- Хорошего мало, да куда денешься? Я сама детдомовская, по себе знаю! Да ты чего шары-то на меня выкатила? Точно тебе говорю!
- Что ж, у тебя ни отца, ни матери?
- Ни матери, ни отца, ни прохожего молодца! В тридцать седьмом я враз осиротела и в детдом попала.
- Умерли? - посочувствовала Надя.
- Сгинули в одночасье! В ночь пришли энкевадешники и обоих увели, да еще всю квартиру вверх тормашками перешуровали. Мы тогда в Москве жили, в Малом Кисловском.
- И ты больше их не видала?
- Не, - мотнула головой Манька.
- За что ж их… обоих сразу? - а про себя подумала: "Родители воровки, должно, тоже воры".
- За что? Я и сама не знаю… В ту ночь чуть не полдома охолостили, только успевали машины подъезжать..
"Полдома - это не воры", - решила Надя.
- А кто был твой папа?
- Отец у меня военный был, четыре шпалы носил.
Надя задумалась, вспоминая своих соседей Триумфовских и то, что давно слышала краем уха о том 1937 годе.
- Как врагов народа, наверное…
- Пошла ты… - матерно выругалась неожиданно Манька. - Дура набитая! Я с тобой как с человеком говорю; а у тебя в башке одни "враги народа".
На минуту Надя опешила, не понимая, чем обидела Маньку.
- Извини, Маня, я не хотела тебя обидеть…
- Так! Слушать всем, прибывшим с этапа, разнарядку на завтра! - заорала во всю мочь с порога Тоська: - На расчистку путей всего десять человек, на разгрузку платформы с балластом двадцать человек, на разгрузку угля двадцать пять человек, на кухню три человека. Кто болен, берите освобождение в санчасти, за невыход на работу - бур.
Дальше Надя уже не слушала. Ее фамилию назвали в числе человек на разгрузку балласта.
- Что это, балласт? - спросила она.
- Бери больше - кидай дальше, - вот и вся наука, - объяснила, смеясь, маленькая воровка, которая ехала с Надей от самой Пресни. Звали ее, кажется, Аннушкой.
- Вот тебе на! - огорчилась Надя. - А театр? Почему же никто не спросил меня?
Подошла Лысая:
- Тебя куда?
- Не знаю, на какой-то балласт!
- Тю! - присвистнула Лысая. - А как же твой театр?
- Не знаю! - чуть не плача с досады, проговорила Надя.
- Ты вот что! - зашептала Лысая прямо в Надино ухо. - Если не хочешь завязнуть на общих, завтра на работу нипочем не выходи!
- А бур? Бур какой-то!
- Ты стой на своем! Говори, что прибыла по спецнаряду, работать по специальности в театре. Поняла?
- И не пойду, - тряхнула головой Надя.
- В карцер отправят. Не хошь? - подала с нар голос Манька.
- И пусть!
- Во, дура-малолетка, не знаешь, что такое, с чем едят. Будет тебе не театр, а цирк.
- Пускай! - упрямо повторила Надя. Она действительно не имела ни малейшего представления, что такое бур, карцер и прочие всевозможные лагерные наказания, а то наверняка не была бы так строптива.
Утром с бригадой на разгрузку балласта она не вышла. После развода Тоська пулей ворвалась в барак и набросилась на Надю.
- Ты чего себе думаешь? Почему на работу не вышла?
- И не пойду! - как можно спокойнее ответила Надя, не позволяя "бесу обуять себя". - Я приехала работать по спецнаряду в театр, вот!
- В театр захотела! - возмущенно завопила на весь барак Тоська. - А в бур тебе не желательно?
- Я не знаю, что такое бур, - так же, не теряя самообладания, произнесла спокойно Надя.
- Не знаешь? Ну, узнаешь! Я уж позабочусь! - и она вихрем вылетела из барака.
Подошла дневальная.
- Ты, девка, зря так заводишься: бур - это "барак усиленного режима", и не приведи лихая сила туда попасть. Не таким оторвам, как ты, роги сбивали. Попадешь, слезами горючими умоешься.
