Повесть Владислава Крапивина "Мальчик со шпагой". Журнальная версия. Печаталась в журнале "Пионер" в 1974 году.
Владислав КРАПИВИН
МАЛЬЧИК СО ШПАГОЙ
Звездный час Сережи Каховского
ПОВЕСТЬ
Летом прошлого года мы печатали повесть Владислава Петровича Крапивина "Всадники на станции Роса". Тот, кто читал ее, конечно, не мог забыть смелого, благородного Сережу Каховского, журналиста Алексея Борисовича, веселого и верного пса Нока.
Повесть "Мальчик со шпагой" - продолжение истории о Сереже Каховском.
Ее можно читать и отдельно. Однако тем, кто не читал "Всадников", мы советуем все же начать с первой повести ("Пионер" 1973, №№ 5–7).
Рисунки С. ТРОФИМОВА и В. ДУДКИНА.
От пристани до самого дома Нок вел себя, как дрессированный. Ни разу даже не дернул поводок. Он шел рядом с Сережей, и тот все время ощущал ногой его косматый теплый мех.
- Нок - лохматый бок, - шепотом сказал ему Сережа.
Пес вопросительно повернул голову. Свет, падавший от близкого фонаря, желтыми точками блестел в его глазах.
- Скоро будем дома, - пообещал Сережа.
Еще несколько шагов, и тогда сквозь черные тополиные ветки глянут на усталых путешественников желтые, светящиеся окошки второго этажа.
Вот они, окна.
Однако горели только два окошка - в Наташиной комнате. Стекла Сережиных окон холодно отражали синевато-серое небо июльской ночи.
"Может, смотрят телевизор? - подумал Сережа. - Или спят уже? Папа так рано не ложится… А может быть, оставили Марину у Наташки и в кино ушли на последний сеанс?"
Он слегка встревожился. Во-первых, чего же хорошего возвращаться в пустую квартиру? Во-вторых, не- хотелось ему откладывать объяснение с отцом и тетей Галей.
Сережа нисколько не боялся этого разговора. Но он хотел, чтобы поскорее остались позади все неприятности и все обсуждения этих неприятностей. Не надо о них вспоминать. Пускай только всадники на золотистых конях вспоминаются каждый день…
Сережа и Нок вошли во двор. Сережа толкнул нижнюю дверь, и они стали подниматься на второй этаж. Над лестницей горела неяркая лампочка. Потрескивали точеные старые перила. Когти Нока громко стучали по ступеням, и этот стук отдавался в железном корыте, которое висело у двери чулана. Пахло пересохшими досками, теплой пылью и древесным лаком. Это был запах пожилого доброго дома, в котором Сережа провел все свои почти двенадцать лет…
Верхняя дверь была обита облезшей клеенкой. Клеенка местами треснула, и в разрывах торчала пакля. На косяке весело белела кнопка. Это была обманная кнопка: звонок Сережа и Наташка развинтили еще пять лет назад, когда строили из большой корзины и картонного ящика ледокол. Блестящая чашечка звонка понадобилась им для корабельного сигнала. С тех пор кнопку нажимали только те, кто первый раз приходил в этот дом.
Сережа несколько раз ударил кулаком по мягкой клеенке. "Бух-бух-бух", - отдалось за дверью. Сначала была тишина, потом часто защелкали подошвы, и Наташкин голос капризно спросил:
- Кто?
- Я.
- Кто "я"?
- Ну, я, Сергей! Ты спишь, что ли?
Лязгнул крючок, и дверь распахнулась так стремительно, что перепуганный Нок отскочил на всю длину поводка. Наташка перешагнула порог и схватила Сережу за локти мокрыми пальцами.
- Сережка! Как здорово! Какой ты молодец, что приехал!
Она лишь мельком глянула на пса и даже не удивилась.
- Ой, ну как здорово! Бывают же чудеса! - повторила она и, не отпуская, потянула Сережу в коридор.
Он совсем не считал, что его приезд такое уж чудо. Пожал плечами, втащил в коридор очень оробевшего Нока и взглянул на свою дверь. Обычно по вечерам в ней светилась тонкая щель. Сейчас ее не было.
- Где наши?
Глядя счастливыми глазами, Наташка сказала:
- Да! Ты ведь ничего не знаешь!
- Ничего не знаю. Скажешь ты наконец?
- Вы квартиру получили. Три комнаты. Уже неделю назад переехали.
Это была новость. Уж чего-чего, а такого дела он никак не ждал.
- Вот так финт… - медленно сказал Сережа. - Это значит, я здесь уже не живу?
Она вздохнула.
- Значит… Ну и что? У тебя теперь будет своя комната. Ой, Сережка, такая хорошая, просто прелесть! Окно на юг, реку видно. Обои на стенах такие веселые, голубенькие… Ты что, не рад?
