На родном пепелище
Договариваемся: коллег я завезу в нашу комендатуру, оттуда они, возможно даже по прямому телефону, передадут в редакции свои корреспонденции. Там и заночуют. Я же поеду искать следы таинственного танка. В уме уже мелькают заголовки: "Легендарный рейд"… "Сквозь вражеский огонь"… "Один против вражеской армии"… Следы приводят меня в Первомайский поселок текстильщиков, откуда танк ворвался в так называемые Хлопковые ворота комбината "Пролетарка". Нужно также выполнить наказ матери - поискать следы двоюродного брата Андрея, ушедшего в истребители. Может, кто-нибудь из соседей матери о нем и знает.
Перед войной мать заведовала здесь амбулаторией. Тут и жила в одном из стандартных деревянных домиков рабочего поселка. Захожу в ее квартиру. Дверь не заперта, стекла выбиты, в комнате снег. Я вижу знакомую с детства мебель, стоящую в снегу. Ничего не тронуто. Портрет отца, умершего двадцать пять лет назад, смотрит на меня со стены, неожиданно поражая молодостью своих черт. Семья ткачей, жившая в квартире напротив, присмотрела за брошенной квартирой и бережно сохранила у себя белье и картины. Подтверждают то, о чем говорила мама: Андрей вместе с двумя товарищами-восьмиклассниками из поселка был в отряде истребителей. Сражались на подступах к "Пролетарке", и он был убит в стычке у железнодорожного виадука. Похоронен в братской могиле неизвестно где.
- Ведь совсем, совсем мальчик… Приемник его и сейчас у нас работает… Москву все время слушали, - печалится соседка. - И велосипед я его сохранила…
Захожу в его комнату. Андрей! Рассеянный подросток, мечтатель, увлекавшийся электротехникой, загромоздивший квартиру радиоприемниками собственного изготовления, боец, еще не успевший даже получить паспорт… Беру со стены фотографию, где он снят вместе с приятелем, и иду к маминым соседям…
Они тоже слышали о танке. Точно известно, что он прошел здесь, потом через Малую рощу в Хлопковые ворота. Куда пошел дальше - не знают. Надо расспросить во дворе "Пролетарки". Там наверняка найдутся очевидцы.
Едем туда. Невольно волнуюсь. Ситцевая фабрика, где я начинал работать, откуда писал в "Тверскую правду" и "Смену" первые свои корреспонденции, цела. А вот огромный корпус прядильной - самое большое здание в городе - весь выгорел. Стены стоят как декорации. Сквозь проемы окон он просвечивает насквозь. Спешиваюсь. Говорим с одним, другим жителем. Да, действительно, танк прорывался и где-то у так называемых Главных ворот обогнал и раздавил грузовик с солдатами. А оттуда будто бы через Тьмаку прошел в город.
Смеркается. Какая-то сила неудержимо тянет меня к моему бывшему жилью. Вот во дворе так называемый дом служащих № 61. Здесь я жил мальчишкой. Отсюда пошел в школу.
И дом цел, и квартира на первом его этаже тоже цела. Но все перевернуто, распотрошено. От женщины из квартиры напротив узнаю, что жил тут какой-то изменник, пытавшийся по заданию комендатуры наладить на фабрике выпуск мыла и спичек. Не наш, приезжий. Будто бы даже и не русский. Вчера он бежал с семьей. Их увезли на немецкой машине, а погром учинили уже свои, в отместку за предательство жильца, которого не удалось схватить.
Узнаю, что в этом же доме произошла и другая история.
В соседнем подъезде, на третьем этаже, остался старый механик. Семья ушла, а он, прикованный болезнью к койке, не смог. Электростанцию комбината при отступлении не успели взорвать, но важные части, без которых машины не могли работать, были утоплены в речке Тьмаке. И вот на квартиру больного механика приехала депутация от бургомистра во главе с полицмейстером Бибиковым. Привезли продукты, напитки, даже топливо для печурки, обещали лечить и поставить на ноги, только пусть откроет, где спрятаны части. Механик заявил, что не знает. Его убеждали, ему грозили. Кончилось тем, что дары были отобраны, а возле квартиры поставлен полицай. Бибиков издевательски сказал на прощанье:
- Подумайте. Если вспомните, где спрятаны части, сообщите. Не скажете - замерзнете в нетопленной квартире, подохнете с голоду.
Время подумать у механика было. Пять дней продолжалась его агония. Но он так и замерз в своей постели, не выдав тайны предателям. Устрашения ради труп его был подвешен на козырьке парадного подъезда. Ночью неведомые люди сняли его и похоронили тело, пока неизвестно где.
Вот две истории о жильцах всего только одного дома.
