- Во-первых, раздеваться, а во-вторых, как тебя зовут, я что-то не разобрала.
- Валивольтраут.
- А короче можно? Попроще?
- Можно, короче будет Вольтраут, проще Вали.
- Валя! - поправила ее Надя. - Ты сама-то откуда? А срок большой? За что тебя? - интересовалась Надя и, пока та снимала телогрейку и ушанку, не спускала с новенькой радостных, любопытных глаз. Под ворохом тряпья оказалась тоненькая, молодая не то девушка, не то женщина. Мордочка маленькая, узенькая, глаза зеленоватые, волосы рыжие, ну точь-в-точь лисичка. Только прическа немного старила ее: клубочек, на затылке из негустых волос, как тетя Маня причесывалась. Убиралась чисто и быстро. Проворная, успевала везде.
В свое дежурство зашел ЧОС, посмотрел кругом, пошарил глазами.
- Ну, как новенькая? Хлеб не крадет, не заметила?
- Что вы! - возмутилась Надя. - Как можно! Она очень честная и хорошая.
- Ну-ну, знаем этих хороших. Продолжайте работу! - И за порог. Ушел.
Помнилось, как удивилась Надя, когда посмотрела на немку. Поразило ее лицо Вали. Сколько скрытой злобы и ненависти было в ее глазах: губы поджала в ниточку, ноздри тонкого носа раздулись. Вся так и пышет гневом и обидой, но промолчала.
- Что ты, Валя! Он же пошутил. Просто так сболтнул, что в голову пришло, не подумав. Не обижайся!
Но Валя уже взяла себя в руки и улыбнулась.
- Пошутил, конечно, я понимаю…
- Что там в зоне новенького? - спросила Надя, чтоб рассеять неприятный осадок. - Я ведь в зону совсем не хожу, некогда, только в столовку…
- О! Много! У наших женщин переполох. Прислали нового начальника режима.
- Только-то! А старый куда подевался? Уж не провалился ли сквозь землю?
- Кажется, демобилизован по болезни.
- Это я ему чертей пожелала. Приперся по уши в снегу, да здесь и отряхивается! Новый небось такой же гад!
- Возможно, еще хуже, но молодой и необыкновенно хорош собой. Девушки говорят, красавец! На разводе все бригады только на него и смотрели.
- На безрыбье и рак рыба! Откуда он взялся?
- Начальница КВЧ вашей аккордеонистке сказала: новоиспеченный, из училища прислан.
- Только из гимназии! А что, разве охранников в училище учить надо? - Надю покоробило, что кроме Гнесиных еще существует и такое училище.
- А как же! Учить стрелять без промаха в бегущих, лежащих, стоящих. Псовая охота на зеков требует серьезной учебы.
- Конечно, будет гад! Хорошего сюда не пришлют, - решила Надя.
С приходом помощницы у нее появилось немного свободного времени, и, верная своему слову, она отправилась на репетицию в столовку.
Нина - аккордеонистка недовольно отчитала ее:
- Мы уж думали, совсем не придешь! Вот Мымра приказала, чтоб в концерте обязательно что-нибудь советское было.
- Кто? - не поняла Надя.
- Кто-кто! Мымра! Да ты что, иль не знаешь? Начальницу КВЧ Мымрой зовут.
"Начальница КВЧ - Мымра, а КВЧ - культурно-воспитательная часть, так надо понимать. Имя или фамилия? Нерусская видно", - решила Надя, но переспросить не осмелилась, видя, как раздражена ее аккомпаниаторша.
- Конечно, не шибко советское, но собаке кость бросить надо, - уже успокаиваясь, продолжила Нина и оглянулась на всякий случай на дверь. И вовремя. Дверь отворилась, и вошла женщина… Нина быстро соскочила со стула.
- Здравствуйте, гражданка начальница КВЧ.
- Здравствуйте - повторила Надя. "Это и есть Мымра".
- Добрый вечер, - вяло произнесла Мымра, словно ей трудно было говорить, - я вот тут песенник советских песен принесла, - продолжала она, растягивая слова. - Взгляните, тут можно подобрать кое-что.
