Митя-Лошадь жил на Пушкинской площади, которая как бы вытянулась со строительством сквера и кинотеатра, хотя по официальному адресу на Страстном бульваре, в том самом доме, в основании которого сегодня выведен вход-выход в метро "Чеховская". Этот бывший советский "доходный" дом сегодня полностью расселен и выпотрошен. Ровными рядами новеньких окон он равнодушно смотрит на бывший кинотеатр "Россия". Кто его сегодня занимает? Не знаю. У меня в памяти он сохранился другим.
Полутемный подъезд в центре дома с глухо хлопающей входной дверью без каких-либо запоров, широкая каменная лестница с чугунными балясинами и стертыми ступеньками, высокие лестничные пролеты, тусклое освещение на этажах – все это было в далеком прошлом, когда здесь жили Урновы.
Дверь в квартиру нам обычно открывала Митина мама – высокая крупная женщина, профессиональная художница, сохранившая в замужестве свою девичью фамилию Воробьева. Пока мы раздевались, она расспрашивала нас о наших школьно-студенческих делах, планах, а мы, вежливо отвечая на её расспросы, стремились быстрее проскочить эту "зону собеседования", пройти по коридору дальше, где стояла приставная лестница, ведущая на Митькину антресоль – небольшую комнатенку под потолком. Из коридора через полураскрытую дверь в соседнюю комнату был виден большой письменный стол, заваленный бумагами, журналами и книгами. За ним, насколько помню, всегда сидел Митькин дед в халате и всегдашней тюбетейке. Он не обращал на нас никакого внимания. Мы о нем знали только, что он работал с самим Циолковским. Митькиного отца мы также видели лишь изредка и мельком. А младший брат Лошади был еще слишком мал, чтобы представлять для нас какой-либо интерес. Правда, о его наследственных литературных способностях, проявившихся уже в начальных классах, нам было известно. Митя как-то прочитал нам отрывок из пьесы своего младшего брата, который начинался словами: "Король в отчаянии бегал по краю озера в зад и в перед".
Митина мама еще продолжала что-то выпытывать о наших текущих делах, а мы уже кучно топали по узкому коридору к знакомой приставной лестнице, по которой дружно, один за другим, карабкались на Митькину антресоль. Здесь была его персональная территория, значит, по нашему разумению, и наша тоже.
В этой замкнутой, тесной, как кубрик подводной лодки, каморке, прилепившейся под потолком высоченного коридора, мы провели много счастливых часов как в школьные, так и студенческие годы.
Здесь, в наглухо изолированной от внешнего мира "норе", мы чувствовали себя надежно защищенными от бесцеремонных вторжений взрослых, их нравоучений и морализирования, от казенного прессинга комсомольских будней, от всех наших настоящих и мнимых невзгод и огорчений.
Теснота антресоли еще больше сближала нас, раскрепощала и поощряла откровенно говорить о том, что тогда казалось самым важным и волнующим. Здесь было легко шутить, острить, мечтать, фантазировать, каламбурить, разыгрывать друг друга, не опасаясь нарваться на насмешку, непонимание или обиду. Что было особенно ценным – в таком общении можно было без стеснения поделиться сокровенным, спросить совета, выверить свои поступки по реакции друзей.
Обмен новостей во время очередной встречи "гусар" на Митькиной антресоли быстро перетекал в словесную круговерть, когда шутки лихо перемежались последними услышанными анекдотами, а устные зарисовки подмеченных необычных бытовых сценок и ситуаций накладывались на красочные описания происшествий в школе или институте. Лицедейство сопровождалось острыми текстовыми экспромтами, а сопутствующие розыгрыши были, как правило, занимательны и остроумны, во всяком случаи для присутствующих. Такой словесный ералаш обычно заканчивался "бредом" – так мы называли процесс, когда какая-то конкретная жизненная ситуация, обрисованная одним из "гусар", неожиданно дополнялась или преломлялась необычным поворотом, деталью или сюжетным ходом, затем еще чуднее замыливалась следующим волонтером, и так шла по кругу, обрастая немыслимыми подробностями до полного абсурда, пока мы не сползали с узкой Митькиной кровати на пол, изнемогая от смеха.
Лучшими по "бреду" бесспорно были Гена Гладков и Вася Ливанов, способность которых к яркому, образному ассоциативному мышлению и фантазии наглядно проявляется в их взрослой творческой жизни. Как вспоминал в одном из своих интервью Ю. Энтин, когда он принес свой первый вариант сценария будущего мультипликационного фильма "Бременские музыканты" В. Ливанову и Г. Гладкову, уже через пять минут в нем по предложению режиссера и композитора фильма появились новые герои: принцесса и трубадур, возникли новые сюжетные линии, наметились новые сцены и диалоги, а в образе разбойников заиграла знаменитая гайдаевская троица.
