Каждому командиру хорошо известно состояние внутреннего возбуждения перед началом крупной операции. Вроде продумано и предусмотрено все. Завезено необходимое количество боеприпасов и горючего, развернуты мастерские и госпитали, подготовлены основные и запасные полиции, обучены войска, разведаны все дороги, изучены все мосты и броды…
И все-таки… Не упущена ли какая-нибудь мелочь, которая потом в боевой обстановке обернется крупными неприятностями, а то и непоправимой бедой?
Правда, мне повезло с начальником штаба Михаилом Алексеевичем Шалиным. До войны он работал военным атташе в Токио. Это был необычайно работоспособный, точный и аккуратный до педантизма штабист. Бывало, в какое время ни заглянешь в штаб, он всегда за столом. Поглаживает бритую голову и что-то колдует над картоном или бумагами. Я мог всегда положиться на него: Шалин все предусмотрит, ничего не упустит.
Я объехал корпуса, уже поднятые по боевой тревоге. Здесь шли последние приготовления к бою. Проверялась материальная часть, проводились митинги, партийные собрания. Всех командиров еще раз предупредил о необходимости соблюдения маскировки.
– Появление первой танковой за позициями шестой армии должно быть для противника сюрпризом, – говорил я. – Примите все меры для скрытного передвижения.
После обеда, объехав корпуса, вернулся на КП в Успенов. Здесь пока еще жили по-мирному. В штабном клубе показывали "Выборгскую сторону". Не успел просмотреть и несколько частей, как офицер связи вызвал меня к ВЧ. На проводе был командующий фронтом генерал Ватутин.
Поздоровавшись и коротко расспросив о состоянии дел в армии, он приказал 5 июля к 24 часам 1-й танковой выдвинуться на вторую полосу оборону 6-й гвардейской армии.
– Действуйте по варианту номер три, – закончил Ватутин.
Вариант номер три означал, что 6-му танковому корпусу следовало занять рубеж Меловое (16 километров юго-западнее Ивни), Раково, Шепелевка; 3-му механизированному – рубеж Алексеевка, Яковлево; 31-му танковому расположиться во втором эшелоне за первыми двумя корпусами, в центре, в затылок им.
В штабной комнате уже собрались Шалин, Никитин, Соболев. Все смотрели на меня вопросительно.
– Все, товарищи, – сказал я. – "Отпуск" действительно кончился. Приказано занять рубеж обороны. Разъезжайтесь по частям. Нужно своевременно и точно обеспечить выполнение приказа фронта.
Село сразу ожило, захлопали двери, заревели моторы. Офицеры связи на машинах, на мотоциклах отправились в войска.
Мы остались с Шалиным вдвоем. Я попросил его проинформировать меня о последних событиях в полосе 6-й гвардейской армии. Выяснилось, что положение складывается тревожное. К исходу дня 5 июля противник потеснил 67-ю и 52-ю гвардейские дивизии, а также вынудил в некоторых местах отступить части 71-й гвардейской дивизии. Гитлеровцы вышли на рубеж Красный Починок – Ярки – Дмитриевка – Ольховка – Козьмо-Демьяновка, вклинившись в расположение 6-й гвардейской армии на 4–6 километров. Пользуясь превосходством в силах, противник форсировал Северный Донец в полосе обороны 7-й гвардейской армии и захватил небольшие плацдармы на правом берегу реки.
– Каково положение у Бурды? – спросил я Шалина.
– Трудно понять. Донесения противоречивые. Он доносит о сожженных и подбитых танках противника. Одновременно сообщает и о крупных потерях бригады. Судя по всему, положение тяжелое.
Я представил себе крепкую, коренастую фигуру Бурды, его спокойное лицо. Неужели этот прирожденный солдат, сумевший выйти живым даже из такой невероятной ситуации, когда снаряд попал в канал ствола пушки и разорвался внутри танка, – неужели на сей раз он спасует перед врагом? Неужели Бурда, так искусно воевавший на многих участках советско-германского фронта, дрогнет, отступит? В это не верилось. Вероятно, в том и состоит притягательная сила героя, что веришь – он выйдет из любого безвыходного положения. Поэтому, наверно, они так и любимы.
Из дальнейшей беседы с М. А. Шалиным выяснилось, что непосредственно против нашей армии наступает 48-й танковый корпус, в состав которого входят моторизованная дивизия "Великая Германия", 3-я, 11-я танковые и 332-я пехотная дивизии, танковая дивизия "Адольф Гитлер" 2-го танкового корпуса СС.
В полосе обороны 5-го и 2-го гвардейских танковых корпусов действовали танковые дивизии СС "Мертвая голова", "Райх" и 167-я пехотная.
