Все это плохо вязалось с внешностью злодея. Вот как описан он в полицейском протоколе: "Человек прекрасно сложенный, с решительным выражением лица, одетый в серо-голубой фрак, жилет и розовые панталоны, со шпагой, охотничьим ножом и тростью в руке". Позже портрет был дополнен уже парижской полицией: "Рост 5 футов 2 дюйма (156 см), нос средних размеров, рот небольшой. подбородок круглый, волосы пепельные, лицо овальное, глаза светло-голубые".
Не дожидаясь ареста и суда, обвиняемые скрылись. Королевский прокурор Марселя присудил маркиза де Сада и его слугу к публичному покаянию на паперти кафедрального собора. После этого маркизу следовало отрубить голову на эшафоте, а Латура повесить. Пожалуй, необычайная строгость приговора объяснялась заочностью наказания. Было устроено торжественное представление: на глазах многочисленных зрителей казнили, затем сожгли чучела обоих преступников.
И на этот раз смертный приговор был отменен. Но и под угрозой сурового наказания маркиз де Сад продолжал свои преступные чудачества. В феврале 1777 года его вновь заточили в Венсенский замок, а позже перевели в Бастилию. В заточении он написал роман "120 дней Содома, или Школа разврата" (1785), повесть "Несчастная судьба добродетели" (1787), новеллу "Эжени де Франваль" (1788)…
"Революция освобождает де Сада, – пишет литературовед Г. В. Якушева. – В 1791 году он публикует роман "Жюстина, или Несчастная судьба добродетели" (2-я редакция), осенью того же года в "Театре Мольера" ставится его драма "Граф Окстиен, или Последствия распутства", с восторгом встреченная публикой, – ведь речь идет о развращенности высших слоев общества, ненавидимых и презираемых революционным народом.
Гражданин Сад (а как же иначе! В духе времени он уже отказался от титула) продолжает выступать с чтением или постановками своих пьес, публикацией повестей, романов, сказок, разоблачающих аморализм аристократов. Самый аморальный из них выступает в роли обличителя! Более того, с конца 1790 года он состоит в якобинской секции Пик (Вандомская площадь), назначается комиссаром по формированию кавалерии, затем – членом административной Больничной ассамблеи, проверяющей состояние медицинских стационаров, пишет политические труды (отчеты, предложения, доклады). Наконец, 13 апреля 1793 года Сад становится присяжным революционного трибунала, а затем председателем секции Пик – и есть свидетельства о том, что ему претила жестокость робеспьеровского террора".
В конце 1793 года он вновь попадает в тюрьму. Ему вернул свободу очередной революционный переворот (термидорианский). Он бедствует, ютясь на мансардах, участвуя за мизерную плату в театральных представлениях. Летом 1800 года издает памфлет, осмеивая Наполеона, его жену и окружение. Писателя по приказу императора берут под негласный надзор, а в следующем году арестовывают как автора "самого ужасного из всех непристойных романов".
Из тюрьмы его переводят в клинику для душевнобольных. Здесь он ставил свои пьесы и участвовал в них. А главный врач просил перевести его в тюрьму, называя "циником и пьяницей", "предметом всеобщего презрения" и порочным до глубины души.
Перед смертью в конце 1814 года гражданин Сад раскаялся и завещал закопать свое тело в лесу, чтобы следы могилы затерялись так же, как его имя в памяти людей. Его похоронили на парижском кладбище по католическому обряду, а имя и труды его со временем стали пользоваться скандальной популярностью.
Г. В. Якушева пишет: "Современный читатель находит в романах, повестях, эссе, трактатах, пьесах Сада прежде всего самую яростную критику просветительских идей… Сад утверждал не только наличие, но и необходимость торжества зла во имя наслаждения жизнью наиболее сильных, прекрасных и безжалостных представителей людской породы… И в результате романы Сада, в которых так тяжеловесно, болезненно, причудливо и неправдоподобно смешались кровь, ужас, эротические фантазии, предсмертные стоны, человеческие экскременты и сладострастие, превратились в своеобразную антиутопию господства "сильных" людей, презирающих условности человеческого общежития, жалость и сострадание…
Трудно не заметить при этом, что все злодеи Сада – люди богатые или властные: денежные мешки, дорогие проститутки, церковные иерархи, вельможи, монархи…
Чудовищно гротескные образы Сада имели, однако, источником не только порочную фантазию их автора, но и вполне реальные, легко узнаваемые и даже изысканные прототипы в аристократическом обществе Франции XVIII столетия".
Если бы Сад был только теоретиком, писателем-философом, обличителем развратного французского общества предреволюционной поры, то его личность была более понятной. Но ведь он был обуян порочными (с позиций принятой нравственности) страстями и терпел от этого немало страданий. Даже перед угрозой сурового наказания он не мог отказать себе в садистических удовольствиях.