В студенческие годы, когда удавалось пронести на антресоль бутылку вина, мы всегда перед тем, как чокаться бокалами – чайными чашками – просили: "Лошадь, выдай тост!". Митька никогда не отказывался. В зависимости от преобладающего эмоционального настроя "гусар" в данный момент он выдавал яркое, образное, краткое устное эссе на вечные темы: любви, дружбы, добра, зла, смысла жизни.
Наши посиделки у Мити в течение целого ряда лет были естественны и неизменны, точно так же, как и личный состав нашей компании. Мне трудно определенно сказать, что именно притягивало нас друг к другу, таких различных молодых людей по характеру, темпераменту, укладу жизни, профессиональной устремленности. Казалось бы, какой общий знаменатель может быть у юношей с таким разбросом выбранных профессиональных ориентиров: филолог, актер, математик, врач, скульптор, химик, архитектор и востоковед. Возможно, сама такая личностная разновекторность создавала некое поле взаимного притяжения. Может быть, что-нибудь другое. Хотя именно у Митьки прошла знаковая для нас встреча, когда мы собрались здесь в последний день декабря 1957 года, чтобы впервые разойтись встречать Новый год в разных компаниях. Счастливая пора затянувшейся юности подходила к концу.
Жизнь разбросала "гусар", некоторые вообще ушли в мир иной. Сам Дмитрий вот уже много лет преподает в каком-то американском университете. Многострадальный дом, где была квартира Урновых, оказался выпотрошен и начинен новыми перекрытиями, пролетами лестниц, вставными окнами, скоростными лифтами, подземными проходами в метро. Теперь у него новое "содержание" и внешний вид, а вокруг новые соседи… одним словом, другая жизнь – тот "нарождающийся мир, где новые садятся гости за уготованный им пир".
"Новое время" и "Юность"
С Пушкинской площадью, как ни странно, связан и мой неожиданный дебют в журналистике. Мой коллега по работе в управление по торговле со странами Африки МВТ СССР Владимир Катин, когда я вернулся из краткосрочной командировки в Ливию, предложил мне написать о своих впечатлениях от пребывания в этой стране. В. Катин в это время оформлял свой переход на новую работу во вновь созданное Агентство печати новости. Особо не задумываясь, написал что-то вроде очерка на 16 страницах об экономических проблемах этой страны, её сложных отношениях с нефтяными, – главным образом, американскими компаниями, приступившими в это время к коммерческой добыче нефти на территории Ливии. Отдал этот материал Катину и забыл об этом.
Неделе через две, к моему полнейшему удивлению, мне позвонили из отдела проверки журнала "Новое время", редакция которого находилась на Пушкинской площади в здании, примыкающем к недавно открытому кинотеатру "Россия" – бывшем общежитии Страстного монастыря, и сказали, что мой очерк по Ливии утвержден к публикации в следующем номере журнала. Им в отделе проверки хотелось бы уточнить некоторые цифры и убедиться в достоверности источников, на которые делались ссылки в моем материале. Этот влиятельный журнал был одним из основных внешнеполитических изданий Советского Союза, еженедельно выходящим, помимо русского, на четырех европейских языках.
В. Катин, оказалось, сократил и профессионально отредактировал мой очерк, приписал в конце арабскую пословицу, изменил его название и передал своим знакомым в этом журнале. В мае 1963 года внешнеполитический еженедельник "Новое время" вышел с моей статьей по Ливии. Эту дату считаю началом своей публицистической карьеры, которая не принесла мне каких-либо лавров, но с легкой руки моего "крестного" – Владимира Катина, сопровождала мою профессиональную деятельность министерского служащего, делая жизнь более насыщенной и интересной, помогая при этом преодолевать рецидивы собственного комплекса неполноценности.
Этот первый прорыв в журналистику был закреплен почти двухлетней работой в качестве внештатного корреспондента АПН под кураторством того же Катина, который в то время успешно работал в этом агентстве.
