В тот день на Северный полюс опустился ведомый экипажем знаменитого полярного летчика Михаила Васильевича Водопьянова огромный четырехмоторный воздушный корабль АНТ-6, известный в военных кругах как тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Он доставил экспедицию научной дрейфующей станции – Ивана Дмитриевича Папанина, Эрнста Теодоровича Кренкеля, Евгения Константиновича Федорова и Петра Петровича Ширшова – к месту их "постоянной дислокации".
Кто еще до этого был на полюсе? Роберт Пири, пробившийся к цели в начале века на собачьей упряжке? То был великий, нечеловеческой воли подвиг отчаянного одиночки. Но полюс от этого визита понятнее и доступнее не стал.
А тут – целой гурьбой на прекрасной, как из сказки, машине.
Через неделю на полюсе стало совсем "тесно": опытнейшие полярные пилоты, Василий Сергеевич Молоков, Анатолий Дмитриевич Алексеев и Илья Павлович Мазурук, привели еще три АНТ-6 с техническим оборудованием и продовольствием на целых два года жизни для полюсных зимовщиков.
Выждав после посадки Водопьянова всего 4 дня, пока папанинцы обустроятся и станут на вахту, Сталин 25 мая пригласил к себе, чтоб обсудить план предстоящих перелетов, Леваневского (который, кстати, никуда не собирался улетать), Чкалова и Байдукова. Зван был и Громов, но Михаил Михайлович действительно был еще в госпитале, задерживался на профилактических процедурах и в совещании участия не принимал.
С экипажем Чкалова все позиции обстояли, кажется, просто и особых вопросов не вызывали. Правда, Сталин попытался было пошатнуть уверенность экипажа в благополучном исходе перелета:
– Все же один мотор…
Но Чкалов нашелся:
– Один мотор – сто процентов риска. Четыре мотора – четыреста.
И все расхохотались. Пожалуй, эта вовремя сказанная прекрасная чкаловская шутка и решила исход вопроса.
Интересно, смутился ли тогда Леваневский? Но было ему не до шуток.
Он тоже заявил о своем твердом намерении лететь в Америку через полюс в этом году, но теперь уже на самолете ДБ-А и в составе все того же экипажа – с Левченко и… Байдуковым.
В зале наступила шоковая тишина. Помедлил и Сталин. Потом, взглянув на обмершего Байдукова, тихо спросил его:
– Как это понимать?
Георгий Филиппович уже пришел в себя и доложил, что он состоит в экипаже Чкалова и ни с кем другим лететь не намерен.
Это что ж, Леваневский все еще не знал, что Байдуков вошел в экипаж Чкалова и вместе с ним собирается лететь в Америку? Чудной вопрос. Да знал, конечно! Но мало ли у кого какие намерения? Давно известно: первым через полюс должен идти он, Леваневский. Так решил Сталин. Вождь всегда сохранял за ним это справедливое право. Как же может быть иначе? Значит, так и будет: сначала Леваневский с Байдуковым, а Чкалов, или кто там еще, – это потом.
Но поезд ушел. И на нем – Чкалов
Судя по всему, независимо от готовности Леваневского, Сталин с некоторых пор был уже заинтересован в лидерстве Чкалова. Все же на дворе бурлил 37-й неспокойный год. Страну сотрясали аресты "врагов народа", скоротечные расстрельные приговоры, массовые ссылки в Сибирь и на Север…
А авиация в те годы творила чудеса. Ее ошеломляющие достижения и рекорды поддерживали живой дух созидания советских людей, высвечивали свою родную Россию процветающей и могучей, помогали жить с верой в доброе будущее.
Так что тут не до претензий и турниров.
Для широких масс народа, для страны Сталину нужен был новый символ, так сказать, лидер прогресса в облике человека грядущего времени. И таким мог быть только Чкалов. Не Леваневский же и даже не Громов.
Интересно, знал ли Сигизмунд Александрович – не мог не знать, – что именно в то время состоялось решение Политбюро Центрального комитета партии "О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп" и в стране уже шли аресты поляков. Их было арестовано около 18 тысяч. Брали всех подряд. Среди них был и командир кавалерийского корпуса Константин Константинович Рокоссовский, будущий Маршал Советского Союза.
Правда, этим "мероприятием" руководил уже не Ягода, а кровавый карлик Ежов. Но Леваневского не тронули. Так что потеря лидерства была для него не самым большим огорчением.
– А в каком состоянии самолет ДБ-А? – прозвучал вопрос Ворошилова.