Среди поломанного барахла Петрович отыскал два матраца. "Буржуйку" мы затопили обломками сокрушенной мебели. Отыскался даже старый пузатый будильник. Мы поставили бой на шесть часов и, загородив комодом дверь, улеглись спать. Петрович тотчас же захрапел, а ко мне сон не шел. Вот в эти забитые сейчас досками окна смотрел я в детстве, под этими окнами играл мальчишкой, по вонючей речке Тьмаке, до которой рукой подать, плавали мы летом на плотах, которые сколачивали из досок; зимой из снега и старых ящиков строили с ребятами будки. И в школу отсюда пошел. И заметку тут первую свою написал в "Тверскую правду", как сейчас помню, зимой 1924 года. Теперь все разрушено, осквернено. В квартире моего детства жил предатель, а незаметный беспартийный механик, известный в доме как безропотный подкаблучник, тихий, покорный муж своей красивой жены, совершил подвиг и умер как герой. Как все перепуталось! Что только творится на белом свете!..
И все-таки "Пролетарка", родная моя "Пролетарка", с честью прошла через величайшие испытания. Было больно сегодня ходить по заметенному снегом двору комбината, среди пепелищ и развалин. Комбинат напоминал кладбище. Но как это здорово, что в дни оккупации все станки и машины были мертвы!
"Мы с "Пролетарки"", - любили всегда говорить мои друзья и соседи. "Мы с "Пролетарки"" - эти слова звучат сейчас гордо, как никогда.
Бывают ли чудеса?
Если бы я был верующим, я обязательно решил бы, что тут, в Калинине, совершилось чудо. Речь идет все о том же таинственном танке, что, как игла сквозь масло, прошел через оккупированный город с запада на восток.
Переночевав в разгромленной квартире, умывшись утром снегом и наскоро закусив трофейными деликатесами из мешка Петровича, мы вновь отправились по следам таинственной машины. Переговорили по крайней мере с десятком людей, и все подтверждают - это было. Слышали об этом, а один даже видел машину. Судя по его описанию, это танк новейшей конструкции, Т-34. На броне заметны следы от осколков снарядов, и броня как бы закопчена. Говорит, что даже рассмотрел на башне цифру 3.
На Советской улице, в центре города, мы увидели молодого архитектора Регину Г., писавшую когда-то в "Пролетарскую правду" статьи по вопросам градостроительства. Она побывала в оккупации и, как оказалось, тоже видела этот танк.
- Иду с Волги с бидоном воды - водопровод-то у нас не работал, - рассказывала она, - иду и слышу - стрельба. Совсем рядом. Я - в подворотню. И вдруг вижу - на площади танк. Затормозил, развернулся, навел пушку на здание сберкассы - там у немцев комендатура была, флаг их над дверью висел, - дал два выстрела и понесся дальше по Советской, по направлению к Градской больнице… А в комендатуре начался пожар. Подвезите, я вам покажу, куда попали снаряды, - закончила собеседница.
Это, пожалуй, самое реалистическое свидетельство. А были и такие: "Сотни гитлеровцев передавил…", "По колонне их машин, как по мосту, проехал - одни щепки". И уже совсем фантастическое: "Снаряды у него такие - как даст, на сто частей разлетаются, и каждый осколок горит и все кругом сжигает".
Регина Г. поехала с нами, показала, где стояла с водой, где был танк, а главное - показала следы его снарядов, разворотивших стену массивного здания, возле которого еще валяется вывеска комендатуры.
Более ничего конкретного узнать не удалось. Танк, совершив невероятное свое дело, будто бы испарился. Стальная махина мало похожа на архистратига Михаила, который, по словам нашей старушки хозяйки, умел, поразив врага огненным мечом, исчезнуть бесследно. С этим танком с цифрой 3 на броне произошло нечто подобное. Что же это было? Плод воображения или правда?
Так, должно быть, и останется задание полкового комиссара Лазарева невыполненным. "Правда" есть "Правда", и писать туда о том, что, может быть, выдумано жителями, нельзя.
Осталось второе задание - организовать статью командующего Конева о Калининской операции. Может быть, хоть с этим повезет. Но в деревеньке, где его штаб-квартира, сообщили: генерал где-то на правом фланге наступления, в дивизиях Масленникова; выехал на заре, а будет разве что к ночи.
Что такое "Тайфун"?
Вернувшись в штаб фронта, на узел связи, узнаю, что сообщение Евновича и статья Леонида Лося уже в Москве. Остаются считанные часы. Решаю писать здесь, на узле, а по мере возможности по страничкам передавать в Москву.
