Заслуги можно списать на счет "милости Божией" – так угодно было оценить их Петру. Сложнее обстояло дело с отдаленными предками, причисленными к "фамилии благородной литовской", конечно же, со слов Александра Даниловича и при участии барона Гюйссена, хлопотавшего при венском дворе о выдаче ему княжеского диплома. Эта версия нуждалась в обосновании, и Меншиков предпринял две попытки добыть необходимые доказательства.
Первая из них была предпринята вскоре после получения дипломов – в середине декабря 1707 года он заручился документом, утвержденным съездом литовской шляхты и подписанным великим маршалом княжества Литовского Воловичем, директором съезда князем Радзивиллом и еще 46 знатными литовцами. Подписавшие удостоверяли, что они признали Александра Меншика "нашей отчизны княжества Литовского сыном". Но, удостоверив принадлежность Меншикова "к породе нашей", шляхта уклонилась сообщить какие-либо подробности: она не могла назвать фольварк, которым владели предки Менжика, равно как и сообщить, где, когда и на какой службе находились эти предки.
Подписанный документ вызывает подозрения. Не появился ли он на свет после обильного угощения, устроенного Меншиковым, чье княжеское достоинство уже было зарегистрировано австрийским императором и русским царем. Светлейший, надо полагать, не поскупился и на обещания предоставить какие-либо льготы шляхте, чьи владения находились на театре военных действий.
Получив постановление съезда, князь угомонился. Но когда у него возник план породниться с царствующей фамилией, для надутого тщеславия уже было недостаточно принадлежать к дворянскому сословию вообще. Князю хотелось быть потомком не ординарного дворянина, а дворянина, ведущего свою родословную из глубины веков, и показать, что тесть российского императора не человек случая и безродный выскочка, а потомок варягов, людей, близких к Рюриковичам. Так возникла идея взрастить пышное генеалогическое древо, своими корнями уходящее в далекое прошлое.
В архиве сохранился черновой набросок генеалогии князя на латинском языке. Автор ее, видимо, признал безнадежной попытку прибегать к именам и точным датам и их отсутствие решил возместить общими рассуждениями о превратностях человеческой судьбы. Тем самым открывался простор для взлета фантазии.
В качестве теоретической основы составитель генеалогии использовал банальную мысль, что "на земном шаре все подвержено изменению, что в мире нет ничего постоянного". Даже звезды и большие светила часто "подвержены затмениям", – заявлял автор.
От рассуждений в масштабе вселенной составитель генеалогии спускается на грешную землю, чтобы опереться на исторические примеры: существовала могущественная Греция, но оказалась завоеванной османами; Китай был покорен татарами, Рим тоже утратил блеск и величие. Аналогичные события известны и русской истории: пали Галич, Владимир, Новгород.
Все эти примеры сочинителю генеалогии понадобились для того, чтобы подвести читателя к мысли: "нет ничего удивительного, что и знаменитые фамилии и роды подвергаются переменам счастия" – знатные роды вымирают либо предаются забвению, чтобы при благоприятных условиях вновь подняться со дна и вознестись на новую высоту. Подобную метаморфозу испытал и род Меншиковых, который, по заявлению составителя генеалогии, был "за несколько сот лет" известен и в России, и в Польше и в обеих странах "пользовался большим уважением". Он имел герб с изображением головы быка на золотом поле – герб ободритов, от которых произошли Рюриковичи. На этом основании, написано в тексте, "некоторые пришли ко вполне правдоподобному заключению, что род Меншика был связан родственными узами с королями или князьями ободритов, откуда берет начало род Рюрика".
Кто такие ободриты, которых составитель генеалогии прочил в предки Меншикова?
Ободриты, или бодричи, – племя западных славян, обитавших в бассейне реки Лабы (Эльбы). У бодричей, ранее чем у восточных славян, сложились феодальные отношения: они уже в V–VIII веках имели князей, дружину и предпринимали походы на соседей. Родовитые люди России XVII века любили корни своего родословного древа выращивать не в родной земле, а на чужбине, изображая предков пришельцами из других стран – пруссами, варягами, бодричами. Меншиков, естественно, не желал быть хуже других. Если, однако, у подлинных аристократов – Куракиных или Шереметевых – мифических варягов или пруссов уже в XI или XIV веке сменяют реальные лица, имена которых отразили источники, то у Меншикова, как ни старались ученые составители, реальных предков, живших в отдаленные времена, обнаружить не удалось.
