После отречения Петр III сам избрал себе резиденцию в замке Ропша, неподалеку от Петербурга, который принадлежал ему, когда он был великим князем. Там он продолжал предаваться кутежам и разврату. К нему был приставлен Алексей Орлов, который в одной из пьяных драк и прикончил его, защищая, как он говорил, свою жизнь. Зная Петра, я не могла ему не поверить. Но эта смерть продолжает мучить меня, хотя я ее не хотела. Это случилось не по моей вине и не по моему желанию. Но что значат желания императрицы? После моей коронации граф Бестужев взялся представить просьбу относительно того, чтобы я избрала себе супруга. Узнав о том, канцлер Воронцов немедленно приехал ко мне и стал просить, чтобы я отвергла это предложение, потому что он не желает мне такого мужа, а себе повелителя, как Григорий Орлов. Могущество императрицы заканчивается там, где начинаются желания ее подданных.
После смерти Петра III я чем могла покровительствовала Елизавете Воронцовой, посылала ей деньги и вообще старалась помочь чем возможно, но я знаю, что в людском мнении я остаюсь убийцей собственного мужа. Мне известно, что молва приписывает мне ужасные пороки и такое количество любовников, на которых не хватило бы и тысячи таких, как я. Я никогда не защищалась и не оправдывалась от всех этих чудовищных вымыслов, – это глупо. Опровергать слухи и ложь – самое безнадежное дело. Будь ты честна и добродетельна, все равно не избежишь ни зависти, ни клеветы окружающих, которые с жадностью ловят любой грязный намек. Совсем не обязательно отвечать на всякую хулу, достаточно того, что я всегда была чиста перед собой и перед Всевышним, и я знаю, что Бог не оставит меня".
Летом 1768 года до Екатерины II дошли известия о том, что некий де Рюльер написал книгу об июньском перевороте 1762 года в России, в которой много места уделил его главной героине. Де Рюльер в момент переворота был атташе французского посольства в Петербурге и знал многих участников этих событий, поэтому к его мемуарам в Париже отнеслись благосклонно. Де Рюльер читал их у герцога Шуазеля, министра иностранных дел Франции, и в некоторых высоких парижских салонах, где его слушателями были король Людовик XV и принц Генрих Прусский. Императрица Екатерина II была крайне раздосадована этим. "Секретарь посольства врет, – говорила она, ведь ему надо что-то писать тем, кто платит ему за это деньги, и он скорее соврет, чем сознается в своем невежестве. У нас пока никто не знает, о чем эта книга, но ясно, что автор анекдотов пересказывает всякие небылицы о восстании 1762 года. Я заранее бьюсь об заклад, что книга Рюльера пуста, особенно потому, что Дидро пишет, что в ней слышатся бой-баба и первостепенный ум. Дело было не в том: предстояло либо погибнуть вместе с полоумным, или спастись с толпою, желавшей от него избавиться. Но ведь всему написанному верят. Следует постараться перекупить у Рюльера эту рукопись, чтобы уничтожить".
Екатерина II приложила немало усилий, чтобы раздобыть рукопись. По ее поручению княгиня Екатерина Дашкова вскоре отправилась в Париж, чтобы с помощью Дидро и Хотинского – временного поверенного в делах Франции, назначенного вместо князя Голицына, – осуществить эту ответственную операцию.
Несомненно, этой книгой французское правительство мстило русской императрице за ее политику. Но и Екатерина II тоже не оставалась в долгу, при всяком удобном случае подчеркивая глупость и невежество Версальского двора.
В то время много разговоров ходило об оспопрививании, о том, что прививкой коровьей оспы можно предупредить заболевание человека, так как она создает невосприимчивость организма к этой болезни. В древности прививки против оспы применялись в Индии, Китае и других странах Востока. В 1721 году Монтегью завез этот способ прививок из Турции в Англию. Во Франции Сорбонна отвергла пользу оспопрививания, ссылаясь на то, что прививка увеличивает опасность эпидемии и может привести к смерти. Заключения Сорбонны оказалось достаточно для того, чтобы осенью 1768 года Екатерина II позволила сделать себе и наследнику прививку против оспы, а затем открыла целую кампанию по оспопрививанию в России, призвав последовать своему примеру и Людовика XV.