- Пусть, все равно не пойду, - упрямо заявила Надя. Она уже продумала все дальнейшие ходы. Если не в театр, пусть подохну в карцере или буре, где, как она слышала, по полу и по стенкам течет вода и есть дают на целый день штрафную пайку- 300 граммов. Весь срок среди такого отребья, так лучше заболеть и умереть. Горестные ее размышления были прерваны появлением коменданта Бори Ремизова. Поскрипывая на ходу начищенными сапогами, он подошел к дневальной, что-то спросил у нее и, вскинув голову, окинул взглядом весь барак. Старуха с угодливой готовностью указала на нары, где сидела, пригорюнившись, понурив голову, Надя и мысленно оплакивала свою судьбу, а главное, необдуманное решение с просьбой в Воркуту. Она не знала, да и откуда? Что Зинаида Федоровна пробилась на прием к начальнику Гулага товарищу Наседкину и как жена погибшего фронтовика, да еще к тому же героя, просила его слезно помочь дочери, что он и сделал без труда, уважив единственный раз просьбу родственников заключенных. Охотников добровольно ехать на Север не было, а мать Нади и слыхом не слыхала, что такой за город Воркута.
- Артистка! К начальнику! - скомандовал он.
- Куда это? - спросила Надя, не поднимая головы.
- Вставай! Иди за мной!
Они долго шли по территории пересылки, и опять Наде казалось, что все это она давным-давно видела: и бараки, и зону с предзонниками, опутанную двумя рядами колючей проволоки, и вышки, и собак, и разводящих по вышкам вертухаев. Только вместо немца ее вел уголовник-комендант Борис Ремизов, правая рука начальства.
Дом, в котором помещались лагерные боги, внешне мало чем отличался от остальных бараков, зато внутри было чище и пол покрыт красной дорожкой. Пройдя длинный коридор, комендант открыл дверь и пропустил Надю. В маленькой комнатке помещалась секретарша начальника.
"Вольная", - догадалась Надя, судя по тому, как почтительно, по имени-отчеству назвал ее Боря Ремизов.
- Сейчас спрошу! - бабочкой порхнула она из-за стола и скрылась за обитой клеенкой дверью, вильнув обтянутым в коротенькую юбчонку задом.
- Проходите! - сказала она, появившись через минуту.
В большой продолговатой комнате с двумя печами было тепло и сильно накурено. Надя успела рассмотреть длинный стол с множеством стульев и в конце его еще один письменный стол, поставленный поперек, в виде буквы "Т". За столом сидел майор в кителе, увешанном наградными колодками.
- Вот, гражданин начальник, - елейно пропел комендант, толкая Надю в спину, - привел саботажницу! Отказалась выйти на работу!
Майор с минуту рассматривал Надю свинцовым взглядом, как бы пригвождая ее к полу, и, наконец, изрек:
- Судить тебя будут.
- Что? - не поняла она.
- За саботаж судят.
Этого она не знала и изрядно струсила: "Еще не хватало!"- но виду не показала и продолжала стоять столбом, призвав все свое мужество.
- Поняла, что ли? Судить будут! - повторил он, повысив голос.
- За что?
- За отказ от работы!
- Я не отказывалась от работы!
- Как так не отказывалась? Вот рапорт нарядчицы.
- Я вовсе не отказывалась, - еще раз повторила Надя. - Просто я прибыла сюда по спецнаряду для работы в театре, - не моргнув глазом, соврала она, точно как ее подучила Лысая. "Стоять на своем".
- По какому еще спецнаряду? Ну-ка, принеси ее формуляр! - приказал он коменданту.
- Мне в руки не дадут, - поспешил сказать Боря Ремизов, и сладкая улыбка озарила его лицо.
Надя с отвращением дернулась: "Экий добрячок-угодничек, свиное рыло!"
- Да, верно! Скажи Лидии Кирилловне.
