- Что же ты, окаянный человек, наделал? Где наше место, ну, где?
Гужевой деловито пошагал циркулем и ткнул пальцем за две мили до поворота на Чертову Плешь.
- Вот тут, - сказал он уверенно, но, взглянув на Пийчика, докончил менее бодрым тоном: - Минут через двадцать Бабушкин маяк откроется…
- Бабушка твоя откроется, а не маяк! А это что?
И Пийчик распахнул дверь. Далеко за кормой в темноте подмигнул красный свет - раз, другой, третий, - и снова на горизонт села сентябрьская ночь. Гужевой почесал живот и вздохнул.
- Не может того быть, Ян Яныч, чтобы маяк уже за кормой был… Нам до поворота еще верный час идти, У нас же ход не боле чем три узла…
- А ветер, штурман ты несчастный, ветер-то в корму? - вскричал Пийчик. - В такую погоду у нас от ветра больше ходу, чем от машин… Да и часы у тебя врали… Ну, что я посреднику скажу?
- Назад надо ворочать, - решительно сказал Гужевой. - Он же спит. Не все ли ему равно, с оста или с веста к повороту подойдем…
- Лево на борт, обратный курс, - сказал в отчаянье Пийчик и уронил голову на руки.
"Сахар" вздрогнул раз, вздрогнул другой - и вдруг ухнул правым бортом вниз, после чего начал валяться с боку на бок, поворачивая на волне. Захлопали двери, застонали переборки, и посредник скатился со скользкого диванчика на палубу, пребольно стукнувшись при этом левой коленкой. Такое пробуждение дало ему понять, что "Сахар" повернул на юг, к Чертовой Плеши. Он методически собрал свои блокноты, рассыпавшиеся по каюте, и, выключив огонь, вышел на мостик. В рубке он никого не нашел, кроме рулевого, который, к его удивлению, держал обратный курс. Посредник вышел на мостик и окликнул командира. Пийчик отозвался откуда-то сверху, где в темноте можно было предполагать главный компас.
- В чем дело, отчего вы повернули обратно? - спросил посредник.
В темноте наверху послышался шепот, из которого выделились слова "неудобно" Пийчика и решительное "черт с ним" - Гужевого. Потом голос Пийчика неуверенно ответил:
- Миноносцы.
- Где вы их видите? - изумился посредник и попытался нашарить рукой трап наверх, но, занозив палец о деревянную обшивку рубки, сунул его в рот и замолчал.
- Там, - ответил голос Пийчика.
- Где "там"? Мне же не видно, куда вы показываете. На норде? На зюйде?
- На норде, - сказал Пийчик с натугой, словно отвечая по подсказке незнакомый урок.
- Не понимаю, как они могли там очутиться. Там же непротраленный район, - раздраженно сказал посредник. - Сойдите в рубку и покажите наше место.
Темнота вновь зашепталась, потом две пары ног прогремели по трапу, и голос Пийчика сказал уже в непосредственной близости:
- Видите ли… подходя к повороту, я заметил факелы из труб. Вот и пришлось пройти точку поворота, не меняя курса, чтоб выяснить обстановку… Пройдя две мили, я повернул обратно, думал, вот теперь-то прорвусь на Чертову Плешь. Гляжу - опять факелы… Аккурат, когда вы поднялись на мостик…
- Странно, - сказал посредник, припоминая план синей стороны, в котором ни одного слова не говорилось о посылке миноносцев к Чертовой Плеши. - Странно… но, конечно, возможно. И сколько, вы считаете, там миноносцев?
- Три, - ответил Пийчик и подумал: "Что мне - жалко?"
- Каково же ваше решение в связи с изменением обстановки? - задал проклятый вопрос посредник.
- Вот на карту взгляну и сейчас вам отвечу. Только вы в рубку не входите, а то потом глаза ослепнут, - сказал Пийчик и уверенно пошел в рубку.
Но когда он закрыл дверь, вся уверенность его исчезла.