- Да я не знаю даже…
Он и правда не знал. Он, видимо, просто устал сегодня от разных неожиданностей.
- А почему не написали, что новая квартира?
- Хотели тебе сюрприз сделать.
- Сюрприз… - усмехнулся Сережа. Поглядел на притихшего Нока, потрепал его загривок. - Я вот тоже сюрприз привез.
- Я уж смотрю… Это ты из лагеря такое страшилище везешь? Да нет, он хороший, только… больно какой-то уж непричесанный.
Нок вопросительно посмотрел на незнакомую девочку, потом на хозяина и вдруг зевнул во весь размах розовой пасти.
- Ох, - сказала Наташка.
- Она пошутила, Нок, - сказал Сережа. - Она больше не будет, не глотай ее.
Наташка засмеялась и вдруг сразу встревожилась:
- Сережка… А почему ты… Ведь смена только через десять дней кончится. Ой, выгнали, да?
- Сам ушел, - хмуро сказал Сережа. - С начальником лагеря поругался.
Наташка охнула:
- Мамочка моя… А тебя отпустили?
- А я спрашивал?
- Сережка, сумасшедший! Тебя же искать будут.
Сережа поморщился.
- Да не будут, там знают… Я все расскажу, только потом, ладно?
Наташка тряхнула своими светлыми, коротко подрезанными волосами.
- Ну ладно. Идите в комнату, я вас кормить буду… Слушай, а у него блох нет?
- Нет… Не знаю… Не надо нас кормить, мы на катере ели. Ты адрес скажи. Мне ведь надо… домой.
- Ой, ты не уходи! - испугалась она.
- Как это "не уходи"?
- Подожди. Переночуй здесь.
- Зачем?
- Ну, зачем… Скучно же. Думаешь приятно полночи одной дома сидеть?
- А где тетя Маша и дядя Игорь?
- В театр пошли. Опера из Свердловска приехала. А потом еще в гости к папиному знакомому.
- А тебя не взяли?
- А я не пошла.
- Почему?
- Из вредности.
- А-а…
- Конечно… Отца всю неделю просила: "Почини, почини велосипед". Он все: "Починю, починю". А сам дотянул… Все ребята на озеро сегодня уехали, а я дома осталась… Ну вот и пусть сами ходят в свой театр.
- Ну, и ты тоже хороша. Дядя Игорь с утра до вечера на работе, а ты с велосипедом…
Наташка вздохнула.
- Он говорил: "Подожди до субботы". А в субботу его вызвали в порт. Что-то там срочное случилось. Он сейчас диспетчера порта замещает.
- Сейчас навигация в разгаре. Мы пока плыли, знаешь, сколько всяких теплоходов навстречу попалось… Ну, ты все-таки дай адрес, я пойду.
- Останься, Серенький… - жалобно сказала Наташка.
Вот она всегда так, если хочет подмазаться: "Не уходи, Серенький. Сделай, Серенький". Только она Сереньким его и называет.
Раньше еще мама так называла, но это было давным-давно…
- Не уйдешь, да? Я пельменей сварю, у нас две пачки в холодильнике.
Пельмени - это, конечно, вещь, но…
- Куда ты пойдешь ночью, - уговаривала Наташка. - Это далеко, за семь кварталов, на углу Октябрьской и Челюскинцев. Уже пол-двенадцатого. И холодно сейчас, вон у тебя руки в пупырышках.
Вечер и правда был свежий. Сережа, пока шел от пристани, слегка озяб. Но он сурово глянул на хитрую Наташку.
- Это от твоих рук. - Он потер ладонями голые локти. - Почему у тебя пальцы мокрые и холодные? Стирала на ночь глядя?
- Это я ревела, - сердито призналась она.
- Тоже из вредности? - понимающе спросил Сережа.
- Нет… Я боюсь одна.
Сережа внимательно посмотрел ей в лицо. Только сейчас, при свете слабой коридорной лампочки, он разглядел, что глаза у Наташки красные и припухшие.
Он не стал, конечно, смеяться. Никогда они не смеялись друг над другом, если одному из них было по-настоящему, до слез плохо. Если человеку одиноко и страшно, кто-то должен оказаться рядом (как сегодня на станции). Хотя, по правде говоря, Сережа не понимал: как может быть страшно в своем доме, знакомом до последнего гвоздика?
- Ладно, вари пельмени, - сказал он.
Наташка расцвела, и они пошли в комнату.
Наташа сразу превратилась в хозяйку. Цыкнула на Нока, который хотел устроиться на пушистом половике у дивана, и показала ему место у двери. А Сереже велела умываться.
- Успеется, - лениво ответил он.