- Я вам сразу говорю. Советская героика в нашем исполнении будет звучать фальшиво, - решительно заявила Нина.
- Что же, разве вы не советские?! - попробовала возразить Мымра.
- Нет, нет и нет! Не советские, не кадетские. Мы заключенные и каторжанки. Нам надо быть… скромнее… не выпячивать свой патриотизм, все одно никто нам не поверит.
- Почему же, поверят? - опять возразила Мымра.
- Потому! Взгляните в наши формуляры. Мы осуждены, как враги!
Мымра открыла песенник и полистала. Надя заметила, какие неухоженные и грязные у нее руки, с короткими обгрызенными ногтями. "Сама печки топит и полы моет".
- Вот, например, "Лучше нету того цвету", - посоветовала Мымра и неуверенно взглянула на Нину. - Может эта?
- Лучше нету того свету? Я на том свете еще не была, все впереди, но песня годится, и аккомпанемент нетрудный, - сказала Нина, заглядывая в песенник. - Будешь петь с хором, - заявила она тоном, не допускающим возражения, как и все, что она говорила. Тогда еще Надя не знала, что Нина заботилась вовсе не о том, лучше или хуже петь с хором, ей было важно освободить от работы как можно больше участников концерта. Она сама ходила с Мымрой к начальству и в нелегкой борьбе отстаивала каждую зечку и каторжанку, доказывая необходимость той или иной участницы. Потому и авторитет Нины был необычайно высок у зечек и Мымры.
К новогоднему концерту готовилась вся самодеятельность. Нина, а ее должность была "культорг", умудрилась освободить от работы всех участников и даже костюмеров, которых и в помине не было. Мымра, как всегда унылая и озабоченная, за что и получила свое прозвище, все же попыталась просить Надю спеть что-либо более подходящее к случаю, "современно-бодрое". Но Нина злобно заартачилась:
- Может, вам еще марш спеть?
- Можно и марш, - коротко согласилась Мымра, не поняв издевки.
- Нет уж, нечего тут парад-алле устраивать.
И бедная лейтенант Мымра отступила. А что ей оставалось делать? Аккордеонистка одна на весь ОЛП. Есть мужчины, да кто их сюда пустит. Лагерь-то женский!
Накануне Нового года с самого утра мела пурга, света белого не видать. Ночную смену на работу не погнали, только горячие цеха, - обжиг и посадку. Женщины приоделись, и кое-кто даже губы подвел. Вечером на концерт битком набились в столовую-клуб. В задних рядах стулья на столы поставили, чтоб лучше видно было. Два первых ряда заняты начальством с женами. Жены все, как одна, в панбархатных платьях, модные, нарядные, а идти все равно некуда в нарядах, кроме как в зону, к заключенным на концерт.
В пошивочной мастерской, где латали рукавицы, телогрейки и бушлаты, девушки смастерили из двух тюлевых занавесок и старой атласной комбинации для Нади вечернее платье в пол. Немка, Аннелизе Флек, про которую говорили, что она из личного гардероба Евы Браун, сделала из кусочков красного бархата, незаметно отрезанного от красного знамени в кабинете у какого-то начальника, огромную розу. Для листвы пришлось употребить зеленую бумагу, но все равно эффект был поразительный. Волосы Нади были заботливо уложены Валиной рукой в длинные локоны. Зал буквально застонал и охнул от восторга, когда она появилась на сцене. Даже вольняшки и те не выдержали, похлопали. Начальник лагеря майор Корнеев, прозванный за свирепость "Черный Ужас", тоже выдавил подобие улыбки.
Песня и впрямь была хороша. В ней удачно сочетались теплые, задушевные слова и мелодичность. Пела ее Надя чуть медленнее, чем задумал автор, полузакрыв глаза, и очень покойно, как рассказ-воспоминание, в то же время стараясь донести до слушающих каждое слово, как учила когда-то Дина Васильевна. Начинала негромко, как бы повествуя о красоте цветущих садов и чистой любви. Хор не мешал ей, наоборот, очень органично поддерживал ее, повторяя припев, и это особенно впечатляло здесь, в голом, заснеженном Заполярье, где вольные и невольные одинаково тосковали по природе.
