Несколько аэродромных служащих приветливо встретили нашего командира, как старого знакомого и со всем экипажем повели отдыхать. Нас тоже проводили в длинную столовую, находящуюся в чистеньком одноэтажном домике, где накормили до отвала и разместили в светлом натопленном общежитии с аккуратными кроватями.
Отоспавшись, наконец, с комфортом, наутро полетели дальше. Оставив в стороне Астрахань, самолет пошел напрямую через Каспийское море, северная часть которого оказалась замерзшей. Шли низко, над самым льдом, с интересом наблюдая за тюленями, во множестве попадавшимися на нашем пути. Вспугнутые шумом самолета, забавно шлепая ластами, они спешили к круглым отдушинам во льду, ища спасения в родном море.
Но вот лед кончился, под нами заходили высокие пенистые валы штормового моря, даже брызги, порой, долетали до наших иллюминаторов.
- Теперь между бескрайним небом и бушующим морем, тоже довольно глубоким, жизнь моя мне больше не принадлежит, - сказал Геннадий Бобов. Он расстелил куртку на полу и улегся на ней, не желая больше смотреть на тоненький волосок, на котором висели наши судьбы.
И в самом деле, желая избежать опасной встречи с каким-нибудь шальным "мессершмитом", которые, как рассказывал нам наш штурман, порой залетали даже сюда, Зайцев предпочел идти над самой водой, где, ко всему прочему, добавилась сильная болтанка.
Сначала впереди справа показалась полоска гористой земли. Она стала приближаться, вырастая вверх. Затем впереди, прямо перед нами, появилась земля, море отступило, замелькали крыши домов, утопающих в неправдоподобной зелени, моторы притихли, и мы на земле. Баку!
Высыпав гурьбой из самолета, в своих валенках и теплых одеждах мы выглядели довольно нелепо среди зеленеющих деревьев, свежей травки и кое-где блестевших на ярком солнышке весенних лужиц. После суровых зимних дней и дорожных передряг бакинский аэродромный пейзаж казался просто нереальным.
Я снял свои великолепные меховые перчатки-варежки с крагами, на которые давно поглядывал наш приветливый штурман, и, протянув их ему, сказал:
- На, дарю. Тебе еще летать и летать, а мне здесь они совершенно ни к чему.
- Спасибо, вот уважил.
На каком-то средних размеров гражданском предприятии уже разместился недавно эвакуированный из Ростова-на-Дону авиазавод № 458. Директор А. П. Бугров, крепкий коренастый ростовчанин, распорядился разместить нашу группу в гостинице "Заря Востока", а меня - в шикарной гостинице "Интурист" на самом берегу Каспийского моря.
Над крышей "Зари" гордо реяла модель парусного кораблика, но внутри было убого и неуютно, за что она получила от наших ребят прозвище "Рваные паруса".
Мое же водворение в "Интурист" весьма затянулось. Заместитель директора завода, из местных, очень живой, казавшийся энергичным и деловым, на мое напоминание ответил:
- Поезжай туда, скажешь "Шахалиев велел" - номер твой будет.
В "Интуристе", услышав фамилию Шахалиев, даже разговаривать не стали, а, замахав руками, отказали со словами:
- Ваш администратор должен нам почти за полгода, пусть сначала расплатится.
При повторной встрече мой собеседник, не глядя в глаза, быстро и искусно рисуя на листке бумаги каких-то человечков, говорил:
- Нет, ты что-то не так говорил, не так держался. Я сейчас сам позвоню и все улажу.
Продолжая рисовать фигурки, он что-то долго и горячо говорил в трубку по-азербайджански. Затем, уже по-русски - мне:
- Поедешь, шикарный номер тебя ждет.
Вернувшись снова ни с чем к Шахалиеву, застал его в разъяренном состоянии.
- Что ты за человек? Такое простое дело не можешь сделать. Вот тебе гарантийное письмо, отдашь и живи, как Бог.
Снова получив от ворот поворот, я, в ярости, отправился прямо к директору. Бугров вызвал Шахалиева, но этот наглец с веселой улыбкой, не давая раскрыть рта директору, начал говорить прямо от двери:
- Нет, ты только посмотри на него, какой дурак! Я его раз обманул - он поверил. Обманываю его еще раз, он снова верит. Представляешь, просто невероятно, обманываю в третий раз, а он, энергично поворачиваясь ко мне, - в третий раз поверил!
Бугров, не найдя в этих восточных россказнях ничего смешного, принялся отчитывать Шахалиева, улыбка которого сменилась угрожающим выражением лица.
- Слушай, ты опять оскорбляешь местные кадры, придется снова обращаться в ЦК компартии Азербайджана.
