Недоумевающего Кана с почтительными поклонами посадили на лошадь и процессия двинулась прочь от озера. Стражи молчали, а Кан боялся спрашивать. Так в молчании они приехали в огромный лагерь, в котором рядом с военными шатрами стояли простые навесы и шалаши, а люди в доспехах перемешались с женщинами, детьми и стариками.
При виде императорских стражей, с торжественными лицами сопровождавших Кана, а особенно приметив орлиное перо, которое первый страж нес в высоко поднятой руке, по толпе прокатился радостный гул. Люди падали перед Каном на колени, кричали, смеялись, плакали.
Кан совсем перестал что-либо понимать. Одной рукой он сжимал поводья, а другой - скрытый под рубахой хрустальный сосуд с Дождем Забвения.
Стражи остановились перед богато убранным шатром, помогли Кану спуститься на землю и ввели внутрь. Посреди шатра на шелковых подушках лежал немощный старик, сам Великий Император Подлунной. "Это он?" - спросил император, приподнявшись. "Да. Вот перо." Император долго всматривался в лицо Кана, потом вздохнул и, словно обессилев, откинулся на подушки. "Ты, похоже, голоден, посланник Неба? - обратился император к Кану, - Скажи, и я велю исполнить все." "Да. Голоден," - кивнул Кан, пытаясь выгадать время. Его отвели в другой шатер, не менее богатый, где его ждали слуги с новой одеждой и едой. Но на все расспросы Кана они только испуганно наклоняли головы. Кан приказал поставить ширму, за которой умылся и переоделся. Сосуд с Дождем Забвения он спрятал на груди и привязал к телу платком.
Когда Кан, неузнаваемо преобразившийся, вышел из-за ширмы, у стола с напитками и яствами его поджидал человек в одеянии жреца. "Я здесь, чтобы все тебе объяснить, о, посланный Небом." "Почему все называют меня посланником и избавителем?" - спросил Кан, не прикасаясь к еде. "Кушай, я все объясню. Наш верховный жрец, умирая, и об этом предупредил, что ты будешь в неведении о своей миссии." Других приглашений Кану не потребовалось, он так и набросился на пищу.
"Не знаю, откуда ты и почему тебе неизвестно о страшной участи, постигшей Подлунную. Орды молодых драконов напали на империю: жгут дома и посевы, убивают людей и все живое, разрушают города. Раз в тысячу лет случается это и какое горе, что время нашей жизни совпало со временем обретения молодыми драконами речи. Ты ведь не можешь не знать, что драконы от рождения безумны и только утолив жажду крови, обретают речь?" Кан кивнул. Есть он перестал. "Самое разумное, - продолжал жрец, - это покинуть города и деревни, укрыться в пещерах и переждать, а потом вернуться в разоренную страну. Но наш император слушал только военначальников, а потому решил попытаться дать бой драконам. В этом лагере сейчас все население столицы Подлунной. Все, кто выжил. Но кто знает, сколько нам осталось. Дальние дозоры сегодня утром заметили на краю неба силуеты драконов, а значит, скоро нам предстоит последняя битва. И вот вчера наш верховный жрец решил узнать Последнее Пророчество, а его можно получить лишь ценой своей жизни, иные жертвы Боги-Близнецы не приемлют. И было ему видение, как с небесных высот верхом на орле спускается к нам избавитель, не ведающий о том, что он избавитель. Он даже описал его лицо и одежду. Твои лицо и одежду…" "Тогда почему стражи не сразу признали меня?" - спросил Кан. "Мы передали императору не все слова Последнего Пророчества, - просто ответил жрец, - И тебе я говорю не все, что знаю. Теперь отдыхай, я скажу императору, что до утра тебя нельзя тревожить."
Жрец ушел, а Кан погрузился в тягостные раздумья. Он уже понял, как спасти Подлунную от драконов жаждущих крови, разве не сказал ему Царь Обезьян, что Дождь Забвения утоляет любую жажду? Но, три глотка! Всего три глотка осталось в сосуде. А сколько их потребуется для драконьих орд?