– ДБ-А пока в работе, – отвечал ему Байдуков. – На нем идут серьезные доделки и продолжаются летные испытания. К дальнему перелету он еще не готов.
– Как это не готов? – воскликнул Ворошилов. – Ты ж с Кастанаевым на ДБ-А рекорды ставил – по скорости, по подъему грузов на высоту!..
– Так то в ходе испытательных полетов, а на дальность он не годится.
– Вот что, – резко вмешался Сталин, – вы покажите самолет товарищу Леваневскому, а уж он сам скажет – годится или не годится.
На том дискуссия и завершилась.
Чкалов получил право на перелет через полюс в Сан-Франциско в июне-июле, а Леваневскому был приоткрыт путь в Америку на более позднее время – в июле-августе, и то лишь предварительно, как бы условно, по состоянию ДБ-А.
Узнав, что Чкалов летит в Америку, Громов мгновенно выписался из госпиталя и по его просьбе 10 июня к вечеру был принят Сталиным.
Присутствовали все те же: Молотов, Ворошилов, из авиационных деятелей – Алкснис, Туполев, еще кто-то. В общем – Политбюро с приглашенными по делу лицами.
Громов просил разрешить перелет в Сан-Франциско и ему. Но это вызвало вопрос у Молотова (он, кстати, как полагалось председателю Совнаркома, и вел это совещание, точнее – заседание Политбюро, а Сталин прохаживался вдоль длинного стола):
– Зачем вам этот перелет, если туда летит Чкалов? – В голосе Молотова явно звучали не одобряющие громовскую затею нотки.
Да, действительно, если Чкалов долетит до Сан-Франциско, значит, будет "покорена Америка" и установлен мировой рекорд дальности по прямой. Какой же смысл повторять его Громову? А случись у него в пути летная неприятность, так и рекорд Чкалова будет омрачен!
Но Михаил Михайлович заявил, что, достигнув Сан-Франциско, он сможет пройти к Лос-Анджелесу, а если не будет возражать Мексика, то и дальше.
Сталина, видимо, заинтересовала такая драматургия перелета, и он, на минуту остановясь, спросил:
– А как вы думаете это осуществить?
– Очень просто, – ответил Громов. – Чкалов взлетит первым, а я за ним через полчаса.
Обсуждение было коротким и закончилось лаконичной фразой, усиленной привычным жестом руки Сталина: "Я – за!"
Против уже никого не могло быть.
В решении Политбюро о перелете экипажа Громова так и было записано: "Одновременно с полетом экипажа т. т. Чкалова, Байдукова и Белякова".
Михаил Михайлович такому обороту дела рад был бесконечно и еще из стен Кремля сообщил эту счастливую весть второму пилоту Андрею Борисовичу Юмашеву и штурману Сергею Алексеевичу Данилину: "Летим!"
То была великолепная тройка – образованные, интеллигентные люди, профессионалы высочайшего класса.
"Бывалые пилоты не щадят корифеев, – писал в своих записках Марк Иванович Шевелев, начальник полярной авиации. – Рассказывают разное – то похваливают, а то припомнят такое, что аж неловко становится. А о Громове, при общем одобрении, слышу: "Тончайший знаток летного дела! Он как гроссмейстер – ситуацию просчитывает за двадцать ходов вперед"".
Да, таким он и был. Это общее мнение – абсолютный авторитет в авиации.
Громов ясно представлял трудности нового пути и хорошо знал, кого приглашать в свой экипаж. Юмашев был ему под стать – отлично летал по приборам, славился выдающимся летчиком-испытателем, человеком с твердой волей и решительным характером. Яркая, колоритная личность – умница, красавец, художник, многократный высотный рекордсмен.
У него, как и у Громова, был свой самолет и свой экипаж, с которым он тоже готов был пуститься в погоню за рекордом, но, когда в возникшей ситуации возможность пройти в Америку через полюс давалась только Громову – командиры кораблей решили объединить свои усилия.
С Юмашевым в экипаж Громова пришел и Данилин – известный штурман-испытатель, искусный аэронавигатор, дипломированный инженер. "Непревзойденный штурман того времени", – сказал о нем Громов.
– Летим вместе с Чкаловым! – оповещал командир своих спутников.
С огнем играл Михаил Михайлович, опасно играл!
Вероятно, Сталин представлял себе эту идиллию парного перелета вполне благовидно: вот летит самолет Чкалова, а за ним, в получасе, следует машина Громова. Сначала в Сан-Франциско садится Чкалов, а за ним, через полчаса, появляется Громов и летит дальше, к Сан-Диего.
