не употребляет крепких слов и крепких напитков.
У нас было заведено: Цыганов или я, отправляясь в дивизию, брали с собой небольшие посылочки для командира, комиссара, начальников штаба и политотдела. Военторг ни в какие времена не отличался гибкостью. В 1941 году до штаба армии еще кое-как добирались его автолавки, а уж дальше-как говорится, не взыщите. Мы с Виктором Викторовичем брали с собой несколько пакетов, в каждом бутылочка коньяка, пара пачек хороших папирос или доброго табака, коробка конфет.
Растроганный командир дивизии с сожалением подкинул на ладони ереванские "три звездочки".
- С вашего разрешения презентую комиссару Горбенко. Не думайте, что он страстный охотник до этого. Однако относится к закавказским "звездочкам" лучше, чем я.
Разговорились. Комбриг судил о фронтовом положении самостоятельно, широко. Так, пожалуй, умел судить Васильев. Но Горбатов был старше погибшего полковника, ему легче было сравнивать, сопоставлять.
- Ночью я вам не буду нужен? - спросил Горбатов.
- Нет.
Я отправился к комиссару дивизии старшему батальонному комиссару Горбенко, у которого сидел Калядин. Если уж продолжать сравнения с людьми, с которыми мне довелось начинать войну и которые врезались в мою память на всю жизнь, то Горбенко несколько напоминал Гурова. Не внешне, конечно. Горбенко худенький, невысокий, черноволосый. Но тот же тип политработника-массовика, живого, деятельного, беспокойного.
К концу беседы Горбенко тоже спросил, не потребуется ли он нам ночью. Нет, не требуется.
Однако к ночи мы с Калядиным надумали поехать в один из полков дивизии. Не взять с собой Горбенко было бы бестактно. Туда-сюда - нет Горбенко. Может быть, командиру дивизии известно, куда девался комиссар? Но и командира дивизии нигде нет.
Прошел добрый час, прежде чем начальник штаба нехотя выдал "секрет". Горбатов и Горбенко частенько отправлялись по ночам с истребительным отрядом в тыл к немцам.
Завтракали вместе с командиром и комиссаром дивизии. О ночной вылазке - ни слова. Только уезжая из дивизии и прощаясь с комбригом, я сказал:
- Пожалуй, не следует вам и Горбенко самим возглавлять ночные рейды по тылам врага.
Горбатов вспыхнул так, словно его уличили в чем-то нехорошем. Потом рассмеялся:
- Разумеется, не следует. Да руки чешутся…
Военный совет армии принял решение об истребительных отрядах, об их укомплектовании, вооружении, опыте. А спустя некоторое время "Чапай" принес немецкий приказ, касавшийся действий наших и партизанских отрядов. Генерал-фельдмаршал фон Рейхенау негодовал: "Солдаты 6-й армии, вы должны вести организованную борьбу против беспринципной банды убийц. Вы должны перестать быть безразличными к этой коварной мести…
Все партизаны в форме или гражданской одежде должны быть публично повешены…".
На оккупированной земле стали появляться - это уже признавал и враг партизаны. Иногда наши отряды действовали совместно с ними. И, безусловно, истребители не сделали бы и трети того, что они сумели сделать, если бы им не помогали колхозники.
Помощь населения армии была многообразной, норой - совершенно неожиданной.
Когда штаб армии стоял в районном центре Коломаке, открылся новый источник информации о противнике, продвигавшемся вдоль нашего правого фланга.
В маленьком домике, где помещалась почта и сберкасса, у телефонного коммутатора сидела Тоня - круглолицая, румяная, чернобровая женщина лет тридцати. Хохотушка и трещотка. Тоня знала телефонисток по всей округе. Она вызывала какую-нибудь деревню и спрашивала:
- Марийка, до вас немец пришел? Нет? Даю отбой.
- Пелагея Степановна, то я. Тоня. До вас немец пришел? Да ну?.. Одни мотоциклы? Скильки? Колы? Нехай Вовка сбегает посчитает…
И так несколько раз в течение дня.
Местная телефонная связь, как правило, не нарушалась. К ней обычно подключалась и наша, военная. Впрочем, немцы этим тоже пользовались.
Как-то раз я услышал в телефонной трубке трудно различимый голос:
- Докладывает Рогачевский. Ни справа, ни слева нет соседей. Прошу сообщить, где они.
Просьба показалась мне странной. Что-то не похоже на опытного комдива Рогачевского. Вспомнились штучки немецкой разведки во время боев в Дубно.
- Явитесь туда-то, там узнаете о соседях, - сказал я в трубку и тотчас же направил в названное место Петренко со. взводом разведчиков.
Однако намерение немцев я не разгадал. Они, как видно, хотели только убедиться в том, что Военный совет находится именно в Коломаке. И, убедившись, послали бомбардировщики.
Одна из бомб угодила в здание школы, в наш штаб. Цыганов был ранен. В мою многострадальную ногу тоже попал осколок. Беда усугублялась тем, что в штабе не оказалось медперсонала. Врача и сестру несколько дней назад отправили с тяжелыми ранениями в госпиталь. Утром из медсанбата прибыла новая сестра, жена прокурора дивизии. И надо же… Во время бомбежки у сестры начались преждевременные роды. Женщина корчилась от боли а кругом одни мужчины. Я крикнул Кучина. Прибежал никогда не терявший присутствия духа Миша, и притащил свою "походную поликлинику", выпроводил всех из комнаты и принял мертвого ребенка…
Когда мы оставляли Коломак, Петренко договорился с Тоней о связи со штабом армии. Как это удавалось Тоне, трудно! понять. Видно, гитлеровцам и в голову не приходило, что круглолицая деревенская телефонистка аккуратно информирует! советское командование о движении немецких танков.
Последнее сообщение от Тони мы получили в Мерефе. Петренко приказал ей немедленно пробираться к нам. И через несколько дней она появилась. Мы с Цыгановым подписал ли приказ о зачислении ее в армию…
В оборонительных сражениях таяли дивизии и полки. Едва приходили новые части, их тут же бросали в бой.
Танковая бригада подполковника Бунтмана лишилась почти всех машин. Я выехал навстречу новой бригаде полковника Юрченко. Назавтра танкисты должны были выступить на передовую.
Как только Юрченко начал перечислять состав бригады, я вздрогнул:
- Кто командует полком?
- Майор Сытник.
- Где он сейчас?
- В полку.
…Как в первый день войны, новенькие танки прячутся под разлапистыми ветвями.
- Где командир полка? - спрашиваю я у танкистов.
- Вон, - показывают мне на торчащие из-под машины, облепленные грязью сапоги.
- Товарищ майор, вас бригадный комиссар спрашивает.
- Кто?
Сытник не спеша вылезает из-под днища танка, оторопело смотрит на меня, бросает на землю тряпки.
- Николай Кириллыч!..
Бригада идет на правый фланг армии, в район Люботина. Туда, где дерется дивизия Меркулова.