Скинул сандалии и забрался на диван. Наташа неодобрительно посмотрела на Сережины колени, темные от земли и въевшегося травяного сока, но ничего не сказала. Диван торжественно гудел всеми пружинами. Гудеть так он научился еще в те времена, когда Сережа и Наташа устраивали на нем цирковые представления с борьбой и конными скачками.
Наташа ушла на кухню. Нок опять осторожно перебрался на половик и вопросительно посмотрел на хозяина.
- Ладно, лежи пока, - шепотом разрешил Сережа.
Усталость мягко растекалась по телу. Но спать Сережа не хотел. Привалившись к вышитой подушке, он оглядывал комнату. Комната была такой же привычной, своей, как и те, в которых он жил. Все знакомое-знакомое: телевизор "Старт", накрытый вязаной салфеткой, черный книжный шкаф с завитушками и треснувшим стеклом, большая фотография в рамке: Наташка и дядя Игорь, делают зарядку. Наташка маленькая, шестилетняя, в мальчишечьем тренировочном костюме и с громадным обручем. Дядя Игорь - с двумя двухпудовыми гирями, поднятыми к плечам, весь переплетенный мускулами, как гладиатор. И громадный.
Сережа вспомнил, как дядя Игорь еще недавно сажал их с Наташкой на вытянутые руки и вертел, будто карусель. Только не в этой комнате, а у Сережи, потому что у Каховских было попросторнее.
Сереже захотелось в свои комнаты. Он понимал, что пустая квартира - со следами унесенной мебели на полу, с темным квадратом на обоях, там, где висела мамина фотография, - невеселое зрелище. Но все-таки…
Он встал и зашлепал босыми ногами в коридор, дернул свою дверь.
Дверь была заперта.
- Нат, почему заперто?
- Это не мы, - откликнулась из кухни Наташа. - Домоуправление заперло. Скоро новые жильцы приедут. Какие-то Грачевы.
- У-у… Я думал, что вы наши комнаты займете. Вам наконец свободнее стало бы.
- Да теперь уж все равно. Мы к весне тоже переедем… Твой людоед ест пельмени?
- Он все ест. Горячие только не давай, а то чутье пропадет.
Сережа вернулся в Наташину комнату. Подошел к окну. Вид отсюда был такой же, как из его комнаты. Крыши, неяркие окна, силуэт водонапорной башни, похожей на старинный замок. Слева - темная груда тополей, внизу - кусты рябины. За кустами - мостовая.
Она была горбатая, эта мостовая, и зимой вдоль нее ветер наметал длинные сугробы. Такие непролазные, что отцу приходилось брать Сережу на руки, когда шли в детский сад.
Потом они с папой оказывались на широкой, очищенной дворниками улице, но папа не опускал Сережу. Так им удобнее было разговаривать.
- Пап, разве справедливо, когда двое на одного? - спросил однажды Сережа.
- конечно, нет.
- А что делать?
- Ну, что делать… Выбери время, поговори с ними по очереди, один на один.
- Правильно, - обрадованно сказал Сережа. - Светку Лапину я подожду во дворе: Танька сегодня дежурит в группе…
- Постой, постой! Ты что же, с девочками хочешь драться?
- Я не драться, только раз… А чего! Они сами первые…
- Неважно, что первые, - серьезно сказал отец. - Ты будущий мужчина. Настоящий мужчина никогда не дерется с женщинами, это стыдно.
- Они же не взрослые тетеньки, а девки, - обиженно возразил Сережа.
- Не девки, а девочки, во-первых. Ты же Наташу девкой не называешь… Во-вторых, девочки вырастают и становятся взрослыми женщинами. Мамами, бабушками. Твоя мама тоже была девочкой. Тебе понравилось бы, если какой-нибудь парнишка ее отлупил?
Мамы тогда уже не было, но они всегда говорили о ней, как о живой: "А что сказала бы мама? Маме бы понравилось?"
Мама уехала и не вернулась. Потом пришла та телеграмма от незнакомых людей… Иногда Сережу будто с размаху ударяла мысль, что мама уже никогда, совсем никогда не вернется, и тоска скручивала его, и прорывались совершенно безудержные слезы. Но он не видел маму мертвую. А живая она улыбалась с большой фотографии и словно удивлялась: "В чем дело? Я же здесь".
Нет, Сереже ни капельки не понравилось бы, если бы какой-нибудь мальчишка задел маму хоть мизинчиком!
Но, чтобы не сдаваться так легко, он проворчал:
- Мама, наверно, первая никого не стукала.
И папа согласился:
- Наверно…
Покачиваясь на папиных руках и почти касаясь губами его колючей щеки, Сережа спросил:
- Ты маму знал, когда она была маленькая?
Папа сказал:
- Нет, Сереженька, не знал.