- Наврал, - коротко сообщил он Гужевому. - Теперь все от тебя зависит: есть у тебя место - иду к Чертовой Плеши, нет места - хоть топись.
- Топись, - мрачно ответил Гужевой, - нет у меня места. Через полчаса будет, надо поближе к маяку подойти.
- Полчаса! - вскричал Пийчик. - Что же я ему полчаса врать буду?
- Что хочешь, то и ври. Ты командир - твоя и воля.
- А ты штурман! Давай место, не могу я без точного места на банку идти! Маневры маневрами, а камушки-то не условные!
- Да что я, рожу тебе место? - вскипел Гужевой, и кто знает, что произошло бы в рубке, если бы дверь не открылась и не вошел посредник, преследуя Пийчика, как совесть убийцу.
- Не вижу я эсминцев, и не должно их там быть, - сказал он, глядя на карту. - Ну, покажите, где ваше место?
Гужевой, приняв озабоченный вид, вышел из рубки. Пийчик проводил его взглядом, исполненным злобы и отчаяния, и положил на карту ладонь:
- Тут.
- Ну, а точнее?
Пийчик медленно убрал один за другим пальцы, оставив на курсе указательный, который в масштабе карты покрыл добрые две мили. "Сахар" и в самом деле был где-то в этом районе.
- Зачем же вы так далеко прошли от поворота? - недоумевающе сказал посредник. - Вы рискуете не успеть до рассвета окончить постановку… Ну, и какое у вас решение?
- Я решил… - нерешительно начал Пийчик, но вдруг заметил в стекле рубки приплюснутый добела нос Гужевого и страшно выпученные глаза, которые пытались подмигивать.
- Вот оценю обстановку и сейчас вам отвечу, - докончил он растерянно и быстро вышел на мостик.
- Ну, куда я от него убегу? - с отчаянием спросил он Гужевого. - Что тут случилось, Фрол Саввич?
- Труба твое дело, Иван-царевич, - прошептал Гужевой. - Никакого места не будет. Видимости нет.
Пийчик взглянул в сторону маяка и долгую минуту со стесненным сердцем ждал его вспышки. Наконец мутно-красным глазом подмигнул далекий огонь, закрываясь плотной сырой мглой. Ветер слабел, и надежда, что маяк откроется, слабела вместе с ним.
- Приехали, - упавшим голосом пробормотал Пийчик.
Дверь рубки открылась, и, чувствуя приближение посредника, он застонал. Видимо, терпение того истощилось, потому что в голосе его звучало неприкрытое раздражение:
- Ну… Осмотрелись, товарищ командир корабля? Сообщите ваше решение.
Пийчик взглянул в темноту и тоном человека, которому нечего больше терять, ответил:
- Не могу я вам сказать своего решения.
- Иначе говоря, - язвительно предположил посредник, - вы не пришли ни к какому решению?
- Нет, как же можно… Пришел… Только я потом вам скажу.
- Вы обязаны поставить меня в известность, если решение вы приняли, - сказал посредник наставительно - Как же я оценю ваши действия, если не знаю замысла?
- Ну, не могу я вам сейчас сказать, ей-богу же, не могу, - искренне простонал Пийчик и добавил: - Мне самому неприятно, что так выходит…
- Значит, операция сорвана?
- Это как желаете, - покорно ответил Пийчик.
- Я укажу на разборе маневров, что она сорвана по вашей вине, - сухо сказал посредник. - Что же, я ухожу. Мне, вероятно, больше нечего делать на мостике?
- Верно, идите, - обрадовался Пийчик. - Если что будет, я пошлю доложить, а чего вам тут мерзнуть?.. Фрол Саввич, распорядитесь товарищу посреднику чайку прислать!
- Благодарю вас, - негодующе поклонился в темноту посредник и, оскорбленный в лучших чувствах, направился в каюту писать рапорт начальнику академии.