Смелый поступок русской императрицы вызвал шквал восторга у французской оппозиции. Член Французской академии наук Ла-Кондалин, ярый сторонник оспопрививания, состоявший в переписке со своими коллегами из России, обратился вначале к Бецкому, а затем к Фальконе для того, чтобы получить разрешение русской императрицы посвятить ей поэму о прививке оспы.
По поводу отказа Сорбонны в оспопрививании во Франции Фальконе разъяснял в своем письме к императрице: "Многие люди погибли от оспы, но, согласно богословским началам, все это произошло согласно провидению. Отсюда следует, что предосторожность эта – не что иное, как происки сатаны. Возможно, священный факультет Сорбонны лучше знаком с видами провидения, чем великая императрица. Но как бы то ни было, смею умолять Ваше Величество принять выражение чистейшего сердечного моего восхищения. Возможно, что по Вашему примеру многие привьют себе здравый смысл, начиная с меня или, пожалуй, с Сорбонны – за основанным Робертом Сорбонном учреждением не признаю непогрешимости, часто они провозглашают вздор".
Выражая свое восхищение поступком императрицы, Фальконе в глубине души оставался на стороне Сорбонны: "Спастись нельзя, если обречен, – повторял он, – но от оспы она наверняка не умрет".
И все же его удивляло, что при столь свободном образе жизни русской императрицы, о любовных похождениях которой в Петербурге и Париже ходило столько легенд, ей удавалось так преуспевать. Он часто вспоминал церковь Святого Рока, предостережение Луи, и сомнения вновь начинали одолевать его.
Между тем царствование императрицы Екатерины II было не таким уж безоблачным. К концу 1768 года отношения России и Турции значительно осложнились из-за Польши, где образовавшаяся в 1768 году конфедерация требовала вывода русских войск с территории Польши. Сил у конфедератов было недостаточно, и они обратились за поддержкой к Турции. Для подкупа влиятельных в Константинополе лиц были собраны большие драгоценности. Ходатайство поляков перед султаном поддержало французское правительство, которое старалось всячески подогреть этот конфликт, чтобы поссорить Турцию с Россией. Долгое время это не удавалось, пока французский посол не уговорил конфедератов уступить Турции Волынь и Подолию в обмен на заступничество Порты.
Турецкое правительство стало искать повод к разрыву с Россией, обвиняя ее во вмешательстве в дела Польши и избрании на польский престол Станислава Понятовского, не имеющего предков королевской крови. Дело не ограничилось словами: 6 октября 1768 года великий визирь велел заключить русского посла Обрезкова в Семибашенный замок. Это было равносильно объявлению войны. Попытки русского правительства решить конфликт мирным путем не увенчались успехом, и в России стали готовиться к военным действиям.
Комиссия по Уложению была распущена.
Гром-камень
Фальконе все явственнее ощущал на себе враждебное отношение к нему Бецкого, который при любой возможности мешал ему и старался причинить неприятность. Поскольку именно этому человеку было поручено оказывать содействие Фальконе в его работе, скульптору приходилось по каждому мелочному вопросу обращаться к императрице. Пока с ней сохранялись дружеские отношения, это не очень обременяло художника, но императрицу уже начинала тяготить необходимость постоянно быть арбитром в этих спорах. Она хорошо знала цену Бецкому, но меньше всего желала из-за Фальконе портить отношения с одним из самых влиятельных своих придворных.
Колло к тому времени уже закончила бюст императрицы в глине и скучала в ожидании мрамора, который Бецкой намеренно задерживал. Фальконе посчитал нужным вмешаться: "Бюст императрицы готов, и как только ваятельница будет иметь мрамор, она приступит к работе, а пока в ожидании она изучает другие модели, заказанные Вашим Величеством". Императрица была изумлена "Как Вы сказали? – спрашивала она в ответном письме. – Как же это у госпожи Колло не хватает мрамора? Разве его нет в моих кладовых или в Академии?"