Кан отыскал среди роскошных вещей обычный темный плащ, накинул на плечи. Острым кинжалом разрезал заднюю стенку шатра и, незамеченный охранниками, выскользнул наружу. Мало кто спал в лагере в эту ночь. Погруженный во тьму лагерь, ибо, опасаясь привлечь внимание драконов, люди не жгли костров, шумел, словно горная река на перекатах. Сдавленные рыдания по погибшим, жалобное нытье о потерянном имуществе, трусливые бормотания о близкой и неминуемой смерти смешивались с тихими разговорами о том, что наконец-то явился избавитель, и недолго осталось драконам. "У него невидимые доспехи и невидимый ледяной меч длиной в полнеба, - услышал Кан, - Как взмахнет им, так половина драконов в сосульки превратится, а остальные от страха сожгут сами себя!"
Весь лагерь обошел Кан, и сильнее драконьего пламени жгли его сомнения. Всего три глотка! "Надо посмотреть, - решил Кан, - надо все своими глазами увидеть"
Отыскав коновязь, Кан оседлал скакуна, показавшегося ему крепче остальных, и ударил пятками по крутым бокам. В последний момент различил он краем глаза человеческую фигуру в облачении жреца, но прянувший с места конь не оставил времени вглядеться пристальнее.
Долго, почти до рассвета мчался Кан по степи. И вдруг не стало слышно звона подков, потому что конь скакал по пеплу. А впереди показалось зарево, но не солнце это было, а отблески великого пожара, объявшего Подлунную.
В одном месте зарево было сильнее, и именно туда повернул Кан. Вскоре он оказался перед грядой невысоких холмов, за которыми ярче солнца полыхало пламя и слышался сильный гул, будто сталкивались обшитые кожей огромные камни. Конь вдруг встал, крупная дрожь сотрясала его тело. Кан спешился и осторожно поднялся на холм. Страшное зрелище открылось ему.
Просторная долина, окруженная холмами, была заполнена драконами так, что земли не было видно. Чудовища спали. Но, то один, то другой дракон вдруг принимался ворочаться, тогда его соседи пробуждались, и тут же начиналась короткая яростная схватка. "Они все еще безумны… Мама, мама, прости меня!" - подумал Кан.
Непослушными руками расстегнул он одежду, достал хрустальный сосуд и выдернул пробку. Заклубился туман в сосуде, вырвался наружу облаком и, помедлив, словно в раздумье, стал опускаться в долину, разрастаясь с каждым мгновением. Вот уже вся долина окуталась туманом, и стихли звуки сталкивающихся валунов, обшитых кожей, и погасло огненное зарево.
Кан заткнул пробку и попытался в предрассветном сумраке определить, осталось что-нибудь в сосуде или нет. Тут в совершенно безоблачном небе прогрохотал гром, и почудилось Кану, что это вовсе не гром, а хохот.
Показалось солнце, и под его лучами истаял Дождь Забвения.
Глазам Кана предстало неисчислимое драконье воинство, застывшее в полном молчании. Внезапно все драконы склонили головы, будто благодарили Кана. В следующий миг чудовища поднялись в воздух, и крылья их закрыли небо от горизонта до горизонта. Еще миг, и только блуждающие по степи пепельные смерчи напоминали о том, что было.
Однако, один дракон не улетел. Сужающимися кругами скользил он небу, пока не приземлился рядом с Каном. "Садись мне на шею, - сказал дракон, произнося слова по слогам, как только научившийся читать человек, - Я отнесу тебя домой."
О, этот полет Кан запомнил! Сердце его ликовало и пело. Он только попросил дракона пролететь над императорским лагерем, чтобы люди узнали, что беда миновала. А там уже и так все знали! Радостными криками встретили люди Кана, летящего на драконе. Сам император приказал вынести себя из шатра, чтобы приветствовать избавителя.
Дракон почему-то отказался лететь в деревню Кана, а ссадил его у дальнего горного озера рядом с хижиной старухи Вэй. "Ты всегда будешь у нас желанным гостем," - сказал дракон на прощание и, взмахнув крыльями, отправился на запад, туда, где в великом море живут на островах драконы.