Ссора закончилась на условиях Бугрова:
- Поезжай сам в "Интурист" и не возвращайся на завод пока не поселишь там представителя главного конструктора.
Въехав в волшебный номер с окнами на близкое море, я устроил пир, на который пригласил не только всех своих сотрудников из "Рваных парусов", но и Бугрова с Шахалиевым. Запомнилось, как Бугров отплясывал на столе среди винных бутылок, а Шахалиев, перебрав, улегся в ванной как был, в хорошем костюме. Ребята на Шахалиева давно точили зубы, и кто-то из них попытался пустить воду, но я все-таки не дал, на радостях все ему простив.
Жизнь в Баку начала, было, входить в будничную колею, на заводе развернулась работа в цехах по внедрению в серийное производство истребителя Як-7. Наше конструкторское сопровождение заключалось в том, чтобы любые недоразумения, неувязки в чертежах или просто неправильно понимаемые требования чертежа исправлять на месте или устранять с помощью изменений.
Вскоре подъехали поездом наши производственники и семьи всех приезжих, все утряслось, устоялось. Только-только начали привыкать к мысли, что невзгоды войны остались где-то далеко-далеко, а мы тут, как в раю, отсидимся в стороне, пришел приказ: "Учитывая сложившуюся обстановку и военное положение, когда угроза Москве миновала, а появилась возможность для врага отрезать Кавказ от Центра, завод № 468 срочно эвакуировать в Москву…
Опять началось уже знакомое: станки снимаются со своих мест, ставятся на железные листы и буксируются тракторами к железнодорожным платформам, на которые они втаскиваются по наклонным настилам. Опять разбирается только что налаженное оборудование, стаскиваются слесарные верстаки вместе с тисками, технологическая оснастка и все это грузится на платформы и в вагоны.
В самый разгар этой суматохи приглашает к себе Бугров:
- Зачем-то вызывают в ЦК КП Азербайджана, как сказано, для переговоров с Москвой. Поедем вместе. Возможно, тебя этот разговор тоже коснется.
- Что ж, поехали.
В приемной первого секретаря собралось человек десять.
- Звонил товарищ Берия, - говорит первый секретарь ЦК Бугрову, - хочет поговорить с тобой.
В наступившей тишине раздается звонок правительственного телефона и начинается разговор.
- Директор завода Бугров. Слушаю… Это неправда, Лаврентий Павлович!
В наступившей паузе, пока говорил Берия, Бугров, этот вовсе не робкий человек, сильно побледнел, на лбу его заблестели капельки пота. По-видимому непроизвольно, он стал по стойке смирно.
- Нет, Лаврентий Павлович, это не так.
Снова долгая пауза.
- Это же слесарные верстаки со снятыми тисками. Тиски погрузили в вагоны, а верстаки на платформы. Без них ни один завод не сможет работать… Нет, это не хлам… Уже погрузили восьмой эшелон… С завтрашнего дня будем отгружать по два эшелона в день… Стараемся, Лаврентий Павлович… Будет сделано. Спасибо.
Положив трубку, Бугров, немного помолчав и постояв, обвел глазами присутствующих, словно удостоверяясь, что здесь все осталось по-прежнему. Затем быстро подошел к начальнику железной дороги, ткнул ему кулаком в круглый живот и сказал:
- Ты что же это, гад, наклепал на меня?
Железнодорожник, с широкой фальшивой улыбкой, далее не пытаясь защищаться от наседавшего Бугрова, заговорил:
- Слюшай, нэ сэрдись, ты эщэ должэн благодарить мэнэ.
- За что же?
- Я жэ тэбэ устроил разговор с самим Лаврэнтий Павлович Бэрия. С тэбя магарыч!
Бугров только рукой махнул и, обращаясь ко мне, сказал:
- Поехали.
Дорогой он рассказывал, что начальник железной дороги донес на него, что директор вместо оборудования отгружает всякий хлам.
Покончив с погрузкой, отправив своих людей вместе с заводскими эшелонами в Москву, которые все-таки успели проскочить до начала германского наступления на Сталинград, я в одиночку укатил из Баку в пустом купе спального вагона прямого сообщения.
От безделья стал размышлять: что ожидает меня в Москве?
Еще в Новосибирске мы из газет иногда узнавали:
"Завод, где и.о. директора В. С. Котов, начал успешно ремонтировать истребители, которые сразу же вылетают на защиту Москвы".
"Директор завода Котов (фото) выступает на митинге по случаю отправки на фронт сотого отремонтированного истребителя".
- Неужели, - думалось мне, - по приезде в Москву придется работать не на опытном авиазаводе, а на мелком ремонтном заводике?
Иван-Дуглас
Приехав в середине апреля 1942 года в опустевшую, промерзшую и, несмотря на весну, еще не отогревшуюся Москву, я сразу отправился на завод.