Только в последнем куплете она использовала всю силу своего голоса. Успех был необыкновенный. Поднялась целая буря. Зрители топали, свистели, как заправские парни, стучали скамьями в пол и все кричали: "Давай еще!" Пришлось дежурному пригрозить закрыть концерт. Пела Надя до самой ночи. Нина была "в ударе" и аккомпанировала ей виртуозно, на лету подхватывая мелодию. Наконец Черный Ужас встал.
- Ну, хватит, хорошенького понемногу! Завтра на работу. Мымра подошла к Наде и хотела сказать ей что-то хорошее, приятное, но не нашлась и прошептала чуть слышно:
- Как обидно сидеть здесь!
Но Надя не хотела ни жалости, ни сочувствия.
- Все сидят, не хуже меня, и я с ними, - и засмеялась, счастливая своим успехом.
У входа в столовую на столбе вывешивался список, кому пришла посылка и надо получить или письмо, открытка. Делалось это для того, чтоб зря на почту не бегали, экспедитора не беспокоили, кучками не собирались, не толпились.
Как-то заглянула Надя на столб со списком, просто так, и глазам своим не поверила: Михайловой Н. Н. Посылка! От радости даже взвизгнула. Вот счастье, и так быстро! Всего полтора месяца тому назад выслала письмо со своим адресом: Коми АССР, г. Воркута, л/к п/я 223/зз "р" - Михайловой, и вот уже ответ. Вихрем влетела в хлеборезку:
- Давай, Валя, бери котелок, чеши в столовую, а я на почту. Ура! Пришла посылка!
Во время своего свидания с матерью в тюрьме на Красной Пресне, Надя просила прислать ей фотографию отца. Перед самой войной отец с Алешкой снялись у самолета на Люберецком аэродроме, где он работал на бензозаправке. Помнила Надя, что пахла от него всегда бензином, как ни отмывался… И погиб, спасая от взрыва бензосклад во время налета вражеской авиации, далеко, в неведомой Белоруссии. Так тогда написали в газете. Посылки выдавали зечка, волоокая красавица Нина Тенцер и дежурный офицер. Каждый ящик вскрывался, и офицер тщательно проверял, пакеты с сахаром, сухарями, тыкал острой спицей в мешочки с мукой, разворачивал каждый сверток с салом, мылом, конфетами. Тряс трусы, чулки, рубашки, очень внимательно, не торопясь. А вдруг там деньги для побега, оружье? Или, чего доброго, документы, фальшивый паспорт, листовки, призывающие к свержению правительства, к восстанию, бунту, или просто запрещенная книга?
Ловко поддев гвоздодером крышку посылки, офицер тут же обнаружил фотографию. Несчастной матери и в голову не пришла прятать ее в укромное место.
- Не положено, - сказал он и забрал себе.
Долго уговаривала, просила, умоляла его Надя, но тщетно.
- Проси у оперуполномоченного, - если разрешит, возьмешь, а я не могу. - И еще раз повторил: - Не положено!
Надя, ругая на чем свет стоит несговорчивого офицера, была и посылке не рада. На следующий день побежала к оперу Горохову. Щуплый, невысокий человек лет тридцати пяти в чине капитана и был грозный, всемогущий опер.
- Иди, иди, - подтолкнула дневальная в приемной. - Один сидит.
- За фотографией, Михайлова?
- Да, отдайте, пожалуйста, она у нас единственная. Я ее домой отошлю!
- Не положено в лагерях фотографии иметь, понимаешь? - как будто сомневаясь в правильности своих слов, сказал Горохов.
- Я не знала, и мама тоже не знала, - чуть не плача, оправдывалась Надя.
Опер достал фотографию из стола и долго рассматривал, перевернув обратной стороной, прочитал вслух: "Август, сороковой год".
- Кто это? Что за люди?
- Папа мой и брат Алексей.
- А что за самолет? Почему у самолета?