Подумать только: кто мог ожидать, что его - слушателя последнего курса, кому по окончании академии прочили кафедру военно-морского искусства, - вдруг грубо сунут посредником на такую беспомощную посудину? Подписывая его командировку на эти первые после гражданской войны маневры, начальник академии со всей значительностью подчеркнул всю важность его миссии. В самом деле, эта странная война, в которой все шло шиворот-навыворот, в которой все заветы стратегии и тактики были чудовищно искажены, наконец, слава богу, кончилась. Пришло время, когда можно было внушать плавающему составу забытые им вечные и неизменные принципы, на которых зиждется морская победа. И, перебираясь на штабном катере в Кронштадт (в котором ему как-то не довелось побывать за все время войны), будущий руководитель кафедры с удовольствием представлял себе, какие широкие горизонты он откроет командующему той стороны, где он будет начальником штаба или, в крайнем случае, - начальником оперативного отдела. Но, очевидно, в штабе руководства совершенно упустили из виду ту огромную пользу, которую он мог бы принести флоту: по прибытии он обнаружил, что вся оперативная разработка была поручена тем же командирам, которые всю гражданскую войну провели в полном забвении (или в незнании?) основ военно-морского искусства.
Блокнот, который он мимоходом взял со стола в штабе руководства, оказался из отличной бумаги, плотной и глянцевитой, по которой отточенный карандаш скользил с особой охотой. Жизнь, видимо, начинала постепенно налаживаться во всем, начиная от первых ростков частной торговли и кончая возрождением академической мысли: бумага была ничуть не хуже той, на которой в шестнадцатом году он писал свою первую статью в "Морской сборник", открывшую ему впоследствии дорогу в академию. Качество бумаги и оскорбленная наука, взаимно сложившись, порождали изумительный по силе логики и эрудиции рапорт. В нем посыльное судно "Сахар" еще на первом листе было неразличимо смешано с пищей воробьев и уже было забыто, ибо не этим незначительным объектом могла интересоваться пробужденная мысль академика.
Рапорт подвергал жестокой критике самый план постановки заграждения. Доказывалось, что план был разработан штабом красной стороны с наивной кустарщиной, без глубокого анализа всех вариантов возможных действий противника, с путаной формулировкой решения, с небрежной документацией. Особо возмутительным был "Исторический и гидрологический обзор банки Чертова Плешь", где были допущены грубая неграмотность в определении господствующих на ней ветров и вопиющие ошибки в оценке стратегического значения этой банки для петровского галерного флота. Затем оказалось уместным (с дозволительной в официальном документе долей иронии!) показать на примере Пийчика уровень знаний современного командного состава вообще и намекнуть, как губительно доверять даже незначительную операцию командиру, не имеющему академического образования. Тут в голове мелькнула интереснейшая мысль, и, написав заглавие посвященного ей пункта одиннадцатого - "Некоторые соображения по вопросу о влиянии индивидуальности командующего операцией на общий ход выполнения таковой", - будущий руководитель кафедры пожалел, что не догадался сразу же подложить копирку, ибо мысли, излагаемые в рапорте, превращали его в готовый конспект лекции по курсу военно-морского искусства.
Между тем тот, кто своим поведением вызвал к жизни этот замечательный образец глубокого академического анализа, то есть сам Пийчик, молча стоял на мостике, вперив глаза в сырую и плотную темноту, и ждал.
Чего?.. Маяка?.. Гибели?.. Или встречного корабля, чтобы спросить у него семафором его место?