Уже сам факт, что гитлеровское командование бросило на обояньское направление свои отборные танковые дивизии, свидетельствовал о том, какое значение придавали в штабе вермахта этому участку наступления.
Со всей ответственностью я понял: нам предстоят серьезные испытания.
Мой КП перебазировался на новое место, неподалеку от села Зоринские Дворы. Вместе с начальником оперативного отдела и группой охраны я двинулся вслед за танковыми частями, которые в это время с потушенными фарами пробирались по глухим дорогам, балками, перелесками на передовые позиции.
Уже смеркалось, когда наша штабная группа приближалась к месту назначения. Движение по Обояньскому шоссе было интенсивным. Нас обгоняли бесчисленные грузовики с боеприпасами, продовольствием; навстречу ползли санитарные летучки. Раненые – первый и наиболее красноречивый признак близости передовой.
Но не только степь кипела фронтовой тревожной жизнью. Беспокойно было и в небе. Где-то впереди слышался густой гул авиационных моторов. В вечернем небе, озаренном пожарами, мелькали самолеты – наши и противника. Скрещивались зеленоватые пунктиры трасс пулеметов и пушек. То там, то здесь вспыхивали желтые, голубоватые, розовые люстры ракет. Возможно, это наши авиаторы освещали места скопления танков и пехоты противника. Несмотря на быстро приближающуюся ночь, битва на земле и в воздухе продолжалась.
Лесистой тропой нас провели на КП. Он располагался в овраге, густо поросшем орешником. Здесь, как выяснилось, незадолго до нашего приезда располагался командир 3-го механизированного корпуса генерал С. М. Кривошеин со своим штабом. Стояли они в этом месте недолго, так что как следует не успели обжить свой командный пункт. Наспех собранные избушки, рядом землянки в один накат. Совершенствовать полевое жилье и рабочие места предстояло новым хозяевам. Связь с выдвинувшимися корпусами уже была установлена.
Командиры доложили, что они точно в срок заняли боевые позиции. То же самое подтвердили штабные офицеры, возвратившиеся из частей.
Таким образом, 1-я танковая армия к 24 часам 5 июля оседлала наиболее танкоопасное направление – автостраду Симферополь – Москва – в районе села Яковлеве. Не успел я освоиться с новым КП, как пришел еще один приказ фронта. Мы не должны были ни при каких обстоятельствах допустить прорыва противника на Обоянь и к рассвету 6 июля подготовить контрудар в общем направлении на Томаровку.
Вскоре на КП появился командующий 6-й гвардейской армией генерал Иван Михайлович Чистяков. Я никогда не видел его таким мрачным.
– Черт знает что! – говорил он. – По сто – двести танков прут и прут! "Тигры"… "Пантеры"… Не успеешь заделать брешь в одном участке – лезут на другом. Нет, такого я еще не видел! А какие у нас солдаты! Какие солдаты! Гвардейцы! Настоящие гвардейцы! И то не выдержали! Отступили. – Он вытер платком почерневшее усталое лицо: – Но окружить нас этим гадам не удалось! Чего захотели! Поймать в мешок моих гвардейцев!
Я пытался, как мог, успокоить командарма. Да и положение его вовсе не было трагическим. Действительно, дивизии первого эшелона под натиском более сильного противника отошли. Но какому военному человеку непонятно, что как ни велика храбрость, организованность, поиск, как ни искусно командование, что можно поделать, если противник во много раз превосходит тебя в силах! Примерно эти соображения я и высказал Ивану Михайловичу. Я понимал, что это слабое утешение для командарма, который привык, и не без основания, гордиться замечательными боевыми традициями своей армии.
Как ни странно, но даже командарму порой трудно правильно оценить действия своих войск. Ведь эти действия – только малая толика в общей картине битвы, которая развертывается, скажем, в масштабах фронта, а иногда даже нескольких фронтов. Тут истинную роль армии, степень выполнения ею поставленной задачи может правильно оценить только высшее командование. Я был рад услышать впоследствии, что командование Воронежского фронта считало, что 6-я гвардейская выполнила поставленную перед ней задачу. Она хотя и отошла, но отошла организованно на заранее подготовленный рубеж, нанеся гитлеровцам огромные потери.
Только мы расстались с Чистяковым, как мне доложили, что на КП прибыл Александр Федорович Бурда. Мы в это время с Шалиным и Никитиным готовили боевой приказ на следующий день.
Бурда переступил порог избы, еле держась на ногах. Небритое лицо его было черным от копоти и усталости. Гимнастерка в пятнах пота. Сапоги в пыли. Таким мы его еще не видели. Он было поднес руку к шлему. Но я шагнул ему навстречу, обнял и усадил на скамейку:
– Ну, рассказывай по порядку.