Странно, что имя Сада вошло в научный обиход и стало звучать в названии одной из психопатологий. Словно он был первооткрывателем и наиболее ярким представителем этой аномалии. За многие века до него тираны и злодеи проявляли свои садистические наклонности в большей степени. Любой деспот, которому доставляет удовольствие то, что перед ним унижаются, склоняются в низких поклонах, падают на колени, уничижаются – безусловный садист, хотя и не обязательно сексуальный. То же относится и к тем, кто радуется мучениям другого человека.
По сравнению со многими злодеями маркиз де Сад – просто жестокий ребенок, не более того. А в своем воображении, в литературных трудах он давал волю причудливой фантазии, смакуя все то, что принято считать непристойностями, пороками. До сих пор не вполне понятно, можно ли считать де Сада злодеем, преступником или душевнобольным.
Скажем, судя по сведениям, приведенным в справочнике "Сексопатология" (1990), те "вольности", которые позволял себе маркиз в отношениях с женщинами, можно отнести к элементам "полового тиранизма (садизма)", не переходящим "крайних вариантов нормы". Хотя в отдельных случаях он преступал, по-видимому, этот порог. Но и это понятно: стоит только дать себе волю, начать унижать сексуальных партнеров, как со временем это может обрести болезненный характер. Но в случаях с де Садом до серьезных увечий и, тем более, убийств дело не доходило.
Психиатры склонны считать наиболее распространенной причиной агрессивного поведения при садизме отсутствие в детстве у ребенка, лишенного материнской любви, чувства привязанности к матери, кормилице или няньке. К феномену де Сада это явно подходит. Тем более что и от сверстника-принца ему приходилось терпеть унижения. Чувство любви у него было приглушено еще в детстве.
Не исключено, что желание подчинять, унижать других, ощущать свое превосходство и власть проявлялось в нем еще и в связи с маленьким ростом и внешней женственностью. Таким людям свойственно активное стремление к самоутверждению, порой любой ценой.
Немецкий психолог и психиатр Эрих Фромм (перешедший от иудаизма к буддизму, но не чуждый вульгарной политологии) в книге "Анатомия человеческой деструктивности" сделал такой вывод:
"Садизм (и мазохизм) как сексуальные извращения представляют собой только малую долю той огромной сферы, где эти явления никак не связаны с сексом. Несексуальное садистское поведение проявляется в том, чтобы найти беспомощное и беззащитное существо (человека или животное) и доставить ему физические страдания вплоть до лишения его жизни. Военнопленные, рабы, побежденные враги, дети, больные (особенно умалишенные), те, кто сидит в тюрьмах, беззащитные цветные, собаки – все они были предметом физического садизма, часто включая жесточайшие пытки. Начиная от жестоких зрелищ в Риме и до практики современных полицейских команд, пытки всегда применялись под прикрытием осуществления религиозных или политических целей, иногда же – совершенно открыто ради увеселения толпы. Римский Колизей – это на самом деле один из величайших памятников человеческого садизма".
Здесь садизм представлен как синоним жестокости, злодейства. А если уже говорить о начальных формах такого явления, то можно было бы вспомнить библейского царя Давида, применившего специальные механизмы для массового уничтожения пленных, или распятие Иисуса Христа, когда страдания невинного человека доставляли радость толпе.
Странно даже, что Фромм в данном случае не упомянул о популярных в США, а теперь и в РФ жестоких "боев без правил" и подобных увеселений почтеннейшей публики. Хотя удовольствие от этих зрелищ вряд ли следовало бы относить к садизму. Ведь зрители являются болельщиками или сделавшими ставки, а вовсе не участниками. А то ведь придется считать садистами всех многомиллионных телезрителей, которых развлекают кровавыми зрелищами в художественной или документальной форме. Здесь перед нами массовое явление, которое ближе, пожалуй, к сатанизму.
Де Сада следовало бы считать глашатаем так называемой сексуальной революции. Он выставил напоказ пороки, свойственные в половой сфере значительному числу людей, но в потаенном виде. Садизм – проявление крайнего индивидуализма, эгоизма, характерного для буржуазного общества. И не случайно маркиз де Сад жил и творил во времена Великой французской буржуазной революции. Принципы – "преумножайте свои капиталы, подавляйте конкурентов!" – вполне отвечают высказываниям Сада. Вот некоторые из них:
"Делайте только то, что вам нравится и приносит наслаждение, все прочее – ерунда". "Эгоизм является первым законом человеческой природы, и прежде всего ему подчинены все непристойные наслаждения". "Мы должны думать только о себе, но ни о ком другом. Человек никоим образом не связан с другими людьми. Тот, кто хочет быть счастлив в этом мире, должен, не раздумывая, отшвырнуть все, все абсолютно, что стоит на его пути, и обязан приветствовать все, что служит или угождает его страстям".