Комендант вышел, и сразу все переменилось. Майор поднялся, отодвинул стул и подошел к Наде.
- Откуда прибыла? - спросил он голосом с вполне человеческими интонациями, разглядывая ее без тени злобы, а скорее даже с подобием любопытства.
- Из Москвы.
- Жила там?
- Да.
- Работала? Училась?
- Училась в консерватории, - бойко врала Надя, нисколько не стесняясь: "Мы для них нелюди. Они для нас так же. Значит, все позволено".
Секретарша принесла формуляр, майор внимательно пробежал глазами страницы, перевернул какие-то листочки-вкладыши.
- Нет тут никакого спецнаряда. Вот твое заявление начальнику Пресни за его подписью, и все.
- Значит, потеряли, полтора месяца тащились, могли потерять.
- Ты мне бомбочки не ввинчивай, - внезапно рассвирепел он. - Я гусь стреляный, таких артистов перевидал тьму! Пойдешь на общие пока, до выяснения, сделаем запрос, - уже более миролюбиво закончил он.
- Не пойду! Я простыну, голос потеряю на холоде и петь не смогу.
- Видал? - обратился он к кому-то за ее спиной. - Голос потеряет! На курорт приехала!
Тут только она обернулась и заметила у печки военного в белом полушубке. Он сидел, заложив ногу на ногу в мохнатых пимах, и держал на колене шапку-ушанку.
- За что срок получила? - строго спросил он.
- Ни за что!
- Ну, это ясно - ни за что, ни про что, старая песня! А все-таки, в чем обвинялась?
- По наговору, я ни в чем не виновата! Военный даже засмеялся и покрутил головой:
- Вот ведь, как один, и все не виноваты, кого ни спроси. Он подошел к столу.
- Разреши, товарищ майор, взглянуть, чего своровала? Прочитав Надин формуляр с обвинительным заключением, он стразу построжал и нахмурился.
- Ишь ты! По наговору, скажешь ведь! Человека убили…
- Не убивала я никого!
- Может не убивала, помогала убивать, наводчицей была! А?
- Нет, нет, знать ничего не знала, - возмутилась Надя, еле сдерживая уже готовые брызнуть слезы.
- Что ж, ошиблись судьи? - усомнился майор. - Такого не бывает!
За долгие годы работы в системе лагерей он как раз больше других знал, что так есть и так бывает. Но то касалось не этой, а другой статьи, пострашнее убийства. И, должно быть, было в облике этой девушки, по-ребячьи глупой, что-то, что заставляло сомневаться, и майор внезапно смягчился.
- Вот ты заявление написала, просишься работать по специальности, в театр, а вашего брата туда больше не требуется.
- Не требуется? Как так не требуется? - не поверила Надя.
- Так вот и не требуется! Какие были, всех в зону списали. Даже примадонну Ищенко и ту не оставили. Одни вольнонаемные теперь будут артисты.
Это был удар под дых, устоять на ногах невозможно, и Надя почувствовала, что колени ее вроде как сломались и не стали держать ее. Она бессильно опустилась прямо на пол. Потом, спустя долгое время, Надя узнала, что майор обманул ее. Из театра действительно отправили в зону артистов, судимых по статье 58-й, но уголовный элемент не тронули.
- Вставай, нечего валяться. Вот товарищ капитан с женского лаготделения приехал. Ему нужна экспедитор с малым сроком в хлеборезку.
- Пойдешь? - спросил капитан. - Полсрока отбудешь, расконвоируем. За зону ходить будешь. А петь да плясать в самодеятельности можно. У нас хорошая самодеятельность, правда, одни бабешки, и те политические.
- А чего с ними лялякать? Незачем! - вставил свое слово майор.
- Ты как по части политики? Подкована? А то живо сагитируют и в свою веру обратят - они такие! - предупредил капитан.
"Что такое хлеборезка?" - судорожно старалась припомнить Надя. - "Где-то слышала вроде, надо бы спросить". Но не посмела. Не возьмут еще.