Надя волнуясь, поспешно стала объяснять - кто, и что, и почему.
- А где они теперь?
- Погибли оба в войну… - Она, конечно, могла и дальше рассказывать, как погиб ее отец и был награжден посмертно, но ей казалось унизительным спекулировать геройством своего отца, доказывая этому капитанишке. Однако миролюбивый тон опера несколько успокоил ее.
"Отдаст", - решила она и не ошиблась. Подергав некоторое время себя за подбородок, он еще спросил:
- И брат погиб?
- Да, в мае сорок пятого года.
Горохов вздохнул, как бы обдумывая, что делать.
- Вот ведь, видишь, какой у тебя отец, брат… а ты…
"Началось! Старая песня: какой отец, какой брат, а какая я".
Но надо было выслушать все до конца. Что делать? У них власть!
- На! Только спрячь подальше и никому не показывай, потом домой отошли, я прослежу! Все равно у тебя ее заберут, если обыск будет или на этап пойдешь. Не положено! Поняла?
- Спасибо! - Надя вне себя от радости, бросилась к двери.
- Вернись, Михайлова, - приказал Горохов. Надя остановилась.
- В нашей деревне, когда входят, говорят "здравствуйте", а уходя, говорят "до свиданья", а у вас как?
- Извините, до свиданья!
В последних числах января на минуту показалось над Уральским хребтом долгожданное солнце. Осветило, ослепило и нырнуло опять за горизонт. Все, кто был свободен, высыпали на улицу встретить солнце. С каждым днем все дольше и дольше оставался на небе огненный шар. Тундра светилась и блестела нестерпимым блеском. Смотреть на снег было невозможно. Глаза болели и слезились. По вечерам в санчасть тянулись больные конъюнктивитом зечки. А снег все валил и валил валом. Каждое утро выходили бригады на расчистку железнодорожных путей и дорог, а за ночь наметало еще больше.
Надя тоже брала огромную деревянную лопату и расчищала вокруг избушки. В самой хлеборезке было тепло, день-деньской топилась углем печь, а в студеную полярную ночь ничего лучше тепла нет. Хоть и голодно, зато не мерзнешь. Посылку, что получила Надя, "разыграли" в три дня. Да и что можно прислать разрешенное на 8 кг? Два куска мыла хозяйственного, два - туалетного "Земляничное", две пары чулок, сахар, масло, конфеты и ванильные сухари. Один кусок мыла Надя подарила своей "немке", потом подумала и отдала пару простых чулок. Ну, а провиант съели вдвоем очень быстро, и угостить конфетами тоже нужно было.
- Не одной же килограмм съесть! Эдак и ослепнуть можно! - сказала аккордеонистка Нина, принимая угощенье.
По-прежнему к 3 часам дня Надя бежала на вахту, где ее ожидал с лошадью Пятница, и они шагали по свеженаметанным сугробам к пекарне. Однажды их увидел в таком составе начальник ЧОС - снабженец.
- Это еще что за цирк? - изумленно воскликнул он. - Неужели такая здоровенная деваха нуждается в поводыре? Да ты его прибьешь! Ну и артисты!
Не прошло и двух недель, как Надя, к своей радости, получила пропуск на "Бесконвойное передвижение в пределах района 2-го Кирпичного завода". Это было не совсем законно, по закону нужно было отбыть полсрока, но, как сказала когда-то Манька Лошадь, для уголовников "закон - тайга, а прокурор - медведь". А Надя была уголовница.
- Смотри, в зону не таскай, на вахту сдавать будешь, - сказал начальник ЧОС, передавая ей пропуск. - Да, смотри, не потеряй, ясно?
- Ясно!
Заметно стал прибывать день, уже не сумеречно, а по-настоящему светло, и хотя все так же мела колючая поземка и снег засыпал дороги, минул январь и короткий февраль близился к концу.
- Ты, Михайлова, лошадь-то запрягать можешь? - спросил ее как-то, встретив на вахте, капитан ЧОС.
- Нет, не пробовала.
- То-то и видать, что не пробовала, - ощерился капитан под громовое ржанье вахтеров.
