Двор хаты продолжался огородом, к которому подходил лесок. Фима с солдатом беспрепятственно вошли в него и осторожно двинулись на восток. Где-то в середине этого дня они нагнали другую часть своего корпуса, но вскоре "окружение" для них перестало существовать, потому что именно в этот день, восьмого января сорок четвертого года Кировоград был полностью освобожден соединениями, нанесшими свой удар с юга в то время, как немцы ждали его с севера и запада. Враг откатился на запад и, выполнившему свою задачу седьмому механизированному корпусу продолжать свой драп не было необходимости. Можно было спокойно собраться и попытаться зализать свои раны. Во время этой формировки Фима встретил живого и здорового начальника штаба, не обратившего на него никакого внимания, и понял, что люди этого "отца солдатам" абсолютно не интересовали, и он спокойно оставил на заклание его с напарником в немецком тылу в качестве дорожного указателя. Отпадет необходимость в таком указателе - его можно просто выбросить. Люди, жизнь людей для деятелей такого типа никакого значения не имели. Так Фима постепенно растерял свои комсомольские иллюзии, и в критические моменты боев он не кричал "за Родину, за Сталина", а тихо шептал "мамочка". Простим ему такую "непатриотичность", ибо во всем остальном он был образцовым советским патриотом.
Основные ударные силы, участвовавшие в Кировоградской операции, были переброшены на север к Корсунь-Шевченковскому и к Черкассам, а Фимин корпус влился в состав другого фронта, имевшего задачу овладеть Никополем и Кривым Рогом. Но, по-видимому, к этой наступательной операции фронт в середине января еще не был готов, и корпус, укомплектовавшись по-быстрому, занялся своей обычной работой - рейдами вглубь немецкой обороны и драпами назад к своим. Опыт первых фронтовых месяцев не пропал даром. Фима и его солдаты хорошо поняли, что земля Украины не просто родная земля, что это земля-спасительница. Окоп или ячейка для солдата - убежище от многих трагических случайностей, из коих состоит война. Это защита от пуль и осколков и даже от гусениц танка, если он достаточно глубок. В то же время это хоть и слабая, но все же защита от холода и непогоды для плохо одетых и обутых бойцов. Фима со своим отделением привык начинать окапываться, не жалея сил, не по приказу и не по принуждению. И окапываться как можно глубже, иначе окоп будет бесполезен.
Ячейку обычно рыли вдвоем и на двоих - каждый выбирал себе напарника. К моменту возвращения на Криворожское направление на хозяйстве у Фимы с Мишей Голодом уже была обычная крестьянская штыковая лопата, поскольку рыть землю штатными тупыми саперными лопатками было практически невозможно. Они годились лишь для того, чтобы выравнивать стенки уже вырытого окопа. Мечтою же Фимы было раздобыть немецкую саперную лопатку, более легкую, более острую и более удобную. Все эти упражнения были особо тяжелыми в зимнее время, когда приходилось иметь дело с замерзшей землей. Тут Фима, как и случае с сосной, вспоминал Некрасова, у которого в "Железной дороге" землекоп-белорус:
Не разогнул свою спину горбатую,
Он и теперь еще: тупо молчит,
И механически ржавой лопатою,
Мерзлую землю долбит.
Фимина крестьянская лопата действительно была немного ржавой, но ни "тупо молчать", ни "механически долбить мерзлую землю" им не приходилось: нужно было спешить и зарываться как можно глубже. Тут действовал закон "кто не успел, тот опоздал" со всеми вытекающими из него последствиями, и последствия эти иногда реализовывались у них на глазах. Так, однажды окопы рылись в совершенно спокойной обстановке. Настолько спокойной, что всем землекопам было разрешено прервать работу и пойти пообедать в ближайшую балку, где спряталась полевая кухня. Но, как только Фимино отделение расположилось вокруг ведра, начался немецкий налет - немцы бомбили расположенную рядом с ними дальнобойную батарею. Все разбежались в поисках укрытия. Фима же свалился в ближайшую кем-то вырытую ячейку на самое ее дно, и на него тут же упали еще несколько человек, но он их тяжести даже не почувствовал. Когда бомбежка утихла, все зашевелились, но им не давал подняться тот, кто лежал сверху - оказалось, что он убит осколком. Глубины окопа на него просто не хватило.
Особые трудности возникали, когда в мерзлой земле нужно было вырыть ячейку для миномета. Но и эту задачу Фимино отделение вскоре научилось решать. В брошенной деревне они подобрали обычные топоры и ими рубили промерзшую землю. Под ударами топоров грунт откалывался большими кусками, как лед на реке, и его глыбы были так велики, что на бруствер их приходилось выбрасывать вдвоем или втроем. Под глыбами располагалась мягкая и теплая земля, и от нее на морозе шел пар.