Узел связи помещается в двух избах. Правила охраны штабов воспрещают кому-либо без специального разрешения заходить в помещение, где потрескивают и жужжат телеграфные аппараты "Бодо" и румяные девушки в военном отстукивают телеграммы. Они передают в Москву оперативные сводки, разведдонесения, политинформацию. Нашего брата корреспондента в аппаратную обычно не пускают.
Но я побывал и даже ночевал в только что освобожденном Калинине, был свидетелем события, которого весь фронт так ждал, и строгий дежурный связи, ДС, которого наша пишущая братия обычно побаивается, оказывает снисхождение. Он сам забирает у меня листки корреспонденции по мере их написания, сам и относит телеграфисткам. Так и действуем. И пока я пишу, он скрипит новенькой портупеей у меня за спиной, дышит в затылок, заглядывает через плечо. Корреспонденция пишется и передается одновременно и, вероятно, поспеет вовремя. Только бы не оборвалась связь, только бы не замешкался в Москве посыльный.
Передал, принял из "Сокола", как в эту неделю именуется по шифрованному коду узел связи Генштаба, получил подтверждение о принятии и вдруг вспомнил, что не вставил такой эпизод. Когда покидал Калинин, увидел перед зданием Дома Красной Армии, где у немцев был офицерский клуб, длиннейшую очередь, которая даже заворачивала в конце квартала за угол. Что такое? Что там дают или продают? Все разъяснило рукописное объявление на куске обоев: "Сегодня, 17 декабря, с двух часов дня в помещении Дома Красной Армии демонстрируется кинокартина "Ленин в Октябре". Вход свободный…" Этот кусок обоев был налеплен прямо на немецкие афиши, на которых рекламировались прелести каких-то дебелых красоток. Интереснейший штрих! Я тут же додиктовал несколько строк уже прямо на аппарат, поблагодарил связистов и пошел было к выходу, но в сенях меня догнал ДС.
- Товарищ батальонный комиссар, вам из "Сокола". Только приняли. - И передал обрывок телеграфной ленты: "Из "Сокола" в "Синицу", корреспонденту "Правды" Полевому. Очерк, добавление приняли. Срочно ждем статью генерал-полковника Конева. Тема - Калининская операция. Торопитесь. Лазарев".
Срочно! Поди-ка его найди, командующего, когда он все эти горячие дни даже и не заглядывал в свою штаб-квартиру, провел их на своем НП в пригородной деревеньке Змиево. Там саперы врыли в землю небольшой сруб на пригорке, откуда простым глазом можно видеть город, следить за наступающими дивизиями. А сегодня он был вместе с секретарем обкома И. П. Бойцовым в Калинине. Где его взять, командующего? Если он даже и вернулся к себе, то, наверное, сейчас "влезает в обстановку" и разбирается в куче донесений за истекшие сутки. Но приказ есть приказ. Это-то я усвоил.
Иду к члену Военного совета, корпусному комиссару Д. С. Леонову. Показываю ему ленту: как быть? Ничего не ответил, крутнул ручку полевого телефона.
- Это я, здравствуйте. Не разбудил?.. Вот тут у меня сидит Полевой с челобитной из "Правды". "Правда" просит вас срочно написать статью о Калининской операции.
Трубка рокочет. Корпусной комиссар, слушая сердитый ее рокот, смотрит на меня прищуренными глазами.
- Я ему уже сказал, что вы две ночи голову на подушку не опускали…. Сказал, сказал… Он? Как и все корреспонденты, нахал страшный, говорит - нужно. Вот я вам прочту телеграмму из редакции. - Читает, но вместо "полковой комиссар Лазарев" говорит "главный редактор Поспелов"… Трубка рокочет уже не так сердито. - Как я считаю? Считаю, Иван Степанович, стоит написать. Ведь, что ни говори, операция интереснейшая. Крупный областной город отбили. Сколько у "Правды" тираж? - спрашивает он у меня. Я отвечаю. - Ну вот видите, миллионы людей читать будут. - Корпусной комиссар уже не скрывает улыбки. - Так, так, хорошо. А я, знаете, ему уже рассказал, что вы еще в юные годы комиссарили и знаете толк в большевистской пропаганде… Хорошо, зайду. Сейчас?.. Выхожу.
Корпусной комиссар кладет на ящик трубку. Он доволен.
- Ну вот, будет у "Правды" статья. В пять ноль-ноль он вас примет.
- Может быть… чтобы не затруднять командующего, мне пока что… написать проект статьи или подробный конспект?
- Вы давно знаете командующего?
- Был у него только раз, перед операцией.