Страсть к обогащанию и власти – одна из наиболее пагубных, разрушающих не только душу человека, но и окружающий мир природы. В этом смысле садизм – в толковании Сада – служит философской основой буржуазного индивидуализма. А его основатель был ралистом и откровенным человеком. Понимал, что в обществе господствуют вовсе не самые добродетельные: "Разве мы не видим ежедневно, как люди, лишенные напрочь и чести и славы, поживают преспокойно роскошной жизнью, недоступной слабым и глупым, несмотря на их рьяную приверженность добродетели?"
Он отвергал принципы морали, принятой в обществе – преимущественно лицемерно или из боязни наказания. Более того, выступал как воинствующий атеист:
"Только слепой не увидит, что любой бог – это скопище противоречий, нелепостей и несоответствующих действительности атрибутов". И еще: "Ах, как он добр, этот бог моих оппонентов, который творит зло и допускает, чтобы его творили другие, бог, символ высшей справедливости, с чьего благословения невинные всегда угнетены, совершенный бог, который творит только неправедные дела! Согласитесь. что существование такого бога скорее вредно, нежели полезно для человечества и что самое разумное – устранить его навсегда".
Выступил он и как аморалист. По его словам: "Злодейство – великолепное средство разжигания похоти; и чем невиннее жертва, тем большее наслаждение и даже блаженство оно доставляет". Конечно, таковы слова его, а не дела. Человеку свойственно бравировать смелостью своих высказываний. Тем более, когда писатель стремится шокировать публику. Однако эти мысли выражают нечто более серьезное, чем браваду. Они являются обоснованием сатанизма, служения низменным чувствам, признания ненависти, жестокости и личной воли проявлением духовного могущества.
Спустя полвека после маркиза де Сада французский поэт Шарль Бодлер вознес такую молитву:
Славен будь, Сатана, славен будь в вышине
Тех небес, где царил ты, и там, в глубине
Преисподней, где, свергнутый, грезишь в молчанье.
Упокой мою душу под древом познанья,
Близ тебя, когда свежей одето листвой -
Новый Храм – заблистает оно над тобой.
Пожалуй, в таком образе искусителя, предлагающего срывать все новые плоды с древа познания, сатанизм присутствует в отдельных высказываниях де Сада, раскрывающего глубокую, темную преисподнюю, подсознательную основу некоторых человеческих чувств и поступков.
Г. С. Шумаев
Среди московских реликвий есть одна необычайная и, странным образом, малоизвестная. Современный искусствовед может отнести ее в разряд инсталляций. Для человека религиозного она – иконостас. Это произведение заслуживает того, чтобы попасть в реестр нетрадиционных чудес света.
Речь идет о творении Григория Шумаева: грандиозном киоте "Голгофа", включающем сцены из Евангелия, Деяний Апостолов и Апокалипсиса. Ангелы и херувимы, святые и обыватели, дома и храмы, животные и растения, ад и рай, начало и конец света – целый мир вознамерился воссоздать дерзновенный москвич. Принялся он за дело, благословясь, и продолжал его несколько десятилетий!
Труд был подвижнический, молитвенный. Он не отнимал, а добавлял годы жизни. Недаром Григорий Шумаев прожил более девяноста лет.
Сретенский монастырь в Москве, для которого предназначалось творение Григория Шумаева
Работал он в своем доме. Слухи о великолепном киоте ходили по столице. Высказывались опасения, что сей "животворящий крест весьма с куриозным украшением, который почти в совершенство приведен" пропадет или сгорит при пожаре.
Комиссия Сенатской конторы осмотрела произведение искусства, высоко оценила его достоинства и предложила перенести в соборную церковь Сретенского монастыря. Дело это поручили архитектору князю Д. В. Ухтомскому. В разборке, перевозке и монтаже реликвии принимал участие юный Василий Баженов. Не тогда ли он впервые почувствовал потребность в творческих исканиях?
Григорий Шумаев умер, а народ все шел и шел в Сретенский монастырь, чтобы подивиться на его творение…
С тех пор прошло без малого 250 лет. Несмотря на все трагедии и несуразности XX века, "Образ Мира", исполненный Шумаевым, сохранился в виде больших и малых фрагментов. Ничего подобного не создавал – единолично! – ни один скульптор на свете, включая титанов итальянского Возрождения. Творение русского мастера выполнено преимущественно из дерева, имеет более 7,5 м в высоту, более 4 м в ширину и 1,2 м в глубину. Но главное, конечно, содержание. В центре композиции – распятие. Справа от Иисуса Христа стоит Богоматерь, слева – Иоанн Богослов.