Надя пропустила мимо ушей двусмысленность, всем видом своим показывая неодобрение и даже обиду.
"Каждый сверчок знай свой, шесток". А капитан и не думал ее обижать. Ему в голову не пришло, что на такую "остроту" вообще можно обидеться.
- Тебе когда за хлебом, в три? Выдь пораньше, я с тобой на конюшню пойду, покажу, как запрягать, дело не хитрое. Лошади не боишься?
- Нет!
Три мохнатые лошади нетерпеливо перебирали ногами в своих стойлах.
- Вот, выбирай, тут для хлебовозов двое: старый жеребец Кобчик и такая же старуха Ночка, кобыла.
Надя выбрала Ночку. Ей казалось, что лошадь женского пола смирнее, хотя обе лошади возили с ней хлеб с пекарни.
- Старого жеребца не хочешь? - опять осклабился капитан.
- То-то же, старость не в радость!
Но Надя и на этот раз не обратила внимания на его неуклюжие шутки.
- Кобыла смирнее, - отрезала она строго.
Получив два-три раза хвостом по лицу, Надя все же одолела искусство запрягать лошадей. Через полчаса она смело упиралась валенком в живот Ночке и без труда справилась со всей упряжкой, при одобрительных возгласах капитана.
Лошадь из трофейных конюшен, когда-то видавшая лучшую жизнь, смиренно и терпеливо стояла во время процедуры. Благодарная Надя поклялась себе выпросить на пекарне немного отрубей, угостить умную скотину.
- Приведешь обратно, не забудь ей сенца натрусить. Да ты не гони, не гони, рысака запалишь! - засмеялся им вслед капитан, когда Ночка, лениво переставляя узловатые ноги, потащилась с Надей в пекарню.
Шутник был этот снабженец и не упускал случая посмеяться, хоть шутки его и остроты попахивали блиндажом.
КЛОНДАЙК
Не в ладу с холодной волей
Кипяток сердечных струй.
Есенин
День за днем ощутимо приближалась весна. Было все так же холодно, и временами бесилась пурга, но днем над снегом едва приметно как бы струился! на солнце воздух. В один из вечеров в хлеборезку пожаловал новый начальник режима. Надя бросила резать хлеб и, отложив нож, встала по стойке "смирно", как и полагалось приветствовать начальство. Валя грохнула об пол ведро и тоже "руки по швам".
- Здравствуйте, - первым сказал он, и не успели девушки ответить, как он тут же добавил. - Продолжайте работать.
Бросив на весы одну из паек, он, не глядя ни на кого, повернулся и, нагнув в дверях голову, чтоб не задеть притолоку, на ходу бросил "до свиданья" и вышел.
- Даже не взглянул, вроде бы мы не существуем, словно нас нет, - возмутилась задетая за живое таким невниманием Надя.
- Жлоб! Но какой красавец, не правда ли?
- Для меня все они держиморды, - сердито возразила она.
- Как будто! - не поверила Валя и, лукаво стрельнув своими золотисто-зелеными лисьими глазками, притворно вздохнула. - Экое лицо, создал же Господь! Ничего не добавишь, ничего не убавишь! Эталон мужской красоты!
Надя промолчала, чувствуя, что лиса ее просто дразнит. - Ах, где мои двадцать лет! Увы! - мечтательно покачала она головой. - Настоящий парень с Клондайка!
- Откуда? - не выдержав, переспросила Надя.
- Из Клондайка! Да вы Джека Лондона читали?
- Читала!
- Что?
- Не помню что, кажется, "Сказание о Кише", - соврала она, потому что слышала, об этом "Кише" только по радио в "Детской передаче".
Валя с сожалением посмотрела на нее.
- Вы мало читали!
- Мало, - согласилась Надя.
- А почему? Не любили?
- Почему не любила? - обиделась Надя. - Книг не было.
Это была правда. Раньше, до войны, Алеша брал книги в детдомовской библиотеке, а потом библиотеку эвакуировали вместе с детдомом. У отца были кое-какие книги, да все малоинтересные.