- Пойду! - согласилась она, а про себя подумала: Хоть куда пойду, только бы не оставаться здесь, не видеть Тоську-нарядчицу и татуированного дикаря Ремизова.
- Только вот что, предупреждаю сразу: за недостачу срок намотаю, без жалости. Воровства не потерплю, ясно?
- Ясно!
Стыдно было до слез за такое предупреждение. Обругать бы его, этого капитанишку, последними словами. Но ничего не поделаешь, "всяк сверчок знай свой шесток".
- Тогда формуляр ее я забираю, а вы уж не забудьте распорядиться документы ее оформить, - обратился капитан в пимах к майору, а затем Наде:
- А ты, как тебя там? Михайлова, марш в барак за вещами и быстро к вахте.
Вещей не было, один пустой мешок с зубной щеткой. И прощай пересылка, Манька Лошадь, Амурка, Лысая и голубоглазая Гражоля Бируте.
- Где же вещи? - спросил капитан, завидев ее.
- Нет у меня вещей. Пропали в дороге.
- Эх ты! Горе-грабительница! Что ж себя обидеть дала?
Надя промолчала.
За воротами вахты стоял грузовик, и капитан приказал ей лезть в кузов, что было совсем нелегко. Спасибо, шофер подсобил и, уже залезая в кабину, где устроился капитан, крикнул Наде:
- Там брезент лежит, ты набрось на себя, а то просвистит, не очухаешься! - И покосился на ее пальто с облезлым воротником и исковерканными пуговицами.
Ехать пришлось через город, и Надя с любопытством посматривала по сторонам. Прочитала на одной улице, в самом центре на доме: "Комсомольская улица". Слева на здании: "Горный техникум", справа гостиница "Север". Строения смешные, с колоннами, шпилями, и все какое-то ненастоящее, словно из фанеры слеплено. Народу немного, и все спешат кто куда, видно, мороз, подгоняет. Выехали за город. В окрестности ни деревца, ни кусточка, снег, снег, куда ни взглянешь, только на горизонте островерхие, черные пирамиды стоят - пустынно, уныло, и ветер такой, что хоть ложись на дно кузова. Так и сделала: улеглась на дно машины и укрылась брезентом с головой - вроде потеплее стало. Капитан выглянул из кабины в окошко, не увидел ее и остановил машину.
- Эй, где ты там? - встревоженно крикнул он, вставая на колесо и приподнимая брезент.
- Здесь, - отозвалась Надя, едва шевеля окоченевшими губами.
- Потерпи, уже скоро.
"А ведь тоже человек! Сочувствие имеет!".
Ей и в голову не могло придти, что за нее, в случае побега, капитан распрощался бы со своим партбилетом. А что за офицер войск МВД без партбилета - ноль! Машина рванулась и поехала быстрее, хотя лучше от этого и теплее не стало. Больно ударяясь боками по дну кузова на кочках, Надя наивно утешала себя, думая, что капитан приказал шоферу ехать быстрее, чтоб она не простудилась. В самом деле, у капитана, возможно и была такая мысль - кому нужна обмороженная зечка с воспалением легких? Он и так нашел с трудом уголовницу с малым сроком, лицо которой не вызывало опасений. Ведь не расконвоируешь политическую (а ими теперь заполонили Воркуту) со сроком самое малое 10 лет? В то же время, поставь в хлеборезку такую, политическую, хоть хлеба не разворует, зато и за зону не выведешь. Тогда нужен экспедитор, рабочий погрузки, а им, вольнонаемным, зарплату плати, и 8-часовой рабочий день, и северные надбавки, и двойные отпуска. А уголовница - это удобно! И срок детский, и что убийца, тоже лучше, чем воровка, по крайней мере, хлеб и сахар воровать не будет.
Лагпункт, куда привезли Надю, ничем не отличался от пересылки: те же бараки, собаки, предзонники с вышками и даже вахта с пропускными воротами точь-в-точь та же. Проект один. Разница была только в названии, этот назывался "Кирпичный завод № 2". Потом она узнала, что кирпичных заводов в Воркуте два, и находились там одни женщины, осужденные "за политику". "И слава Богу! Мужчины арестанткам не нужны, а что "контрики", так это еще лучше, хоть воровать и материться не будут", - обрадовалась Надя.