Несколько слов о тех, кто еще помогал в моих первых шагах в журналистике. Напечатать что-либо по международной тематике в советских изданиях для непрофессионала было делом почти невозможным. Эта область была уделом узкого круга советских журналистов-международников, периодически выезжающих в зарубежные страны в качестве специальных корреспондентов ведущих советских средств массовой информации. С журналистами-любителями, побывавшими в других странах по роду своей основной работы и предлагающими свои материалы для печати, советские редактора, мягко выражаясь, иметь какие-либо дела не желали. Кто знает, что представляет собою автор предлагаемого материала? Насколько этот материал достоверен? Пригоден ли он для советского читателя? Преобладало мнение – лучше с такими авторами не связываться.
После возвращения в 1976 году из пятилетней командировки в США, где работал в торгпредстве СССР, у меня накопился материал на несколько очерков по различным аспектам американской жизни, естественно, с упором на экономическую подоплеку происходящих в Америке событий. Но, куда бы я ни обращался, везде получал отказ как в вежливой, так и не очень любезной форме. О моих невзгодах на поприще журналистики случайно узнал мой приятель, Олег Комов, скульптор, только начинающий свое профессиональное творческое восхождение. Работы молодого скульптора уже были отмечены на нескольких всесоюзных выставках, и он попал в поле зрения журнала "Юность". Его пригласили показать свои скульптурные "зарисовки" в помещении редакции, наверное, самого популярного в то время советского молодежного журнала "Юность". Такая у них была практика – устраивать небольшие выставки начинающих художников в коридорах редакции. Небольшая выставка скульптуры малых форм Комова прошла здесь с большим успехом. Он подружился с заместителем главного редактора "Юности", Андреем Дементьевым, и ответственным секретарем Алексеем Пьяновым. После весьма лестной для меня "протекции" Олега я встретился с Алексеем Пьяновым, которому мои "творения" по американской тематике понравились. К тому же журналу как раз нужно было что-то в этом духе. "Юность" в те годы вышестоящие инстанции критиковали за "аполитичность", а на вульгарное обличение американского образа жизни редакция журнала во главе с Б. Н. Полевым не шла. Мои пояснительные очерки о том, почему в Соединенных Штатах жизнь устроена так, а не иначе, пришлись ко двору. За 1977–1978 годы опубликовал три или четыре очерка, но затем мой творческий порыв был приостановлен самим Полевым.
У меня до сих пор хранится его рукописная рецензия на мой очерк об американской корпорации "быстрого питания" МакДоналдс. Б. Полевой так оценил его: "С интересом прочел эту статью, прославляющую американскую предприимчивость, американскую заботу о маленьком, вечно спешащем человеке, о том, чтобы он был сыт и не тратил много времени для получения обеда. Разъезжая по Соединенным Штатам, не раз пользовался забегаловками МакДоналдса. Они действительно такие, о каких пишет автор: вас там быстро обслужат, бесплатно поулыбаются, снабдят котлетой в булке, которая почему-то называется гамбургером, фирменной улыбкой. Ну и что? Мы хотим рекламировать американский образ жизни? Иначе эту статью не прочтешь. А вот прочтет её студент или молодой рабочий, которому приходится выстаивать очередь перед грязными столами для того, чтобы купить тот же бутерброд с кружкой пива, и невольно скажет: "Живут же люди". Нет, братцы мои, предлагать такую статью для "Юности" – это ошибка или нелепость. Как говорится, не те времена. Вряд ли её и вообще где-то напечатают, а если такой дурак-редактор найдется, то я ему не завидую". Борис Полевой, 6 июля 1978 г.
Не понимаю, почему Б. Полевой был так суров к моему очерку. Ведь в нем я пытался показать, что скрывается за фирменными лоском обслуживающего персонала этих закусочных "быстрого питания", каким образом владелец этих заведений, начиная этот бизнес в возрасте 56 лет на заемные средства, к концу жизни оказался обладателем миллиардного состояния, почему в самой Америке гамбургеры этой компании не редко называют "junk food" – помойной едой.
Б. Полевой, очевидно, исходил из других соображений, не желая подвергать критическому анализу то, что определенно имеет видимые потребительские достоинства.
Мне кажется, что отзвуки такого отношения к МакДоналдс до сих пор превалируют в значительной части наших средств массовой информации и общественности. Ведь такие закусочные и сегодня у нас величают ресторанами МакДоналдс, хотя они, как представляется, могут претендовать на звание ресторана, главным образом, только по одному параметру – своим ценам.
Мнение Б. Полевого в журнале "Юность" было решающим. В редакции с ним по поводу моего очерка никто спорить не стал. Пришлось предложить его в журнал "Новое время", где его немедленно напечатали.