Уязвимость туманных рассуждений была, вероятно, очевидна и автору генеалогии, и он вынужден признаться, что всякие подробности скрываются "во тьме веков". Это не помешало ему категорически утверждать: "существовал род Меншика в России и знатный род Меншика в Польше", от последнего и произошел отец светлейшего князя.
Ни один из перечисленных фактов генеалогии Меншикова документально не подтвержден, как, впрочем, не подтвержден и факт пленения в 1664 году, во время русско-польской войны, отца Меншикова Даниэля. Будучи в плену, Даниэль женился на "Игнатьевне", дочери какого-то "уважаемого купца", и поступил в службу к царю Алексею Михайловичу. По совету друзей Даниэль Меншик русифицировал свое имя и фамилию и стал Даниилом Меншиковым. По совету тех же друзей он поступился еще одним достоянием: чтобы не раздражать знать, Даниэль в фамильном гербе изображение головы быка заменил коронованным сердцем. "Поскольку он, как никто другой, владел искусством править лошадьми и объезжать их, царь Федор Алексеевич взял его служителем своей конюшни". Родословие далее, как упомянуто выше, приписывает Даниле Меншикову раскрытие заговора Шакловитого в 1689 году. Этот факт изъят из печатной генеалогии и заменен другим – оказывается, что заговор Шакловитого раскрыл Александр Данилович, он же обнаружил заговор Циклера – Соковнина в 1697 году.
Отец Александра Даниловича, согласно родословию, умер, а по другой версии был убит во время осады Азова 1695 года, "оставив без какого-либо имущества и в величайшей бедности четырех детей-сирот". Далее следует перечень основных вех жизни Александра Даниловича, не вызывающий сомнений в их достоверности: участие в сражениях Северной войны, получение наград от Петра и иностранных государей, назначение на должности. Бросается в глаза множество неточностей и недомолвок как о дальних, так и о ближних предках Меншикова. К ним, например, относится версия о пожаловании его предка Андрея Васильевича Меньшого землями в Вологде и ее округе. Она является либо вымыслом, либо результатом невежества, ибо Вологодская летопись повествует о совершенно ином Андрее Васильевиче – младшем сыне князя Василия Васильевича Темного, названного, как и принято было в те времена, в отличие от старшего сына, Меньшим. К родословной Меншикова ни старший, ни младший сын Василия Темного отношения не имели.
Вызывает недоумение текст об Анне Игнатьевне, матери Меншикова. Согласно архивной генеалогии, она была дочерью почтенного купца, а в опубликованном переводе с немецкого "Игнатьевна" значится дочерью "тверского именитого гостя". Как, однако, случилось, что внуки этого купца оказались в "величайшей бедности"? Как, далее, могло статься, что дети Данилы Меншикова, находившегося на службе при дворе в должности стремянного, терпели нужду сразу же после его смерти? Кстати, Александр Данилович в год смерти своего отца уже пользовался благосклонным вниманием царя. А как добывал средства к жизни Алексашка в годы, предшествовавшие знакомству с царем?
В опубликованной генеалогии есть текст, явно нацеленный на подготовку читателя к мысли, что Меншиков не мог похвастаться знатностью ближайших предков. Автор рассуждает, что представители многих "благородных фамилий", оказавшись в плену, причисляли себя "к мещанскому либо крестьянскому сословию, или по неведению своих предков и своего происхождения, или по нужде и бедности, в которую повергло их пленничество". Таким людям довелось хлебнуть горя, "покуда они не получили сведений о своем благородном происхождении или трудолюбием и добрым поведением не вышли из этого состояния и не доказали верными свидетельствами своего дворянского происхождения". Не следует ли понимать признание бедности родителя и необходимость добывать знатность "трудолюбием и добрым поведением" как косвенное признание того, что источником существования Алексашки была торговля пирожками? Не ясен вопрос и о времени смерти матери князя, а также судьбе одной из ее дочерей – Марьи.
Короче, перед нами далекий от совершенства пример фальсификации генеалогии. Во второй половине XVIII столетия в подобных делах настолько поднаторели, что представитель крапивного семени средней квалификации за сходную мзду мог состряпать любую генеалогию и изобрести предков, угодных заказчику. Во времена Меншикова с этой задачей не могли справиться и европейски образованные юристы, несомненно привлеченные светлейшим для выполнения поручения.
Поскольку генеалогия, как и сочинение о жизни и деятельности Александра Даниловича Меншикова, составлялась в окружении князя и не без его ведома, то небезынтересно ознакомиться с тем, какой версии придерживался он сам в описании своего детства и обстоятельств знакомства с царем.