Бецкой получил небольшой нагоняй, но это лишь сильнее обозлило его. Он прислал Колло негодный мрамор. Терпение Фальконе лопнуло окончательно. "Тот мрамор, что почитали хорошим, оказался негодным", – вновь жалуется он императрице. И так происходило бесконечно.
Бецкой уже почти не скрывал своей ненависти к скульптору. Он с бессмысленной назойливостью вмешивался во все дела Фальконе, используя любой предлог, чтобы вызвать ссору. В контракте с Фальконе был записан формальный пункт об обучении ученика, и Бецкой стал настойчиво рекомендовать, чтобы скульптор взялся еще и за педагогическую работу, запугивая тем, что его отказ может вызвать неудовольствие императрицы. Помимо желания просто досадить Фальконе Бецкой хотел иметь в его мастерской свои глаза и уши, так как стремился везде иметь соглядатаев. В свое время Фальконе вынужден был сменить квартиру, на которой жил, из-за того, что ее хозяин по поручению Бецкого слишком уж усердно шпионил за каждым его шагом. Теперь Бецкой требовал, чтобы скульптор взял себе ученика. Фальконе решительно отказался. "Я никогда не был учителем и никогда никого не учил", – решительно заявил он Бецкому. "А как же ваша Колло?" – язвительно спросил тот. "Она не ученица, – раздраженно ответил Фальконе, – она такой же мастер, как и я, и работает наравне со мной". Бецкой снисходительно засмеялся. Фальконе побагровел от негодования. Ему уже стали известны слухи, безусловно распространяемые Бецким, о том, будто он сам выполняет заказы своей ученицы, чтобы иметь повод держать ее подле себя.
Бецкой так надоел Фальконе своими требованиями взять ученика, что ему вновь пришлось обратиться к императрице. "Господин Бецкой настоятельно требует, чтобы я взял себе ученика Академии, – жаловался он. – Я высказываю ему причины, по которым не хочу этого. Не внимая им, он продолжает выставлять свои доводы и, чтоб доконать меня, прибавляет – Вы прогневаете императрицу. Я давно перестал быть школьным учителем. Я привык к той свободе, которая мне теперь особенно необходима. Ничего не знающий юноша замучит меня, будь он кроток, как красная девица. Когда герой и его конь распалят мою голову, юноша собьется с толку, я его прогоню, все это кончится, без сомнения, дурно; благоразумнее не начинать".
Императрица его поддержала. "Самое важное для меня и для нашего дела, чтоб вас оставили в покое, и, следовательно, у вас не будет ученика. Если мне о том говорили, то я уже забыла об этом", – отвечала она Фальконе.
Именно в это время Фальконе решает поместить под копытами лошади змею, как олицетворение зла, с которым боролся Петр, хотя до этого он был против всяких аллегорий в памятнике Петру I. Но теперь он стал думать иначе: у Петра были враги не только внешние, но и внутренние. Кроме того, назначением змеи было стать опорой памятника.
Бецкой был категорически против змеи, и Фальконе вновь обращается к императрице: "Некоторые люди считают, что змею надо убрать, но без этой опоры статуя будет весьма ненадежна. Эти люди не делали моих расчетов. Они не понимают, что если послушаться их совета, то памятник будет недолговечным. Если я не подумал о том вначале, то потому только, что не приступал еще к работе. Но змея нужна не только для опоры. Она имеет значение тем большее, что усиливает смысл произведения. Она символизирует зависть. Петру Великому перечили зависть и коварство, это несомненно, он мужественно поборол их, это тоже несомненно. Такова участь всякого великого человека. Змея, попираемая ногами коня, изображает ненависть и злобу, противодействующую предприятиям великих людей. Всадник раздавил тех, кто мешал свободному движению коня. Таким образом, змея имеет смысл, который скрывает необходимость к ней прибегнуть. Господин Бецкой не согласен с аллегорией змеи, о которой я просил его. Пренебрежение этой простой, ясной эмблемой равнозначно непониманию самого предмета. Если Вы дадите мне знак своего одобрения, то, пренебрегая жужжанием у ушей своих, я пойду прямо, не оборачиваясь. В моем ремесле, так же как и в некоторых других, следует прежде действовать, а потом просить совета, иначе подвергаешься заслуженному обвинению в том, что думаешь чужим умом".