…Когда мама была девочкой, с ней дружил не папа, а совсем другой мальчик Андрей. Сережа узнал про это позже, когда была уже тетя Галя и маленькая Маринка. Он увидел однажды, как папа сидит на поленьях у горящей печ-ки-голландки и медленно бросает в открытую дверцу письма. Писем была целая пачка. Сережу это заинтересовало, потому что на многих конвертах он заметил красивые марки.
- Папа, это что?
- Это мамины, - тихо объяснил папа.
- Мама писала?
- Нет. Когда мама училась в школе, у нее был друг Андрей Кожин. Когда они выросли, то разъехались в разные города, и он маме часто письма писал. Даже потом… два письма пришло.
- Зачем ты их в печку?
- Куда же их? Лежат, лежат… Андрею отослать? Я адреса не знаю, на конвертах он обратный адрес не указывал.
- А что в них написано?
- Не знаю, Сереженька. Мама не говорила, и я не опрашивал.
- Так сейчас почитай.
Отец покачал головой и отправил в желтый огонь еще один конверт.
- Нельзя. Чужие письма не читают без разрешения. Это нечестно.
Конверт свернулся в трубочку, и пламя взвилось над ним длинным языком.
- А марки? - шепотом спросил Сережа.
- Марки?.. Марки можно взять.
Сережа сел рядом с папой у гудящей и стреляющей печки. Он отрывал от писем разноцветные марки и под тонкой бумагой конвертов чувствовал сложенные вчетверо листки. Там были слова, которые больше никто никогда не прочитает. Потому что не у кого спросить разрешения, а лезть без спросу в чужое письмо - это очень скверное дело…
Заглянула Наташа, сказала, что пельмени почти готовы.
- Вставай руки мыть. Ой, да ты спишь уже.
- Я? Нисколечко. Даже не хочется.
Сережа поднялся и нащупал ногами сандалии.
Нок принюхался к кухонным запахам и деликатно замахал хвостом.
- Папа магнитофон купил, - сообщила Наташа. - Хочешь, включу, чтобы не заснул? У нас одна такая запись есть! Мексиканский гитарист и певец…
- У нас в лагере вожатый был. Вот это гитарист! - сказал Сережа. - От него ребята ни на шаг не отходили. Он такую песню знал - лучше всех песен на свете. И вообще он был самый хороший вожатый.
- У нас тут недалеко тоже один человек появился. За ним тоже мальчишки табуном ходят. Он их на шпагах сражаться учит.
- Что за человек? - встрепенулся Сережа.
- Кажется, тренер. Или вожатый… В общем, на Красноармейской есть старый дом вроде нашего. Его сносить хотели, а потом не стали. Там какой-то детский клуб сделался. Название "Эспада".
- "Эспада" - по-испански "шпага", - сказал Сережа.
- Правда? В одной песенке у этого мексиканца тоже все время повторяется: "Эспада, эспада…"
- Включи, - попросил Сережа.
Наташа вытащила из шкафа магнитофон - плоский серый чемоданчик, нашла на полке катушку.
- На транзисторах, - сказал Сережа. - Какая марка?
- "Мрия". По-украински значит "мечта".
- Слушай, Нат. Он был в пенопластовой коробке?
- Да, а что?
- Она где?
- Папа убрал куда-то.
- Можно, я ее заберу?
- Ну… ты спроси у папы. Можно, наверно. А зачем?
- Хочу одну штуку сделать… Давно хочу, да все пенопласта не могу достать. Большие плиты, которые на стройках, не годятся, они крошатся. Мне нужен плотный.
- Папа, наверно, отдаст… Сережа, ну что все-таки в лагере случилось?
- Что, что… Написал домой письмо, что скучно. Начальник его прочитал. Начал меня на линейке ругать. Я ему говорю: "А зачем чужие письма читаете?" Он еще сильнее раскричался: "Убирайся, если тебе все не нравится!" Думал, я испугаюсь. А я убрался…
- Сумасшедший, - сказала Наташа тоном полного одобрения. - Ну, слушай запись.
Сначала защелкали кастаньеты, и это напомнило цокот копыт. Потом упруго и ритмично ударили струны. И, опять привалившись к подушке, Сережа почти сразу увидел желтые тра-
вы и низкое косматое солнце среди облаков, похожих на рваные красные ленты. И темные всадники, медленно выплывая на круглую вершину холма, разворачивались и пускали коней в галоп.
И была уже не музыка, а встречный ветер и летящая под копыта степь…
И вдруг сквозь шум ветра и топот донеслись голоса. Папин. Взволнованный тети-Галин. Спокойный и чуть насмешливый бас дяди Игоря:
- Да вот он, "бедный странник". Спит без задних ног.
Сережа это слышит, но пошевелиться и сказать что-нибудь не может, потому что по-прежнему видит степь и стремительных кавалеристов. И сам он - один из всадников.