В одном анонимном сочинении, будто бы имевшем хождение среди современников и пересказанном в жизнеописании Меншикова, было написано: "Князь был не единственным на свете человеком, который с низших степеней достиг до высших. Он и сам не скрывал этого, но часто откровенно рассказывал, какую бедность терпел в юности". Это признание, однако, не лишало Меншикова возможности упрямо твердить о своих благородных предках: "Впрочем, он происходил от благородной, хотя и обедневшей фамилии, из которой в прежние века были в России и князья, и теперь милостию государя и долговременными тяжкими, но полезными услугами, достиг сам до высоких почестей, званий и достоинств".
Что касается появления Меншикова при царском дворе, то рассказ о том выглядит не менее респектабельно: будущий князь заставил обратить на себя внимание царя такими привлекательными качествами, как ум и сметливость.
Поначалу Алексашка прибыл устраивать свою судьбу в потешную роту. "Как скоро его светлость явился в эту роту, тотчас был принят его величеством в число солдат (в октябре 1691 года в день рождения Алексея Петровича), потому что он отличался красивою наружностью и счастливой физиономией и в своих речах, возражениях и ответах, равно как и в своих приемах, обнаружил бойкий живой ум, здравый рассудок и добросердечие".
Перечисленные свойства характера позволили Меншикову быстро усвоить экзерциции и превзойти в этом не только своих сверстников, но и более великовозрастных сослуживцев. Царь, кроме того, обратил внимание на опрятность, вежливость и воздержание новобранца и взял его к себе денщиком.
Однажды в архиве нам попался документ, оказавшийся, как потом выяснилось, опубликованным, содержание которого давало вроде бы основание полагать, что удалось сделать маленькое открытие – напасть на след таинственных родителей Александра Даниловича, о которых в источниках, внушающих доверие, нет ни единого слова. Речь идет о письме, создающем иллюзию, что оно написано матерью Меншикова. В самом деле, автор письма, обращаясь к адресату, дважды называет его "сыном", а само послание проникнуто нежностью и материнской заботой о своем чаде. Она желает ему успехов на поле брани и сетует по поводу того, что не получает от него вестей. В письме есть такие строки: "Однакож я молю всегда всещедрого Бога, чтоб намерение ваше над неприятелем Бог исполнил и чтоб ваш страх над неприятелем везде был славен, а нам бы, о том слыша, благодарить Вышнего творца, душею и сердцем радоватца.
За сим, яко сыну моему любезнейшему и милостивому и драгоценному… и добродетельному с нижайшим поздравительным поклонением благословение отсылаю".
Надежды на открытие рассеялись, как только письмо было дочитано до конца. Под ним стояла подпись: "Елена Фадемрехова". Оказалось, что в те годы, когда царь и Меншиков были завсегдатаями Немецкой слободы, Елена Фадемрех, будучи подругой Анны Монс, предоставляла свой дом для свиданий царя с возлюбленной.
Помимо письма Елены, отправленного Александру Даниловичу в мае 1704 года, сохранилось еще три письма, подписанных ею в 1718, 1719 и 1721 годах. Они свидетельствуют об ослаблении связей между корреспондентами, бывшими достаточно прочными в молодые годы Данилыча. Изменения объяснялись отчасти тем, что князь, находясь то в действующей армии, то живя в новой столице, стал редким гостем Немецкой слободы, а отчасти тем, что названый сын стал первой величины вельможей, которому воспоминания о проказах молодости не доставляли удовольствия. Во всяком случае, в двух последних письмах фамильярное обращение заменено официальным. 9 января 1719 года Елена писала: "Милостивый мой государь, генерал, кавалер и фельтмаршал, светлейший князь Александр Данилович". Еще более пышный титул обнаруживаем в письме 1721 года: "Светлейший Римского и Российского государства, Ижерский князь, генерал-фельтмаршал и генерал-губернатор и от флота всероссийского контр-адмирал и Военной коллегии президент и многих ординов кавалер Александр Данилович".