Бецкой был возмущен и всячески старался убедить императрицу в обратном. Выслушав его, императрица все же приняла сторону Фальконе. В ответном письме она пишет ему: "Насчет змеи я не навязываю свое мнение. Я лишь хотела выяснить возможные против змеи возражения, но теперь я ей не противлюсь".
Однако Екатерину уже тяготила эта роль постоянного судьи между двумя ожесточенными противниками. Фальконе постоянно жалуется ей на Бецкого, который мешает ему работать. "Г-н Бецкой делает мне честь искренне меня ненавидеть и дает мне в том заверения весьма часто, – пишет он. – Как плодотворны поля бессмыслия и гнусности! Лживые сердца, кривые умы – суть необоримые гидры, не успеешь открыть и отринуть какую-нибудь пошлость или злую выходку, как на вас сыплется их целый рой: ничто так неутомимо. Так как подобных людей на свете множество, то не мудрено, если тот, кто осмеливается быть счастливым в своем уголке без их позволения, должен ожидать от них преследований".
"Г-н Фальконет, презирайте болтунов и сплетников, будь между ними и почтенные люди, – вот что я повторяю и что уже неоднократно вам говорила, – отвечает Екатерина. – Ваши недоброжелатели не стали бы вам завидовать, если бы вы внушали им жалость. Вы имеете признаки их уважения. Побеждайте все препятствия и не тужите ни о чем, на этом свете препятствия созданы для того, чтобы достойные люди их уничтожали и тем умножали свою репутацию. Вот назначение препятствий. Говорят, что к старости делаешься брюзгой, да предохранит нас с вами от этого небо. На днях я ясно высказала г-ну Бецкому свое намерение, чтобы вам не надоедали. Я послала Вам книгу, по прочтении отправьте ее г-ну Бецкому".
Но невинные уловки императрицы, направленные на то, чтобы примирить два самолюбия, успеха не имели. Война разгоралась все сильнее.
После змеи другим камнем преткновения в отношениях Бецкого и Фальконе стала гранитная скала. Постамент в памятнике Петру – это часть изваяния, неотделимая от образа самого героя, – считал Фальконе. Образ скалы как символа побежденных трудностей представлялся Фальконе в форме дикой каменной кручи, которую одолевает герой. Это должна быть подлинная скала, глыба гранита, "вырванная у природы". Бецкой считал поиски такого камня-монолита безнадежными, но Фальконе при содействии Академии художеств и с помощью Ласкари удалось добиться того, что заказ на такой камень стал известен местным жителям. Нашедшему такой камень Академия обещала денежное вознаграждение. Фальконе верил в чудо, и чудо свершилось – в сентябре 1768 года недалеко от Петербурга, близ селения Лахта, в шести верстах от берега Финского залива был обнаружен огромный камень, как раз такой, какой требовался по условиям Академии, известный в окрестности под названием Каменная гора или Гром-камень. По преданию, Петр I, выбирая место для строительства города, взбирался на эту крутую гору и обозревал с нее окрестности. Камень был отмечен в одном месте ударом молнии, отчего и получил название Гром-камень.