Окоп для солдата был временным передвижным домом, как раковина для улитки. Если поблизости имелась солома, то ею можно было застелить "пол" окопа и таким образом утеплить его. Но главным походным источником тепла оставалось тело человека. И не даром говорил мудрый Екклесиаст: "Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться?" Двое - это значит не так одиноко. Двое - это значит две шинели, и, согревая друг друга, легче было удержать тепло, поэтому окоп всегда рылся на двоих. Правда, на ночь и двух шинелей не хватало, и в лютый мороз приходилось, лежа, бить ногами по стенке окопа, чтобы не дать им окончательно окоченеть или отморозиться. Сплошных окопов, как в кино, Фима за всю свою войну так и не увидел. Не было и воспетых в песнях землянок с печуркой. Была только эта ячейка - номер на двоих - временное пристанище, предоставляемое родной землей. Из крупных походных земляных инженерных сооружений, в возведении которых участвовал Фима, следует лишь отметить окоп для "студебеккера". "Студебеккер" был их спасителем. Если немец его уничтожал, то вместе с ним пропадали запасы еды, а главное - терялось средство передвижения, способное облегчить неизбежно предстоящий драп после рейда. Для "студебеккера" всем миром рыли широкую яму с наклонным дном. По этому наклону "студебеккер" мог заехать в яму передком и спрятать в ней свой двигатель и кабину от шальных пуль и осколков.
Укрывшись в окопе, Фима, как и все другие, не мог избавиться от ощущения постоянного присутствия смерти в окружающем их мире. Смерти, ожидающей свою добычу. В обыденной жизни психически и физически здоровые молодые люди, к каковым и относился Фима, крайне редко думают о смерти, а если и думают, то как о чем-то очень далеком и во времени, и в пространстве. Здесь же она была совсем рядом, но все равно, пока молод, думать о ней не хотелось, но некоторые ситуации невольно приходилось примерять на себя, и эти случаи запомнились Фиме на всю жизнь. Так однажды после недолгого пребывания на формировке все его отделение было переквалифицировано в пехотинцев - то ли не хватало минометов, то ли где-то нужно было срочно закрыть дырку живым мясом. После нескольких сытых дней в относительном тепле взвод весело с шуточками шагал по замерзшему проселку. Впереди вышагивал взводный, на всякий случай внимательно осматривая окрестности. Вдруг он подозвал Фиму:
- Сержант, посмотри-ка направо: видишь там из окопа выглядывает голова солдата, - сказал он и продолжил: - До передовой еще далеко, и здесь по моим данным не должно быть воинских частей. Сбегай посмотри, что он там делает, и что за часть здесь находится!
И Фима побежал. Побежал осторожно, чтобы не свернуть себе шею, потому что во время непродолжительной оттепели здесь прошли танки и оставили глубокие борозды в раскисшей земле. После возвращения морозов земля эта отвердела, и борозды превратились в подобие неглубоких окопов, окаймленных, как черной пеной, комьями выдавленной и застывшей грязи. Когда Фима, приблизившись к этому неизвестному солдату, оторвал свой взгляд от искореженной земли, он поразился тому, что солдат никак не меняет своего положения. Подбежав поближе, он увидел, что там нет никакого окопа, а есть глубокая борозда от гусеницы танка. Солдат оказался вдавленным в грязь, а вздыбившаяся по краям борозды земля подняла его тело, и он вместе с нею так и застыл на морозе. И тогда Фима понял почему в этом месте борозды переплелись так, будто танк здесь танцевал: очевидно, он здесь гонялся за беднягой, пока не вдавил его в грязь, а беззаветно храбрый экипаж этого "тигра" возможно даже заключал веселое пари, как скоро они его раздавят. Увиденное потрясло Фиму, и мороз прошел по его коже. "Это могло случиться и со мной!" - с дрожью подумал он, представив себе ужас последних мгновений жизни этого человека, когда за ним гонялось это стальное чудовище и, настигнув его, еще живого, стало вдавливать в грязь. Смерть от пули или осколка показалась Фиме куда более легкой, хотя бы потому, что она была неожиданной и мгновенной. В этот момент Фима понял всю мудрость простенькой песенки, в которой "родная" "всей душой" желает любимому "если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой". Подумал Фима и об экипаже этого танка, наслаждавшемся агонией человека, и тут он окончательно убедился, что Красной Армии противостоит свора нелюдей.
В один из рейдов в направлении Кривого Рога на пути Фиминого корпуса оказался небольшой городок или поселок, обозначенный на имевшейся у взводного трофейной карте как Сталиндорф. Фиму, когда он еще до рейда рассматривал эту карту, очень удивило столь необычное для Украины название. Один приличный офицер из политотдела корпуса (что было большой редкостью для этих походных миниатюрных "министерств правды"), относившийся к Фиме с некоторым уважением, как к человеку "с незаконченным высшим образованием", сдержанно пояснил ему, что тут когда-то был центр еврейского "автономного района".