Он облизнул пересохшие губы, попросил разрешения закурить. Глубоко затянувшись, начал:
– Товарищ командующий, потери…
– Без потерь на войне…
– Нет, таких не было…
Странно было слышать все это от такого командира, как Бурда.
– Ну, а каковы потери? – тут же вмешался Шалин. – Желательно знать цифры.
– О цифрах потом, – махнул я рукой. – Рассказывай, Александр Федорович.
И Бурда стал рассказывать. На их участке противник атаковал непрерывно. По пятьдесят – сто танков шли. Впереди "Тигры", "Пантеры".
– А с ними трудно, товарищ командующий. Бьешь по ним, а снаряды рикошетом отлетают.
– Ну и каковы результаты боя?
– Потери… Ужасные потери, товарищ командующий… Процентов шестьдесят бригады.
Можно было понять состояние Бурды. Незадолго до начала боев он принял бригаду. Это был его первый бой как комбрига. И вдруг такой непривычный исход: ведь обычно он умел воевать малой кровью, как говорили тогда. Брал противника хитростью…
Я попросил Шалина дать донесение, где значился боевой счет 49-й танковой бригады. Немецкие потери значительно превышали потери бригады Бурды.
Я поднялся и пожал руку комбригу.
– Считай, что ты выполнил задачу. Главное, вы выстояли, не отступили. А сейчас иди к ремонтникам, поторопи их. Пусть поскорей восстанавливают машины. Я уверен, что на них вы еще будете воевать по-гвардейски.
Всю ночь 1-я танковая готовилась к предстоящим боям. В частях шли партийные и комсомольские собрания. Политработники в эту ночь не сомкнули глаз. Было совершенно очевидно, что для 1-й танковой наступили горячие дни.
Нас ободряло то, что командование фронта, сразу оценив серьезность положения на обояньском направлении, слева от нас выдвинуло еще два танковых корпуса – 2-й гвардейский генерала А. С. Бурдейного и 5-й гвардейский генерала А. Г. Кравченко. Правда, связаться с ними по радио нам не удалось, пришлось направить офицеров связи. Таким образом, вопросы взаимодействия были согласованы.
В три часа ночи противник возобновил атаки в полосе 6-й армии. Главный удар он наносил по-прежнему из района Томаровки на двух узких участках: южнее Коровино – Черкасское и Стрелецкое – Ерик; вспомогательный – из района Белгорода на Корочу. В воздухе непрерывно висели самолеты. Пыль заволокла рассветное небо. Казалось, наступило затмение солнца. Впереди стальным щитом двигались "Тигры" и "Пантеры", за ними легкие танки. Позади пехота на бронетранспортерах. Да, Никитин был прав: немецкое командование стремилось одним массированным ударом протаранить нашу оборону.
Утром противнику удалось потеснить части 52-й, 67-й и 71-й гвардейских стрелковых дивизий. Но гитлеровское командование не знало, что, закопанные на взгорках, спрятанные в стогах сена, на опушках перелесков его ждут танки пашей армии. О том, что нам удалось втайне от врага выдвинуться в боевые порядки 6-й гвардейской армии, подтвердили потом пленные.
Я уже говорил, что командующий Воронежским фронтом принял решение нанести мощные контрудары но вклинившемуся в оборону 6-й гвардейской армии противнику силами 1-й танковой армии, 2-го и 5-го гвардейских танковых корпусов. Нашей армии ставилась задача – 6 июля нанести контрудар в общем направлении на Томаровку.
Этот пункт приказа очень волновал нас. И не потому, что пугали большие по масштабам наступательные действия.
К этому времени в 1-й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно.
Ну хорошо, мы двинемся на немцев… Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Этого никак не сбросишь со счета. Вражеские "Тигры" могут бить из своих 88-миллиметровых орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2-миллиметровых пушек наших тридцатьчетверок. Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Так следует ли давать им в руки такой сильный козырь? Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубоко эшелонированную оборону?
Пусть фашисты лезут вперед в надежде, что вот-вот им удастся вырваться на оперативный простор. Пусть гитлеровцы вязнут, гибнут в нашей обороне. А мы тем временем будем перемалывать вражескую технику и живую силу. А когда мы обескровим их части, разобьем фашистский бронированный кулак, тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара. Но пока такой момент не наступил.
Эти соображения мы доложили командующему фронтом. Ждали ответа, но не получили его и к исходу ночи. А между тем срок выполнения пункта приказа о контрударе наступил, и нам ничего не оставалось, как выдвинуть танки.
Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. И степь, минуту назад казавшаяся безлюдной, пустынной, наполнилась гулом сотен моторов. Из-за укрытий выползли тридцатьчетверки и, на ходу перестраиваясь в боевой порядок, ринулись на врага. За танками двинулись цепи пехоты.