Вскоре после этого на Пушкинской площади на первом этаже дома, где жила звезда советского кинематографа Любовь Орлова, что удостоверяет мемориальная доска с портретом актрисы скульптора Ю. Л. Чернова, с большой помпой открылась первая в Советском Союзе закусочная американской корпорации МакДоналдс.
Но и на этом мои взаимоотношения с МакДоналдс не завершились. В 1984 году издательством "Молодая гвардия" была выпущена моя книга о США, в которую вошли и очерки, опубликованные в "Юности", а также отвергнутый этим журналом материал о "котлетной империи МакДоналдс".
Возвращение С. В. Рахманинова
Границу дальнего конца Пушкинской площади, остающуюся за плечами памятника А. С. Пушкина, визуально формирует внушительный фронтальный козырек бывшего кинотеатра "Россия"/"Пушкинский". За кинотеатром скрываются еще два здания, обосновавшиеся на примыкающей к Пушкинской площади территории Страстного бульвара.
Вплотную к бывшему кинотеатру "Россия" прислонился дом, который, по заверениям москвоведов, служил гостиницей при Страстном монастыре в последние годы его существования. После революции дом заселили коммунальные жильцы, которых в 1957 году, когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, из него выселили. Здесь стал работать комитет по проведению этого фестиваля, а после его завершения большую часть этого здания заняла редакция журнала "Новое время".
Между бывшей "гостиницей" Страстного монастыря и началом "зеленой" территории сквера Страстного бульвара расположено еще одно примечательное пятиэтажное здание под номером 5. В настоящее время его занимает Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям, а в 1970–1980 годы здесь размещалось только что созданное Агентство печати новости (АПН). До революции в этом доме, построенном в 1879 году, находилась Первая женская гимназия, а часть его сдавалась в аренду квартиросъемщикам. После 1917 года гимназию закрыли, но она оставила о себе память своими ученицами, среди которых можно, к примеру, назвать выдающихся советских актрис – Алису Коонен (Камерный театр) и Веру Пашенную (Малый театр).
Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям на Страстном бульваре. До революции в этом доме снимал квартиру С. Рахманинов
В этом же доме № 5 на четвертом этаже снимал квартиру Сергей Васильевич Рахманинов. Об этом напоминает мемориальная доска, укрепленная на стене дома. Он здесь жил с 1905 по 1917 годы преимущественно зимой, а летом выезжал в свое подмосковное имение Ивановку. Из этого дома в 1917 году он отбыл в Петербург, чтобы выехать далее по приглашению на гастроли в Скандинавские страны. На родину Рахманинов больше не вернулся. Великий композитор, пианист и дирижер вернулся в Россию, к сожалению, только в виде монумента, установленного в центре Страстного бульвара. Лаконично скомпонованный и изящно выполненный памятник С. В. Рахманинова впечатляет. Рахманинов задумчиво сидит, откинувшись на спинку кресла. Погруженный в свои мысли он смотрит на дом, где прожил 12 лет, вспоминая те годы, а, может быть, прислушивается к нарождающимся мелодиям новых произведений. Удивительно, что автор этого памятника опять же хорошо знакомый мне человек – скульптор Олег Комов, тот самый, который когда-то поддержал меня в моих журналистских начинаниях. К сожалению, памятник Рахманинову – последняя работа рано ушедшего из жизни Олега Комова, которой он завершил цикл своих талантливых монументальных произведений в Москве: памятники Андрею Рублеву, Александру Суворову, Александру Блоку, Индире Ганди. Помимо Москвы его памятники установлены: Федору Коню – в Смоленске, Ярославу Мудрому – в Ярославле, Чайковскому – в Воткинске, Пушкину – в Болдино, Венецианову – в Вышнем Волочке. И это далеко не полный перечень законченных работ О. Комова.
Памятник С. Рахманинову на Страстном бульваре. Скульптор О. Комов
И последнее. Известный писатель, журналист, историк Москвы Лев Колодный в одном из своих очерков упоминает, что в доме № 5 на Пушкинской площади (Страстном Бульваре) после отъезда С. В. Рахманинова продолжал жить друг Сергея Васильевича, известный врач-акушер Григорий Львович Грауэрман. За профессиональные заслуги этого врача его именем в советские времена назвали родильный дом на Большой Молчановке, оказавшийся после уничтожения арбатских переулков в самом начале Нового Арбата.
В феврале 1963 года в этом родильном доме появился на свет наш с Лианой сын Андрей, символично приобщенный таким совпадением к нашему прошлому и конкретно к Пушкинской площади, хотя он и его поколение, конечно, живут в своем времени и в своей Москве.