- А где же тут евреи? - наивно спросил Фима.
- Лежат расстрелянные в каком-нибудь яру поблизости, - ответил политработник.
Фима запомнил эту необычную для него информацию и много лет спустя, когда это стало возможным, попытался хотя бы для себя уяснить историю городка с таким странным названием. Оказалось, что, действительно, при содействии американской благотворительной организации "Агроджойнт" в засушливых степях южного Поднепровья и северного Крыма было организовано несколько еврейских автономных районов. За пару лет эти районы достигли больших успехов в сельском хозяйстве и местной промышленности. Но потом Украину угостили голодомором, и часть еврейского населения этих районов не вынесла этого большевистского испытания и отправилась на тот свет, а более шустрые, как и семья Фимы, успели переселиться в города, где на "стройках социализма" остро требовались рабочие руки. К 1934 году евреев в таких районах осталось относительно немного, и, в связи с учреждением дальневосточной еврейской резервации, еврейская автономия в степной Украине и северном Крыму была ликвидирована. Тем не менее, к началу войны несколько тысяч евреев в сталиндорфском районе еще проживали. Мужчины были призваны в армию, кто мог - эвакуировался на восток. Оставшийся "контингент", как обычно, состоял из женщин, чьи мужья были на фронте (или уже успели там погибнуть), детей и стариков - числом всего около двух с половиной тысяч. Они-то и стали добычей "какого-то рва", о котором говорил Фиме офицер-политработник. Все эти подробности, как уже говорилось, Фима узнал потом, а тогда, слушая политрука, он попытался себе представить ужас сотен матерей, ведущих и несущих своих детей к безымянному яру у села Новоподольского, все еще не веря, что в мире могут существовать человекоподобные отродья, способные убивать невинных детей, глядя в их детские глаза, и подумал о том, что ужас этих матерей был сродни ужасу того безымянного солдата, за которым гонялся танк.
Фима же на подступах к этому городку испытал ужас другого рода - ужас паники. Целью их рейда было взятие ближайшей к нему железнодорожной станции. За ночь справиться с эти заданием им не удалось, а к рассвету немец опомнился и начал контратаку. Фиме и его бойцам пришлось окапываться на виду у станции. И тут прямо перед ними появились немецкие танки, за ними - пехота. Немцы берегли своих людей, и пехота у них шла позади танков - это Фима впервые увидел здесь и потом наблюдал неоднократно. По мере приближения танки усиливали огонь, поливая красных из пулеметов. Но в окопах им нечего было бояться. При хорошей глубине окопов не опасен был даже наезд на него танка - он проносился над лежащими в окопах, не касаясь их. Разве что осыплет их землей. Фима и приготовился пропустить над собой танк, а потом заняться немецкой пехотой, но тут увидел, что слева и справа из окопов повыскакивали солдаты и в открытую бегут в тыл. Многие падали тут же на глазах у Фимы, сраженные пулеметными очередями, однако паническое настроение коснулось и его, и он побежал. Для него все обошлось, но половины своего отделения он после этого недосчитался. И тут он увидел, что немецких танков было лишь несколько штук, да и пехоты всего ничего. Не будь паники, они бы устояли, и потерь было бы меньше. Этот урок Фима запомнил надолго и не забыл его даже на гражданке.
Что касается политрука, вернее - заместителя командира батальона по политической части, имевшего смелость в то уже непростое время хотя бы мельком поговорить с Фимой о "еврейских делах", то он вообще был человеком веселым и своеобразным. Однажды он во время очередной формировки заметил Фиму, слонявшегося по сельской улице, из окна хаты, где он был на постое, и зазвал его к себе. Хозяйка, покормившая их скромным обедом, все время причитала:
- Кляти нимци мого чоловика з сином погнали у Нимэччину! Що то будэ з ними, що будэ зи мною?!
- А я хорошо на картах гадаю, - сказал ей политрук, - давай раскину, если есть картишки.
Картишки, конечно, нашлись, и политрук важно разложил их на столе и стал колдовать над ними. Через некоторое время он объявил:
- Недели не пройдет, как все твои будут дома!
Хозяйка на радостях тут же выставила на стол бутылку самогона и кое-какую закуску.
Спустя некоторое время Фиму по какому-то делу отправили в населенный пункт, где стояла вторая рота их батальона. Дорога проходила через ту самую деревню, где гадал политрук. После некоторых колебаний он, в надежде перекусить что-нибудь домашнее, заглянул в знакомую хату, рассчитывая на доброту хозяйки. Там вся семья уже была в сборе. Перед ним как участником удачного гадания на столе появился самогон и хорошая закуска. От самогона Фима отказался, поскольку был при исполнении, но наелся до отвала. Через некоторое время Фима встретил политрука и рассказал ему, что его гадание подтвердилось.