Первым мне встретился Леон Шехтер, который так и не уезжал из столицы. Зашли в опустевший зал КБ.
- Представляешь, - рассказывал Шехтер, - как только вы все уехали, здесь началась паника. 16 октября нигде не было видно ни одного человека в форме. Ни милиции, ни военных. Множество машин устремилось на дороги, ведущие из города на восток. Заговорили репродукторы: "Сейчас будет выступать председатель Моссовета Пронин". Проходит полчаса, час, а Пронина все нет. На улицах появились мародеры, стали грабить магазины. С ближайшей кондитерской фабрики потащили муку, сахар. Из подвалов выносили ящиками вино, водку. Одиночные легковые машины переворачивали, чемоданы растаскивали. Затем на подступах к Москве командование войсками принял Жуков. На улицах появились военные патрули. Паника поутихла.
Не зная, чем заняться, оставшиеся на заводе люди по собственной инициативе привезли с Центрального аэродрома неисправный истребитель И-16 и явочным порядком взялись за ремонт. Откуда-то об этом узнали технари стройчастей, и на завод стали прибывать еще и еще И-16, И-15, "Чайки" и другие истребители. Рабочие стихийно стекались на завод, причем не только те, которые здесь работали раньше, но и люди с соседних эвакуированных заводов.
Откуда-то на заводе появился Котов, стал налаживать какой-то учет; его все признали директором, когда впервые выдали зарплату. Когда привезли на завод "Харрикейны" для замены их неэффективного пулеметного вооружения на пушечное, на заводе появился Абакумов, заместитель Берии. Он стал расспрашивать, похвалил за порядок на сборке, где в линейку выстроились ремонтируемые истребители, и особенно интересовался перевооружением английских "Харрикейнов". Когда он спросил, не нужна ли помощь, я попросил подбросить станков, хотя бы три токарных и пару фрезерных. Он тотчас на бланке написал записку и, вручив мне, объяснил, куда с ней обратиться. Да еще, вдобавок, дал свой телефон и просил звонить, если еще что-нибудь понадобится.
- Ну, ладно, - говорю я Леве, - это ремонт. А что новенького?
- Тут на днях, откуда ни возьмись, появился АэС, попросил меня набросать легкий пассажирский самолетик с двумя моторчиками М-11. Я прикинул, а он больше не появлялся.
Шехтер достал свернутый в трубку ватман и показал чертеж.
- Интересно. А как же он разбирается?
- Нос фюзеляжа крепится на шурупах к средней части, которая намертво присоединяется к сквозному неразъемному крылу на клею и гвоздях, а хвост деревянной ферменной конструкции крепится к той же средней части на четырех болтах.
- Сколько человек вмещается?
- Спереди - пилот и механик, сзади, на диванчике - трое, да на откидных сидениях еще двое, всего семеро.
- А груз?
- Без пассажиров можно будет грузить 500 кг. Пассажиры, если все места используются, смогут взять на всех только 60 кг.
Вернувшись на сборку, сталкиваюсь лицом к лицу с Яковлевым. Ни тебе "здрассте", ни "как поживаете"!
- Пошли, пошли.
Поднявшись быстрым шагом на третий этаж, заходим в бывший кабинет Яковлева, а там восседает Владимир Котов.
Мы скромно усаживаемся в низкие мягкие кожаные кресла перед столом, а Котов, вставший поначалу, вновь усаживается за стол, величественно возвышаясь над нами на своем более высоком стуле.
- Владимир Семенович, - начал АэС елейным тоном, - а ведь вас директором никто не назначал…
Володя заерзал на стуле так, как будто с каждым словом Яковлева стул все более накалялся, и, не выдержав до конца фразы, встал, невнятно пробормотав:
- Садитесь сюда, Александр Сергеевич.
- Нет, нет, - перебил его АэС, - сидите, сидите. - И прежним тоном продолжал. - Да и меня, как будто, никто от должности директора не освобождал.
Лицо Котова стало покрываться красными пятнами, он вскочил со стула, ставшего будто нестерпимо горячим, и нервно заходил по кабинету из угла в угол.
Выдержав паузу, словно наслаждаясь смятением собеседника, АэС продолжал уже обычным тоном:
- Впрочем, вы со своей миссией справились успешно, завод сумели удержать в руках. Теперь здесь будем решать другие задачи, а вы, - продолжал он дальше уже начальственным тоном, - отдохнув денек, другой дома, заходите в Наркомат, там и поговорим о вашей дальнейшей работе.
Дождавшись ухода Котова, который проворно выдвигал ящики стола и, открыв сейф, собирал свои вещи, не проронив больше ни слова, АэС не спеша, с нескрываемой брезгливой миной на лице, смахнул со стола и стула своим носовым платком невидимые следы пребывания Котова, уселся, наконец, на своем стуле и, обратившись ко мне, произнес:
- Возьмите, пожалуйста, у Шехтера чертеж Як-6 и срочно возвращайтесь.