Я чувствовал себя неспокойно. Для меня, как я уже говорил, не было секретом, что 88– миллиметровые орудия "Тигров" и "фердинандов" пробивают броню наших танков с расстояния 2 километров. Вряд ли в этом случае тридцатьчетверки смогут выиграть бой в открытом огневом состязании. Но есть недостаток и у тяжелых танков врага – плохая маневренность. Вот этот недостаток можно прекрасно использовать при засадах. Пока стальная громада развернет башню, легко маневрирующая тридцатьчетверка может произвести несколько прицельных выстрелов.
Уже первые донесения с поля боя под Яковлевом показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят тридцатьчетверки.
Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом Ватутиным и еще раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:
– Из Ставки… Товарищ Сталин.
Не без волнения взял я трубку.
– Здравствуйте, Катуков! – раздался хорошо знакомый голос. – Доложите обстановку!
Я рассказал Главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.
– По-моему, – сказал я, – мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.
– Что вы предлагаете?
– Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста-четыреста метров и уничтожать их прицельным огнем.
Сталин некоторое время молчал.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.
Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта.
После разговора с генералом Ватутиным я отправился в корпус Кривошеина, где в это время противник предпринял очередную атаку. На узком фронте, наступая вдоль Обояньского шоссе, он бросил в бой до 200 танков. Со стороны Яковлева доносился глухой непрерывный гул. На горизонте густой завесой стояла пыль.
Кривошеина я нашел в лесистом овраге. Рядом со щелью стоял его автофургон, в котором командир корпуса кочевал по фронтовым дорогам вместе с женой. Генерал что-то кричал по телефону. Увидев меня, закруглил разговор, положил трубку, поднес руку к козырьку:
– Товарищ командующий, противник предпринял наступление.
– Это я сам вижу… Какими силами?
– На участке корпуса до четырехсот танков!.
– Не преувеличиваешь, Семен Моисеевич?
– Какое там преувеличиваю! Только на позиции Горелова – сто танков. На позиции Бабаджаняна – семьдесят!
Поднялись на КП, оборудованный на чердаке сарая, прикорнувшего на краю оврага. Хотя была середина дня, казалось, наступили сумерки: солнце заслонили пыль и дым. Бревенчатый сарай нервно вздрагивал. В небе завывали самолеты, трещали пулеметные очереди. Наши истребители пытались отогнать бомбардировщики противника, которые сбрасывали свой смертоносный груз на наши позиции. КП находился в каких-нибудь четырех километрах от передовой. Но что происходит в этом кромешном дыму, в море огня и дыма, рассмотреть было невозможно.
Наконец зазвонил полевой телефон. Горелов, затем Яковлев и Бабаджанян доложили, что первая атака врага отбита. Я облегченно вздохнул и поздравил Кривошеина с хорошим началом.
Но что происходит на участке А. Л. Гетмана? Я позвонил М. А. Шалину, который поддерживал с правым крылом армии непрерывную связь.
– Шестой корпус с утра ведет тяжелые бои. Против него наступают третья танковая и триста тридцать вторая пехотная дивизии противника. Гетман докладывает, что отбиты две атаки противника. Теперь, – продолжал начальник штаба, – намерения противника окончательно прояснились. Он наносит два концентрических удара: один из района Черкасское в направлении Покровка, другой – из района Быковка вдоль Обояньского шоссе. Он, видимо, хочет объединенными силами ударить на Обоянь.
Я попрощался с Кривошеиным, намереваясь побывать в бригадах.
– Ну, держись, Семен Михалыч. Ведь это только начало.
Так и оказалось. Как в конце дня мне донес С. М. Кривошеий, сразу же после моего отъезда гитлеровцы предприняли новую атаку по всей линии обороны.
Хотя и эта атака была отбита, фашисты не теряли надежды на успех. Восемь раз в течение 6 июля они бросали крупные силы танков, которые с помощью авиации пытались прорваться сквозь боевые порядки 3-го механизированного корпуса.
Особенно жестокие бои разгорелись в районе Яковлеве, где оборону занимала 1-я гвардейская танковая бригада В. М. Горелова вместе с частями 51-й гвардейской стрелковой дивизии. Против них наступала танковая дивизия СС "Адольф Гитлер". Именно ее машины я и наблюдал во время утренней атаки с КП комкора. Вдоль шоссе Белгород-Обоянь двинулось до 120 танков противника. Первый удар принял на себя 2-й танковый батальон гвардии майора С. И. Вовченко, который имел к этому времени всего 10 машин. Тем не менее, он смело вступил в бой с 70 танками противника.