- Вот сразу и видно… Выставил бы он вас как миленького вместе с вашим проектом. С одним из ваших коллег такое уже случилось… Диктовать будет - приготовьтесь записывать…
Глубокая ночь. Сильно морозит. После вчерашнего тумана деревья, кусты, палисадники перед избами покрыты пушистой изморозью, будто оренбургским платком, а в зените сияет луна с размытым, туманным ореолом - "месяц в рукавичке", как говорят наши старики хозяева. По их приметам, это к морозу. А куда еще - мороз и так градусов тридцать. Нет-нет да в тишине раздастся треск - это лопнуло прокаленное морозом бревно сруба, и в треске этом, хорошо слышном в тишине ночи, чудится что-то первобытное, сказочное.
Деревня кажется пустой, мертвой, но в темноте у крыльца похрустывают валенками часовые, а когда в ясном небе, усыпанном звездами, слышится гул самолетов, где-то в конце деревни бьют в рельс и раздается протяжное:
- Воздух!
Точно в пять утра появляюсь в сенях знакомой избы. За ночь ее изрядно выстудило, и белокурый майор топит чугунную походную печурку, пристроенную к большой русской печи. Смотрит на часы.
- Так, вовремя. Сейчас доложу.
Несмотря на поздний, а точнее говоря - на ранний час, командующий выбрит. Китель на нем застегнут на все пуговицы, и ничто, кроме землистого оттенка лица да покрасневших век, не говорит, сколько времени он провел в напряженной работе.
- Бумага с вами? Садитесь к столу. Вот прежде всего прочитайте это. Приняли в последний час.
Он подает отпечатанную на тонкой бумаге радиограмму: "После ожесточенных боев войска Калининского фронта 16 декабря сего года овладели городом Калинин. В боях в районе города Калинин наши войска нанесли крупное поражение 9-й немецкой армии генерал-полковника Штрауса, разгромив 86, 110, 129, 161 и 251-ю пехотные дивизии, входящие в состав этой армии. Остатки разбитых дивизий противника отступают на запад. В боях за город Калинин отличились войска генерал-лейтенанта т. Масленникова и генерал-майора т. Юшкевича. Захвачены большие трофеи, которые подсчитываются. Наши войска преследуют и уничтожают отходящего противника. Совинформбюро".
- Прочли? Тут главное… И, видите, спокойно, без хвастовства.
Командующий стоит по ту сторону длинного походного стола, покрытого картой, его рабочей картой, исчерченной синим и красным карандашами. Толстая красная стрела с городом Калинином у основания, пронзив широкую синюю линию, протянулась на запад, глубоко врезавшись в расположение синих кружочков и овалов. Острие ее уже далеко за Калинином, но, как я ни пялю глаза, не могу разобрать названия пунктов, до которых она дотянулась.
- Село Медное на Ленинградском шоссе, - подсказывает командующий, видя тщетность моих усилий. - На двенадцать ноль-ноль форсировали реку Тверцу и продвигаемся дальше.
Он задумывается над картой. Вместо этих кружочков, овалов, стрел с номерами дивизий он, наверное, видит движение огромных масс войск, видит картину продолжающегося сражения, движение авангардов наступающих, перемещение тылов - огромное, сложное сражение, в котором ему приходится не только направлять свои дивизии, но разгадывать и стараться предусмотреть намерения противника. По сведениям разведки и показаниям пленных офицеров, которых взято уже немало, генерал-полковник Штраус, командующий левым флангом наступавших на Москву войск, - опытный генерал, и он, конечно, сейчас делает все возможное, чтобы локализовать последствия калининского разгрома.
- Ну что ж, начнем, - говорит командующий, отрывая глаза от карты. - Заглавие… Нет, заглавие пусть "Правда" сама даст. - И он начинает диктовать, медленно, точно, делая паузы на запятых и отчетливо отделяя фразу от фразы. Записывая, я вижу, что он, сразу отбросив публицистическую словесность, берет, что называется, быка за рога и с большим, может быть даже излишним, лаконизмом показывает самую суть только что отшумевшей битвы.
Иногда, взяв со стола боевое донесение или разведсводку, он уточняет по ним ту или иную подробность, иногда склоняется над картой, берет большую лупу и разбирает название того или другого пункта… А он действительно полководец с комиссарской душой, как говорил о нем член Военного совета Леонов. Когда он говорит о том, как в тяжелейшие дни войны фронт и тыл сплотились вокруг большевистской партии и какой небывалый подъем был достигнут в эти дни в войсках, как бурно начали расти именно в эти дни полковые партийные организации, как армейские большевики всегда были первыми в атакующих колоннах, голос его теплеет.
Вот он опустился на стул, крепко трет виски. Китель по-прежнему застегнут на все пуговицы, но теперь уже видно, что это усталый, вдоволь потрудившийся и не успевший отдохнуть после этих трудов человек.