- Господь с тобой! - сказал политрук. - Я на картах гадать не умею и не гадал никогда в жизни. Просто накануне того "гадания" я был в штабе бригады и услышал, что наш танковый полк захватил железнодорожную станцию, на которой стоял эшелон с увозимыми в Германию нашими людьми. Я и подумал, что среди них должны были быть муж и сын хозяйки. Вот я и нагадал!
Со смертью же Фима с первых дней пребывания на фронте установил особые отношения. Он искренне верил, что если его смерть будет близка, он почувствует это, как почувствовал приближение смерти к одному из своих солдат. Фамилия этого солдата была Гусев. Он был хорошим заряжающим. Он не был "наманганцем" и попал в Фимино отделение во время очередного пополнения. Это был крупный белокурый северянин из-под Архангельска. Фима не успел с ним сойтись поближе и, в отличие от своих отношений с "наманганцами" и "солнечногорцами", с ним сохранял дистанцию командира и подчиненного. Вскоре он заметил, что с парнем творится что-то неладное: он перестал бриться, нехотя ковырял пищу, почти непрерывно курил. На лице у него были следы бессонницы. Фима выбрал подходящий момент и поинтересовался, что с ним происходит. Оказалось, что из письма матери он узнал, что на фронте погиб уже его третий брат, и решил, что и его судьба предрешена. Фимины утешения на него не подействовали, и он стал ходить между ячейками не прячась и в полный рост. Расплата за такое совершенно недопустимое на фронте поведение последовала быстро: его убил немецкий снайпер. В Фимином отделении все знали тот возок за железнодорожными путями, где он сидел, знали его сектор обстрела и старались находиться вне его досягаемости. Тогда они стояли в пехоте. Был бы у них миномет, они быстро бы его накрыли: тот же Гусев бы не оплошал.
Но если на лице Гусева читалась "индивидуальная" обреченность, то Фиме однажды пришлось почувствовать и обреченность "коллективную". Он ощутил ее, когда однажды весь корпус подняли по тревоге и бросили к месту неожиданного немецкого прорыва. Тогда "студебеккер" с Фиминым отделением обогнал какой-то странный воинский отряд: люди шли с винтовками за плечами, но в крестьянской одежде, а некоторые даже в постолах. Потом он узнал, что этот отряд наскоро сформировали из освобожденного местного населения. Не было времени даже обмундировать их, не то чтобы хоть как-то обучить. Над этим отрядом витала обреченность.
"Что может сделать на фронте такая "воинская" часть?" - спрашивал Фима сам себя. Он тогда еще, конечно, не мог знать о разговоре, который через год с небольшим произойдет между красным маршалом, получившим в солдатской среде ласковое прозвище "мясник" и потом ставшим русским национальным героем, и его американским коллегой, пожаловавшимся ему, что танкам союзников очень мешают непроходимые немецкие минные поля.
- А как вы решаете эту проблему? - спросил американец.
- Очень просто: я на эти поля запускаю пехоту, и через некоторое время танки получают свободный и безопасный проход, - скромно ответил маршал.
Вот для организации таких "безопасных проходов" и годились странные воинские части, подобные той, которую увидел Фима. Впрочем, при острой необходимости организации прохода красный маршал, положивший миллионы людей только на то, чтобы "безымянные высоты" и другие цели брать в угоду своему хозяину к какому-нибудь празднику или просто на день раньше, не задумываясь, отправил бы на минное поле не только неумех-новобранцев, но и такую опытную часть, в какой служил Фима. Победа ведь все спишет.
После нескольких самостоятельных рейдов Фимин седьмой механизированный корпус принял участие в Никопольско-Криворожской наступательной операции. Это участие для него обошлось без приключений. Основную тяжесть боев там принял на себя четвертый гвардейский механизированный корпус. 22 февраля 1944 года Кривой Рог был взят, и Фимин корпус был переброшен на северо-запад, где готовилась Умань-Ботошанская наступательная операция. Войска, сконцентрированные для ее проведения, насчитывали около 630 тысяч человек. Этого оказалось слишком много для довольно узкого фронта, и седьмой и восьмой механизированные корпуса было решено вывести на укомплектование. Побыв еще некоторое время в резерве фронтов, осуществляющих эту операцию, седьмой корпус из села Митрофановка под Кировоградом, где он находился на доукомплектовании, стал медленно перемещаться к югу, где шли бои на никопольском и одесском направлениях, и когда 4 апреля была освобождена станция Раздельная, находившаяся в семидесяти километрах севернее Одессы, остановился там на длительную формировку. Так закончилось участие Фимы во Втором Сталинском ударе.