Удивительно, но старуха Вэй словно ничего не слышала - и носа не показала из хижины. Будто к ней на озеро каждый день прибывают люди верхом на драконах. С трудом открыв перекошенную дверь, Кан заглянул в жилище колдуньи. Старуха Вэй лежала, укрывшись шкурами, и глаза ее сверкали безумием. "Ты принес? - прошептала она, - Царь Обезьян дал тебе? Я знаю, что дал! Один глоток! Всего один глоток! У тебя ведь много, я знаю." "Это для Мон-У!" - Кан невольно прижал к телу хрустальный сосуд. "Иначе смерть от меня отвернется, - пробормотала колдунья и слезы потекли по ее щекам, накапливаясь в морщинах. - Всего один глоток Забвения… прошу тебя…"
Старуха вдруг принялась рассказывать о своей жизни и ужас и отвращение наполнили сердце Кана. Стало понятно, почему смерть не торопилась забрать колдунью Вэй, которую все в деревне считали полубезумной, но безобидной знахаркой. "Теперь ты знаешь. Неужели ты не пожалеешь меня? Всего один глоток, даже полглотка…" - старуха больше не плакала, видно и этого утешения она не была достойна.
Кан представил, что он ушел, оставив старуху Вэй, бросил ее помирать вечно, чтобы так и не умереть совсем. Представил веранду своего дома и цветущие персиковые деревья, и Мон-У не в белых траурных одеждах и с распущенными рукавами… Представил и развязал платок.
В третий раз заклубился в сосуде туман и вырвался наружу, во второй раз в безоблачном небе прогрохотал гром, похожий на хохот, и в первый раз за многие-многие годы старуха Вэй улыбнулась счастливой улыбкой.
Хоронить колдунью Кан не стал. Завалил вход в хижину камнями и по узкой тропинке пошел, почти побежал к дому сестры своей матери.
А там никого не было. Разгар дня, все в поле. Кан уже собрался бежать на поле, как заметил сидевшую на полу в самом темном углу девушку необыкновенной красоты. Она тихо раскачивалась взад вперед и глаза ее были пусты.
"Кто ты?" - спросил Кан, но не услышал ответа.
"Кан, сынок, ты вернулся! - раздалось от дверей, - Вот Мон-У обрадуется! Она с моим мужем в поле, а я тут соседке помогала. Их сейчас приведут, я уже послала к ним соседского мальчишку. Дай хоть обниму тебя. Ой, а наряд на тебе какой богатый, прямо императорский! Ну, рассказывай! Или нет, наших подождем. Ой, нет! Я от любопытства лопну!" Тетя тараторила и тормошила Кана, и то обнимала и смеялась, то вдруг принималась вытирать глаза рукавом. "Тетя, погоди, успокойся! - сказал Кан, - Как мама?" "Хорошо. Лучше. Недавно о тебе спрашивала. А где, говорит, Кан, ужин ведь стынет, и Мон куда-то запропал… ой!" Кан вздохнул. "Ничего, тетя, я лекарство принес." "Правда?! Вот хорошо! Да чего они так долго? Пойти навстречу, что ли?" "Я, тетя, пожалуй, пойду, а ты оставайся. А что это за девушка в доме?" "Ох, горе! Она из города. Ее отец наш, деревенский, сапожник Ли, помнишь? Хотя, откуда, тебя еще не было, когда он в город подался. А это дочка его. От городской женщины, - тетя поджала губы, - На город-то драконы напали, а нас Боги-Близнецы уберегли. Всю ее семью сожрали, и отца, и мать, и братишку. Ее одну не тронули, а может не заметили. Такое вот горе. Но это не она рассказала, она и не говорит вовсе. Добрые люди, что ее привели, рассказали. И правильно, что привели, зачем ей теперь в городе оставаться, да и города того почти нет - все драконы пожгли. Слава Богам-Близнецам, что нашу деревню уберегли и драконов прогнали. А девчушку я приютила, будет нам с мужем вместо дочери, своих-то нет… Да и с сестрой моей, твоей матерью, они сдружились. Сядут рядом и молчат…" Тетя совсем расплакалась. Кан неуклюже обнял ее, утешая. Да так и простоял до прихода матери.