Эти вечные образы пребывают на фоне многочисленных разноцветных и разнообразных строений града земного с фигурками сотен, если не тысяч людей. А над ними вознесен Горний Иерусалим с высокими зеркальными стенами, стеклянными главками церквей. Окружают его граненые хрусталики на цветной фольге, производящие впечатление драгоценных камней.
Фундаментом для земного града являются три храма-монастыря. Они воплощают опору на Церковь. Здесь же находятся фигуры евангелистов.
По обеим сторонам в нишах показаны мучения душ в аду. Каждая деталь грандиозной композиции, в частности, фигурки святых, вырезаны тщательно, так же, как храмы, башенки, дома, украшения, мебель. В некоторых случаях использовано бронзовое и свинцовое литье.
В соответствии с православной традицией мастер показал "Образ Мира" как соединение Горнего и земного под сенью Животворного Креста. Все это отображено наглядно, ярко и понятно. Таково духовное наставление, требующее сосредоточенного внимания и стремления осмыслить мир видимый и невидимый.
Трудно представить себе колоссальный объем работы, выполненной почти за шесть десятилетий москвичом-подвижником. Аналогов этому трудно подыскать в истории человечества.
Григорий Семенович Шумаев родился в московской купеческой семье в 60-е годы XVII века. Работал в юности на Монетном дворе, хорошо знал резное и литейное дело. Собственный дом Шумаева находился в Мещанской слободе, недалеко от Сухаревой башни. Здесь на верхнем этаже и начал он работу над "Образом Мира".
Принимаясь за такой труд, Мастер должен был рассчитывать на долгие годы жизни и труда. И это было не чудачество в обыденном понимании, а подлинное подвижничество. Не потому ли суждена ему была долгая жизнь. Только к 1754 году он завершил киот, предназначив его Сретенскому монастырю – тому самому, который был выстроен на месте, где москвичи встречали в 1395 году чудотворную икону Владимирской Богоматери (в тот день татарские войска отошли от Москвы).
Судьба "Образа Мира" необычайна и потому, что работа над ним велась вопреки запрету императора на подобного рода творчество. Указ Петра I от 1722 года квалифицировал изготовление резных скульптур, ставших популярными с конца XVII века, "яко благочестивой нашей вере несогласным". Единственное исключение было сделано для Григория Шумаева. По-видимому, к тому времени значительная часть его киота была изготовлена и произвела сильное впечатление на тех, кому следовало решить ее судьбу. Мастеру позволили продолжить свой подвижнический труд.
Несмотря на то, что Крест создан из недорогих обычных материалов (основные элементы деревянные, украшенные кусочками зеркал, цветной смальтой, недрагоценными камнями, стразами), он поражает праздничной пышностью, затейливостью, неисчерпаемостью воплощенных в нем идей.
Около 1926 года Сретенский монастырь в Москве был закрыт. "Животворящий Крест чудес и страстей Господних" – как называли прежде "Образ Мира" – был разобран и перенесен в Большой собор Донского монастыря. Ныне он реставрируется.
…Когда всматриваешься в персонажи, созданные Григорием Шумаевым и оглядываешь всю его композицию, возникает ощущение, что на тебя из глубины веков глазами своих рукотворных образов смотрит сам Мастер. Он не использовал каких-то особенных приемов или материалов. Впрочем, светоносность Небесного Града передана с помощью новых по тем временам художественных средств.
Шумаев постарался по мере возможностей представить нечто, соответствующее описанию Горнего Иерусалима в "Откровении Иоанна Богослова": "И стогны града злато чистое, ако стекло сквозь цветающее; не имат град потребы солнца, ни луны, ни свящи, ни света солнечного, но светом в нем слава Божия священный Агнец". Кроме того, из стекла и хрусталя исполнены чудесные главки многих церквей, имитации драгоценных камней в венцах Христа, Богоматери и апостола Иоанна…
Мудро использовал Мастер зеркальца. Их много, а расположены они так, что в них отражаются главным образом представители запредельного Горнего мира. В результате Небесные Силы – святые покровители живущих – умножаются в числе. Зритель, подойдя к киоту, видит, помимо всего, и свое отражение в зеркалах Небесного Мира, как бы естественно входящее в состав обитателей Царства Небесного…
Во Владимирском соборе "Животворящий Крест чудес и страстей Господних" находился напротив иконостаса, отражая все действия внутри храма. Перед иконами горело множество свечей. Каждая из них отражалась в зеркальцах. Богослужение сопровождалось сиянием, озарявшим храм чудесными бликами.
В канонической композиции Распятия под крестом располагается череп первого человека Адама, чьи грехи искупает Иисус. У Шумаева на этом месте оказывается предстоящий перед киотом человек. Появляется новый смысл: жертва Иисуса искупает грехи предстоящего в данный момент перед крестом.