Принесенный мной чертеж он развернул на своей стороне стола, рассматривая его совершенно отсутствующим взглядом. Затем, словно возвратившись издалека, снова внимательно прошелся глазами по всем трем проекциям, прочитал в нижнем правом углу сводку основных характеристик самолета, повертел каким-то чудом оказавшийся у него в руках красный карандаш и размашисто крупно начертал: А. Яковлев.
Обратившись, наконец, ко мне так, как будто он только сейчас меня увидел, сказал, глядя прямо в глаза:
- Завтра же поезжайте в Чкалов, там сейчас завод № 47, вам хорошо знакомый. Синицын вас там ждет. Вместе с ним организуйте проектирование и постройку этого самолета. Это личное задание Сталина. На все про все дано два месяца. Желаю удачи.
Свернув чертеж трубочкой, он левой рукой протянул его мне, слегка приподняв правую руку для нелюбимого им рукопожатия. Я слегка пожал вялую руку, так контрастирующую с его волевым характером, и отправился хлопотать об отъезде.
Прилетев в Чкалов попутным военно-транспортным самолетом, я, первым делом, разыскал на заводе Синицына.
- Саша, как я понял АэСа, ты теперь здесь Главный, а я на подхвате. Меня это устраивает. Вот тебе от шефа и привет, и задание.
Я развернул чертеж.
- И это все?
- Все. А ты чего от него ждал? Объяснения в любви?
- Нет, но нужно постановление правительства или хотя бы приказ по наркомату.
- Обойдешься. Утешься, что, по словам АэСа, это личное задание Сталина. Да к тому же он дал немыслимый срок: два месяца. И на проектирование, и на постройку, и на летные испытания, словом, через два месяца самолет должен быть в Москве. Бумаги там в конце- то концов напишут, но пока мы их здесь дождемся - срок пройдет.
- Ладно, что ж тут поделаешь. Попробуем. Пошли сразу в дирекцию. А то конструкторы тут совсем зачахли без дела.
В дирекции мнения разошлись. Главный инженер Г. П. Медников категорически возражал против разворачивания работы до подхода официальных бумаг. Директор Я. Е. Шаройко, сменивший П. П. Скарандаева еще в Ленинграде, осторожный до слабохарактерности, склонялся к мысли все-таки начинать, но не спеша, исподволь.
Пока Синицын поддерживал дискуссию в дирекции, я отправился в КБ, захватив с собой свой единственный чертеж. Там меня ожидал совершенно иной прием. Мое появление с упомянутым чертежом, сразу же приколотом на доске, вызвало неподдельный интерес.
Начав с общих фраз, я сам стал постепенно воодушевляться предстоящей работой. Внимание, с которым воспринимали технические подробности мои бывшие подчиненные, уже к этому моменту созревший в моем воображении творческий азарт, разжигаемый этой квалифицированной аудиторией, постепенно овладевал мной и, непостижимым путем, овладевал всеми. По осунувшимся лицам моих старых товарищей можно было понять, что здесь, после Ленинграда, им живется нелегко. Долгожданное творческое задание сулило интересную работу и сносное существование.
Окончив, я попросил задавать вопросы. Меня ими забросали. Ответив на некоторые из них, я пообещал позднее разобраться и с другими, а сейчас призвал немедленно приступать к работе, назвав, напоследок, срок рабочего проектирования чертежей.
Уговаривать никого не пришлось. Оставалось только следить за тем, чтобы все первоочередные задания были закреплены за исполнителями и чтобы они не дублировали друг друга, да еще за тем, чтобы установить полный объем работы и ее последовательность.
Закипела работа. В первый же день многие засиделись до десяти вечера. Я не уходил до тех пор, пока хоть один человек корпел над своей работой.
Подошедший Синицын спросил:
- Ну как?
- Встретили с энтузиазмом. А ты как, уломал начальство?
- А чего его уламывать? Собака лает, а караван идет.
- Это, конечно, так. Но неплохо было бы вырвать какие-нибудь льготы, хотя бы эти талоны УДП, да сверхурочные часы.
- Сверхурочные попробую. А что за УДП?
- В Новосибирске их расшифровывали так: "умрешь днем позже". Ну, это усиленное дополнительное питание. На деле же это капуста с водой - суп, капуста без воды - второе. Да и та ржавого цвета. Ко всему кусок хлеба и стакан водянистого компота.
- Ты так расписал, что и хлопотать не хочется.
- Нет, ты все же похлопочи. Это лучше, чем ничего.
- Ладно, поднажму и на талоны.