Ужасна судьба корабля, потерявшего свое место в море! Еще ужаснее состояние его капитана: впиваясь судорожно стиснутыми руками в поручни, он всматривается в темноту, обвиняя себя в преступной небрежности, с тоской в душе вспоминая дорогие лица жены и детей, оставленных на далеком берегу… С дрожью ждет он страшного удара о подводный камень, и каждый гребень волны, белеющий во мраке, чудится ему зловещим прибоем у береговых скал, который превратит в обломки его корабль… Ежеминутно готов он крикнуть громовым голосом роковой приказ "руби грот-мачту!", чтобы, испытав и это последнее отчаянное средство к спасению, остаться со скрещенными на груди руками на мостике корабля, уходящего в бездну… И если даст ему судьба пережить эту страшную ночь, то утром соплаватели с молчаливым уважением отведут взоры от его поседевшей за эту ночь головы…
Нет, напрасно тому, кто сам не терял свое место в море, угадывать, что творится в душе такого капитана, какие чувства терзают его сердце, какие мысли мучают его изнемогающий ум…
- Ведь вот же до чего курить охота, чертова кукла, - сказал Пийчик, оборачиваясь к окну рубки. - Поищи-ка, Фрол Саввич, может, где в столе завалялось…
- Смотрел уж, Ян Яныч, - мрачно ответил Гужевой. - Все как есть скурили. Доплавались… ни места, ни табаку…
- Плохо, - печально вздохнул Пийчик - Я без табаку думать не могу.
- А чего думать-то? - флегматично возразил Гужевой. - Скоро светать начнет. Неужели не обнаружим себя, где мы есть?.. В крайнем случае и напрямик домой дойдем. На нас воды везде хватит, эка штука…
- Да я не о том, - помолчав, сказал Пийчик. - Я думаю, как бы нам на Чертову Плешь повернуть? Ну, мили на две ошибемся… Авось ничего.
Гужевой с явным беспокойством высунулся из окна.
- Что ты, Ян Яныч, как можно без точного места на банку идти? - неодобрительно сказал он. - Повернуть недолго, но коли не угадаем - там камушки, сам знаешь… Выдумали петрушку с этими маневрами, а нам в трибунал?
Пийчик снова вздохнул.
- Петрушка - оно конечно… А ворочать нам все одно надо. Все ж таки такое дело нам доверили - надо оправдать… Засмеют, Фрол Саввич. Вот тебе, скажут, и "Сахар"! Не зря его капусту возить поставили… И перед Андрей Андреичем неудобно: вспомнил о нас человек, надеясь, как на путных, а мы - на-кося…
Это рассуждение чрезвычайно не понравилось Гужевому, который не имел никаких причин обижаться на капусту. Наоборот, разжалование из тральщика в портовое посыльное судно избавило "Сахар" и самого Гужевого от утомительного хождения с тралом по минным полям, чем без продыху занимались весь прошлый год, и нынешняя спокойная жизнь была более подходящей. Упоминание же об Андрее Андреевиче вызвало в нем только неприятные воспоминания о некоторых ошибках по штурманской части, ядовито подмечавшихся последним. Поэтому мотивировки Ян Яныча никак не убедили Гужевого в необходимости искать ночью, без места, окаянную Чертову Плешь.
Но, хорошо зная своего капитана, спорить с которым, если уже он что заберет себе в голову, было занятием пустым, он дипломатично промолчал, надеясь, что вздорную мысль о постановке этого дурацкого заграждения скоро выдует из капитанской головы ночным ветерком.
Но Ян Яныч, еще постояв, повздыхав и подумав, вошел в рубку и склонился над картой.
На ней прямым пунктиром, отмеченным частоколом вех, тянулся Большой корабельный фарватер, от которого у злополучного Бабушкина маяка ответвлялась на юг длинная "Большая Лужская". В конце ее, в кокетливом ожерелье разнообразных вех - крестовых, нордовых, зюйдовых и иных - чернела Чертова Плешь, и у одной из этих вех волей штаба было намечено то проклятое заграждение, от которого зависела победа красной стороны, честь посыльного судна "Сахар" и настроение Гужевого, который все с большим беспокойством ожидал, что наконец решит Пийчик. Неужто в самом деле пойдет на камни?
И пока Пийчик припоминал, как был виден в момент рокового поворота Бабушкин маяк, и прикидывал ход и ветер, тщетно пытаясь догадаться, в какой точке карты может находиться "Сахар", - в тревожном взоре Гужевого, устремленном на Чертову Плешь, грозящую неминуемым трибуналом, медлительно засветилась мысль.
- Ян Яныч, - сказал он, сам удивляясь своей догадке. - Так она ж крестовая!
- Кто?
- Да веха у Чертовой Плеши, от которой мины кидать.