Капитан с ее формуляром в руке прошел с ней на вахту.
- Посиди здесь, я документы оформлю, - и дежурному сержанту по вахте: - Пусть здесь побудет, присмотри! - приказал.
В маленькой прокуренной вахтерской было тепло.
- Сядь здесь! - указал ей на лавку молодой вахтер со строгими глазами и злым ртом. - Да не очень пыли, своей грязи хватает, - добавил он, увидев, что Надя сняла с головы платок.
На вахту зашли две молодые женщины, обе в полушубках с лычками сержантов, покосились на Надю. Вахтер набросился на них с бранью:
- Опять опаздываете! Бригады на подходе. Я, что ль, за вас принимать должен!
- Успеется, не ори, не убегут, все туточки будут, - огрызнулась одна, что постарше, и обе не спеша вышли к воротам. Бешено залаяли собаки, и к вахте подошла колонна женщин в сопровождении конвоиров. Все, как одна, были одеты в бушлаты поверх телогреек, валенки, на головах ушанки или платки. Многие совсем молоденькие и, как показалось Наде, красивые. Вахтер отворил ворота, и женщины в полушубках стали по одной щупать и обыскивать подошедших. Они деловито и усердно заглядывали и выворачивали карманы, лазили руками под телогрейки и платки, с некоторых снимали шапки, а двух заставили скинуть и потрясти валенки. Битых полчаса осматривали и ощупывали, не успели пропустить одних, как уже подходила другая такая же туча людей. Была уже ночь, но множество огней и прожекторов прекрасно освещали зону, помогая обыскивать, щупать, шарить по карманам, хотя ни одна из них ничего на нашла.
- Разобраться по пятеркам, марш в зону! - скомандовал лейтенант и начал считать: - Пять… десять… - пропуская озябших женщин. У ворот толпились военные, все внимательно считали проходящих. Не приведи Бог ошибиться, тогда всю колонну возвращай обратно и начинай считать сначала. То ли ошибка вышла в счете, то ли… а вдруг побег?
- Сколько же людей! - невольно вырвалось у Нади. Сержант обернулся и вскинул голову, словно горд был доверенным ему постом:
- Тебе сидеть приказано, а не глаза таращить!
- За какие же грехи столько людей мучается? - вслух задала себе вопрос она, вспомнив этапы, пересылки и мамок, навсегда засевших в ее памяти.
- За преступления против Советской власти! - злобно сверкнув глазами, ответил вахтер и демонстративно повернулся спиной. Не положено с з/к говорить.
Капитан долго не возвращался, и Надя, привалившись спиной к горячей печке, пригрелась и задремала. И враз увидела отца и Алешку. Они идут берегом Малаховского озера, как в тот выходной день, последний, перед войной. У Алешки удочка и небольшое ведерко. "Для лягушек", - дразнит его отец, все знают, что никакой рыбы Алешка не словит, но удочка берется для важности. Солидно идти с удочкой! Всем им очень хорошо и радостно. Солнышко печет из всех сил, и его тепло Надя чувствует на своих плечах и спине.
- Сгоришь, - говорит отец не своим голосом.
- Нет, мне хорошо, - ответила Надя и вдруг сообразила" что это вовсе не отец.
Перед ней стоял капитан.
- Подымайся! Пойдешь на место, - строго приказал он.
ХЛЕБОРЕЗКА
Есть многое на свете,
Друг Горацио
Чего не снилось нашим мудрецам.
Шекспир, Гамлет
Крошечный домик, сложенный из старых шпал, похожий на сказочную избушку на курьих ножках, и значился хлеборезкой. На крыльце Надя споткнулась и чуть не упала, - доска ступени оказалась неприбитой, ржавый гвоздь торчал на целый вершок.