Не подвергались изменениям лишь две жалобы Елены Фадемрех: на состояние здоровья и на то, что ее письма оставались без ответа. Она, видимо, принадлежала к типу людей, любивших плакаться по поводу своего здоровья. В 1704 году она писала: "Лежю едва жива в болезни моей лихораткою". Через 15 лет: "Я в сем временном житии всегда пребываю в болезнях". Или: "В скорбях живота своего пребываю, столько же хожю, сколько в болезни пребываю". Последнее из сохранившихся писем Елена Фадемрех отправила Екатерине I с поздравлением по случаю ее вступления на престол. Елена хорошо была известна не только Екатерине, но и Петру Великому. 10 октября 1703 года она отправила ему послание с игривым обращением: "Свету моему, любезнейшему сыночку, чернобровинкому, черноглазинкому, востречку дорогому". Тем самым прояснился вопрос о "материнстве" Елены Фадемрех. Она, видимо, исполняла роль названой матери царя и его фаворита в годы, когда те были завсегдатаями Немецкой слободы.
Скудость источников о происхождении Меншикова и их противоречивость породили и противоречивые суждения историков. Уже упомянутый автор тридцатитомного сочинения о Петре I, опубликованного в XVIII веке, Иван Иванович Голиков, писал: "За достовернейшее из преданий касательно славного князя Меншикова принято, что он родился в Москве в 1674 году от бедного польского шляхтича, служившего при царской конюшне в стремянных, и что, оставшись после отца, в детстве, лишился и последнего малого его имущества и принужден был искать себе пропитание у одного из московских пирожников". Затем он в 1686 году поступил в услужение к Лефорту, а от него – к царю.
В утверждение Голикова вкралась неточность, существенно меняющая суть дела: он писал, что Меншиков лишился отца в детстве, в то время как, по свидетельству самого князя, его родитель умер, когда ему исполнилось 23 года – в 1695 году. Следовательно, если Алексашка и продавал пироги, то изготовленные не московским пирожником, а Данилой Меншиковым. Кроме того, круг источников, находившихся в распоряжении Голикова, был крайне узок: он не мог пользоваться ни донесениями иностранных дипломатов, ни мемуарами, ставшими достоянием историков лишь столетие спустя.
У А. С. Пушкина, живо интересовавшегося временем Петра I, имеются два несхожих высказывания о происхождении Меншикова. В 1829 году, в знаменитом четырехстишье "Полтавы" о птенцах гнезда Петрова, Пушкин писал:
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный,
Полудержавный властелин…
Имя "полудержавного властелина" не названо, но, вне всякого сомнения, под ним подразумевается Меншиков, которого поэт аттестовал "баловнем безродным". Иными словами, Пушкин в конце 20-х годов придерживался неофициальной версии происхождения Меншикова. Позже, в середине 30-х годов, когда поэт приступил к сбору материалов о Петре I, он безоговорочно принял версию диплома Меншикова: "Никогда он не был лакеем и не продавал подовых пирогов. Это шутка бояр, принятая историками за истину". Под "историками" Александр Сергеевич подразумевал И. И. Голикова, труд которого он основательно штудировал. Пушкин упоминает и о том, что А. Д. Меншиков "отыскивал около Орши свое родовое имение". Однако документального подтверждения этих поисков обнаружить не удалось.
Ближе всех к истине о происхождении Меншикова был, на наш взгляд, крупнейший историк прошлого столетия С. М. Соловьев. "Современники иностранцы, – писал ученый, – единогласно говорят, что Меншиков был очень незнатного происхождения; по русским известиям он родился близ Владимира и был сыном придворного конюха".
Страницы предисловия, посвященные происхождению Меншикова, проливают в какой-то мере свет на характер князя. Он пускался во все тяжкие, чтобы удовлетворить свое неуемное тщеславие. Происхождение Меншикова помогает постичь еще одну его особенность – ненасытную тягу к богатству. Человек, подобно ему выбившийся из нищеты, быстро познавал цену богатству, прелесть роскоши и не стеснялся в выборе средств для приобретения того и другого. По алчности Меншикова можно сравнить с нуворишами XIX века, лишь с тем различием, что у последних главным мерилом богатства являлись деньги, а у князя, жившего в иных социальных условиях, – крещеная собственность. Вместе с тем надобно помнить: кем бы ни были предки Александра Даниловича, торговал ли он сам пирожками или нет, существенного значения это не имело, ибо Меншиков, влившись в ряды новой знати, став светлейшим князем, безоговорочно служил интересам этой знати. Прошлое оставляло у него лишь неприятное воспоминание, создавало своего рода комплекс социальной неполноценности в общении с родовитыми людьми, впрочем, легко преодолеваемый при жизни Петра, поскольку рядом с сыном конюха с царем сотрудничали сын сидельца в лавке купца, сын пастора, а супруга царя, будущая императрица, в прошлом была прачкой.