- А что мне с того - легче? - горько сказал Пийчик. - Где ее теперь сыщешь? Заплыл ты, брат, черт тебя знает куда, а я расхлебывай. Тебе, Фрол Саввич, не корабли водить, а…
И Пийчик высказал такое предположение, что Тюкин, сменивший на штурвале рулевого, фыркнул и покрутил носом. Но Гужевой, счастливый своей находкой, ничуть не обиделся на предложенную ему профессию и хитро улыбнулся.
- А зачем нам ее искать? Мы же по Кронштадтскому проспекту идем, а тут вех - что посеяно! И все - крестовые… Подойдем к любой, покажем посреднику - вот, мол, вам вторая крестовая у Чертовой Плеши, как в аптеке! И валяй, благословясь, - все равно ведь на бумаге… Ему в темноте не видать, а на карте я тебе полный пейзаж нарисую: и где шли, и где поворачивали, и моменты проставлю…
Пийчик повернулся к нему, и лицо его на миг просветлело. Но, подумав, он огорченно покачал головой.
- Да не найдешь ты вехи. Днем бы увидали. А ночью - где их увидишь?
- Ян Яныч, - оскорбленно сказал Гужевой. - Мы же обратным курсом идем, а компас у меня работает, как часы… То есть не как часы… - поправился он, вспомнив, - часы меня, Ян Яныч, подвели, это точно… Я из-за часов и поворот проскочил… А компас - уж будь покоен! Туда по вехам шли впритирочку, значит, и обратно они у нас рядышком…
Видимо, перспектива одним ударом закончить эту нудную операцию соблазнила и Пийчика, потому что, постояв над картой и повздыхав, он решительно поднял голову.
- Ищи веху. Но смотри, Фрол Саввич, коли не найдешь!
Чуть заметно светало, и веху действительно можно было приметить. Минут десять оба стояли на крыльях мостика, потом Гужевой радостно вскрикнул:
- Веха, Ян Яныч, ей-богу, веха! Крестовая!.. Стопори машины! Я сейчас карту разрисую - буди посредника!
- Обожди, - сказал Пийчик. - Иди в рубку, малый ход дай… Да не телеграфом - голосом скажи: опять, не дай бог, тот на звонки вылезет… Товарищ Тюкин, вон слева веха, подворачивайте полегоньку!
"Сахар" медленно подошел к крестовой вехе, и Пийчик включил "прожектор". Этим пышным именем на "Сахаре" называлась обыкновенная стосвечовая лампа, приспособленная к автомобильной фаре для освещения пристаней. Однако света ее оказалось вполне достаточно, чтобы на дощечке, прибитой к штоку вехи, разобрать номер восемнадцатый. Пийчик выключил "прожектор" и быстро вошел в рубку.
- Ну, ты, штурман господа бога, вот тебе и место! - сказал он торжествующе. - Считай на карте восемнадцатую веху, им на этом колене от Бьоркского тупика счет идет, забыл, что ли, как сами их ставили?.. Ну-ка, покажи… Эк куда заплыл! Подкинь, сколько отсюдова до Чертовой Плеши… - Он нагнулся к переговорной трубе. - В машине! Полный ход! Да глядите у меня с вентиляторами, чтоб самый парадный ход был, а то дам я вам жизни! В боевую операцию идем, понятно?..
Гужевой, пошагав по карте циркулем, почесал живот.
- Все одно, Ян Яныч, не получается. Не поспеем: и самым парадным полтора часа ходу, а скоро светает.
- Полтора? - удивился Пийчик. - Ты как же считал?
- Как полагается: по Кронштадтскому проспекту и по "Большой Лужской".
- А кто тебя учил по фарватерам считать? - сердито сказал Пийчик. - Ты мне тут локсодромии-мордодромии не разводи! Напрямик считай - с этой вехи до той. Срезай угол, что мы, линкор, что ли?
Гужевой вздохнул.
- Да неаккуратно напрямки-то, Ян Яныч… Вот же тут - восемь-бе…