Страшно было Кану взглянуть в глаза Мон-У, но пересилил себя, поднял голову. Совсем седой стала Мон-У. И сына она не узнала, мимо прошла. Вынул Кан хрустальный сосуд с последним глотком Дождя Забвения, совсем на донышке колыхался туман, утоляющий любую жажду, утишаюший любую боль, протянул сосуд матери. "Мама, это лекарство. Выпей его." Мон-У обернулась и словно искорка промелькнула в ее навсегда погасших глазах. Взяла она сосуд и скрылась в доме. Кан бросился следом. А Мон-У приблизилась к девушке, и поднесла горлышко сосуда к ее губам. Заклубился негустой туман, вырвался наружу, и словно очнулась девушка: сначала одна слезинка показалась в уголке ее глаза, за ней другая. А Мон-У присела рядом и по волосам гладит, что-то шепчет. "Пойдем, пойдем, - потянула тетя Кана прочь из дома, - Пусть вдвоем побудут. Ты мужчина, для тебя слезы - вода, и я тут тоже лишняя."
А когда Кан женился на дочери сапожника Ли, и родился у них первенец, и к тихой радости Мон-У его назвали Моном, Царь Обезьян так хохотал и дрыгал от смеха ногами, что одна шелковая туфля с алмазной застежкой слетела и, разбив окно, упала с облаков на землю. Где ее кто-то и подобрал. Повезло человеку, что и говорить.
Мост через Белую реку
Когда нынешний наместник императора в провинции Ши собирался в столицу держать первый в жизни экзамен на должность младшего каллиграфа, отец сказал ему:
- Я много думал, сын, какой совет дать тебе перед дальней дорогой, какой совет будет тебе наиболее полезен. И после долгих размышлений выбрал…
"О, сейчас мой ученый отец станет пересказывать изречения бессмертных!" - с тоской поглядывая на ворота, подумал сын.
-…примерно в половине дня пути от столицы, у моста через Белую реку стоял духан Лао. Надеюсь, старик Лао жив и в его духане по-прежнему готовят самую вкусную рыбу в Подлунной. Обязательно остановись там пообедать - таков мой тебе совет.
Отец с сыном расхохотались и обнялись на прощание.
- Только ночевать у Лао не надо, - нежиданно прибавил отец шопотом.
- Почему?
- Не спрашивай. Просто не ночуй у Лао и все.
Если сказка подобна дороге со всеми ее извивами, спусками и подъемами, то сейчас, мой читатель, мы на развилке.
Поедем налево - и сын в точности выполнит наставления отца: к духану Лао прибудет около полудня, вкусно отобедает рыбой и, не задерживаясь, отправится в столицу. Там он успешно сдаст экзамен, а потом трудолюбием и усердием проложит себе дорогу к посту наместника императора в провинции Ши. В положенный срок он возьмет себе в жены девушку из благородной семьи. В положенный срок у них родится сын, который, повзрослев, решит ехать в столицу держать экзамен на должность, и наместник, вспомнив отца, посоветует ему отведать рыбу в духане Лао у моста через Белую реку и ни в коем случае не останавливаться там на ночь…
А если мы с тобой, читатель, выберем другой путь, то будущий наместник императора в провинции Ши увидит огоньки в окнах духана Лао ненастным вечером и что случится дальше - никто не знает… Так куда поворачиваем?.. О, ты улыбаешься! Да, да, я немного слукавил: если сказка и подобна дороге, то это одна-единственная дорога и все развилки на ней обманные.
Тогда прислушайся, читатель. И сквозь завывания ветра и шум дождя до тебя донесется шорох бамбуковых зарослей на берегу Белой реки, и звук шагов одинокого усталого путника, приближающегося к духану старика Лао. Сам ли это будущий наместник императора в провиции Ши, или его сын, или сын его сына, или, может быть, его отец - я не знаю, да и не так это важно, согласен? Призывно светятся окошки духана, ветер доносит аромат жареной рыбы, путник невольно сглатывает слюну и ускоряет шаг. Давай и мы поспешим следом.
Старик Лао приветливо встречает запоздалого путника, усаживает поближе к огню, вручает пиалу горячего чая.
- Сейчас принесу рыбу, - говорит духанщик, - Я как раз собирался ужинать.