Фальконе, приехав и осмотрев скалу, не мог поверить этой редкой удаче. Но перевозка Гром-камня обычным способом оказалась безрезультатной. Глыба весила 100 тысяч пудов. Канаты обрывались, срывались лебедки. Испробовали тысячу способов, пока Ласкари не пришла в голову мысль перемещать камень на шарах, установленных в специальных желобах, подведенных под скалу. Благодаря активности и энергии Ласкари была быстро организована перевозка камня. Бецкой, вначале сильно раздраженный и раздосадованный усердием своего адъютанта, которому он перепоручил свои заботы о скульпторе, вскоре заинтересовался работами. Перевозка камня таких размеров была до сих пор невиданным в Европе делом и обещала много славы тому, кто к ней причастен. Зрелище действительно было грандиозное. При огромном стечении народа по сигналу барабанщиков, которые отбивали дробь на вершине скалы, несколько сот крепостных приводили в движение канаты, притягивающие скалу. Императрица и великий князь с многочисленной свитой тоже приезжали смотреть на эту работу. Одновременно 40 каменотесов по распоряжению Фальконе обсекали скалу, придавая ей задуманную скульптором форму, а также для того, чтобы избавиться от лишнего веса при перевозке. Но эти работы были сразу же приостановлены Бецким, который считал, что чем больше будет камень, тем больше шума его перевозка наделает в Европе. Фальконе, не отвечавший ни за исправность перевозки, порученной Ласкари, ни за излишние при этом издержки, не мог, да и не имел права настаивать на своем мнении. Когда камень был доставлен на место, Бецкой продолжал настаивать на сохранении громадных размеров камня неприкосновенными, и Фальконе с большим трудом удалось настоять на том, чтобы подножие имело форму, пропорциональную самому памятнику.
Потребовалось шесть недель, чтобы переместить камень к берегу Финского залива. Перевозка Гром-камня по воде была не менее сложной задачей, чем перемещение по суше. Был построен специальный корабль с двойным днищем, на котором камень наконец был доставлен на площадь в Петербурге. Всего на перевозку камня, по свидетельству Ласкари, опубликовавшему позднее свои мемуары в Париже, было истрачено 70 тысяч рублей.
Как и ожидалось, известие о перевозке Гром-камня разнеслось по всей Европе. В память о столь грандиозном событии императрица велела выбить памятную медаль с надписью "Дерзновению подобно".
Одновременно откуда-то поползли слухи о том, что Ласкари не сам изобрел способ перевозки Гром-камня, а позаимствовал его у какого-то неизвестного мастера. Нетрудно было догадаться, откуда появились эти слухи. Бецкой пытался приписать себе все заслуги по перевозке, и постарался удалить Ласкари, назначив его обер-полицмейстером в Кадетский корпус, где тот должен был надзирать за соблюдением устава отпрысками из знатных семейств. Должность самая неблагодарная: занимающий ее рискует либо быть обвиненным в невыполнении своих обязанностей, либо нажить себе влиятельных врагов.
Фальконе попытался вступиться перед императрицей за Ласкари. "Скажем просто, – с негодованием писал он Екатерине, – этот человек, сотворивший поразительное в своем роде дело, не был за то вознагражден, что он был тщательно спрятан за другим, что этот другой употребил всю свою ловкость, чтобы выдать его за простого работника. Г-н Ласкари один изобрел средства и сочинил машину для перенесения скалы, которая должна служить подножием статуи, он вел все дело без малейшего с чьей-либо стороны участия. При всяком другом начальнике Ласкари нашел бы награду, соразмерную предприятию столь исключительному, столь трудно исполнимому, столь счастливо исполненному. Г-н Бецкой скажет: я ему доставил место в Кадетском корпусе. Это вроде того, как если сказать: живописец написал чудесную картину, у него отнимают честь этого произведения, ему отказывают в платеже, заказывают вторую картину как возмездие за первую, и этим распоряжением считают совесть свою успокоенной. Затруднительное положение у г-на Бецкого: если он ему даст награду, соразмерную заслугам, то маска свалится; если он этого не сделает, маска все-таки свалится. Ему надо спровадить его куда-то, но он не знает, как это сделать. Дай мне Бог в последний раз говорить о г-не Бецком".