Путник окидывает взглядом комнату. Похоже, он тут единственный посетитель и значит Лао собирается отдать ему свой ужин.
- О, не беспокойтесь, - говорит путник, - Кушайте. Я подожду.
- Никакого беспокойства, - успокаивает его Лао, - Гость в дом - радость в дом. Я всегда готовлю на ужин ДВЕ порции: вдруг кто-нибудь придет. У меня и комната для ночлега имеется… Ведь вы останетесь на ночлег?..
- Да, конечно, - отвечает путник, - Куда в такой дождь?
И Лао улыбается и кланяется гостю.
За едой духанщик распрашивал и сам рассказывал.
Изумительно приготовленная рыба просто таяла во рту, путник не уставал восхищаться, а Лао все подкладывал новые куски, да подливал чай. А потом повел гостя по дому: показал ему кухню и кладовые, и балкон над рекой, откуда он ловит рыбу.
- А зачем далеко ходить? - улыбался духанщик, - Река, она везде одинаковая… Так как, вы сказали, зовут вашего дядю?
"Зачем ему это знать? - с легким удивлением подумал путник, но усталость и сытость заглушили сомнения. - Наверное, ему просто поговорить не с кем. Днем только успевай поворачиваться, ведь даже из столицы приезжают отведать его замечательной стряпни, а вечером тут никого не бывает… Интересно, почему отец не советовал оставаться у Лао на ночлег?.." Тут гость зевнул, и духанщик всплеснул руками.
- Что ж это я?! Совсем заболтался. Пойдемте, покажу вашу комнату.
Наутро путник проснулся весь разбитый, кровать только первый взгляд показалась мягкой и удобной. Громко хлопнула входная дверь.
"Куда это Лао пошел?" - подумал путник и, приподнявшись, выглянул в низкое окно. От духана быстрым шагом удалялся человек, но это был не Лао, а кто-то показавшийся путнику смутно знакомым: и одежда на нем была знакомая, и узелок на плече, и прихрамывал он совершенно знакомым образом. "Если бы я не лежал сейчас на кровати, то подумал бы, что вижу себя!" - усмехнулся путник, потирая глаза. Вдруг он замер, как пораженный громом, и с ужасом уставился на свои руки. На свои руки старика с серой дряблой кожей, с опухшими в суставах пальцами, с заскорузлыми желтыми ногтями.
Духанщик Лао оказался колдуном и вором! Пока доверчивый путник спал, он украл не только его одежду, но и тело. "Так вот зачем он выспрашивал! Он теперь будет выдавать себя за меня," - догадался путник и бросился в погоню. О, легко сказать - бросился! Доставшееся юноше тело, тело старика, было способно едва ковылять, но и это не все. Духан словно сговорился со своим хозяином: дверь комнаты не хотела открываться; из стен повылазили сучки, мертвой хваткой цепляющиеся за одежду; циновки, устилающие пол, вдруг начинали скользить под ногами, а половицы разъезжались в стороны или проламывались. Когда же путник все-таки выбрался во двор, похитителя и след простыл, растаял в тумане, окутывающем Белую реку и мост, и берега. Путник пробовал идти наугад, но куда бы он ни шел, рано или поздно, опять утыкался в распахнутые двери духана, а туман все не рассеивался и время словно застыло…
Среди столичной знати, среди торговцев и чиновников умение Лао готовить блюда из рыбы ценилось очень высоко. Многие даже специально посылали слуг, чтобы те привезли к столу запеченую или отварную, тушеную или маринованую, копченую или соленую рыбу от Лао. Но жареную рыбу можно было попробовать лишь в самом духане. Ну, и что? Ездили. Сидели в своих богатых одеждах рядом с простыми дехканами и пастухами, караванщиками и ремесленниками - не чинились. Ведь сам император не считал для себя зазорным при случае пообедать у Лао.
Вот только ночевать в духане никто никогда не оставался, и никто никогда и краем глаза не видел кухню, на которой старик Лао творил свои кулинарные чудеса. "Говорят, он в родстве с колдуньями Вэй, - шептались за спиной, - Оттого и не умирает, оттого и готовит так вкусно. Но колдовство его доброе. Да, доброе… Днем, уж точно."