Но Громов был спортсменом до последней клеточки и знал заранее – Чкалова обойдет еще задолго до Северного полюса. И пройдет дальше, и сядет раньше. Он уже все рассчитал, и сомнения его не мучили. Но мог разразиться нешуточный скандал. Если отобрав у Леваневского честь и право первопроходца, Сталин отдал их Чкалову, то так тому и быть. У него и надпись на фюзеляже, подобающая событию: "Сталинский маршрут", и весь экипаж – члены партии, а у Громова на борту никаких заклинаний, и вся команда беспартийная. Не дай бог перепутать места – в тот знаменитый год такие штуки даром с рук не сходили.
Нет, Громов вовсе не собрался устраивать гонку на скорости, хотя в запасе у него был и этот козырь. Он знал другое – экипаж Чкалова в поисках свободных проходов будет метаться вокруг циклонов и фронтальных разделов, выйдет из графика и неизбежно потеряет на этом и уйму времени, и немало горючего. Он сам отстанет и пропустит вперед Громова.
Раньше других понял опасность соседства двух летных знаменитостей Алкснис. Он прекрасно знал Громова, его мертвую спортивную хватку, высокий летный интеллект и безукоризненную технику пилотирования. "Обштопать" товарища на спортивной трассе – такую возможность он ни за что не упустит, и в азарте состязания никакие "высшие соображения" его не остановят.
Почувствовал это неожиданное неудобство и чкаловский экипаж. Его отношение к громовскому натянулось сразу же. Несмотря на то что обе экипажных тройки собирались взлетать друг за другом с одного аэродрома, идти по одному и тому же маршруту, с одной и той же задачей – вместе они в те дни ни разу не встретились, чтоб хотя бы обсудить сложности предстоящего пути, обговорить режим радиообмена, взаимной информации и меры безопасности полета.
А впрочем – зачем? У них были разные задачи: у Чкалова – избавиться от Громова еще до старта, у Громова – обойти Чкалова еще до полюса и первым приземлиться в районе Сан-Диего.
На этот раз полет обоих экипажей был под контролем ФАИ – Международной авиационной федерации, членом которой Советский Союз стал совсем недавно – с 1935 года. Теперь мировые рекорды, если их удастся захватить в перелетах Чкалова и Громова, будут закреплены за нашей страной официально.
Полномочный представитель ФАИ нашей страны – Центральный аэроклуб СССР – для фиксации рекорда дальности полета по ломаной линии назначил и утвердил спортивных комиссаров. Так, на дрейфующей станции "Северный полюс" полномочия спортивного комиссара получил Евгений Константинович Федоров, а на о. Рудольфа – штурман экипажа Ильи Павловича Мазурука, дежурившего там со своим АНТ-6 для подстраховки безопасности дрейфа папанинцев, Валентин Иванович Аккуратов. Обязанности спортивных комиссаров были возложены и на начальников зимовок на о. Колгуев, и в двух пунктах на западном берегу Новой Земли.
А что касается регистрации рекордов полета по прямой, то тут по законам ФАИ достаточно было на старте опломбировать топливные баки и бароспидографы, засвидетельствовать этот факт в протоколах, зафиксировать координаты взлета – и лети, дорогой товарищ, куда и как угодно: все равно результат полета будет равен расстоянию по кратчайшей прямой между точками взлета и посадки.
Подвергся этой процедуре – пломбировке бензобаков и бароспидографов – и самолет Чкалова.
Но дальше стали происходить удивительные приключения. Однажды, незадолго до дня взлета, экипаж Громова, войдя утром в ангар, остолбенел: самолет стоял… без мотора. Ни вопросов, ни предупреждения – все произошло молча, ночью. Кто и почему его снял – никто вразумительно объяснить не смог. Молчали даже те, на чьих глазах произошла эта процедура. Только и было кем-то сказано, что, мол, на самолете Чкалова мотор вроде бы оказался ненадежным и пришлось его спешно менять на снятый с громовского.
Странное и нелепое объяснение. Перестановка мотора с самолета на самолет вещь, в общем-то, допустимая. Но одно дело в строевых эскадрильях и другое – на одномоторном рекордном самолете перед межконтинентальным перелетом через Северный полюс. Уж раз такое случилось – нужно, конечно же, ставить только новый мотор, с завода.
А случись отказ на самолете Громова – мог ли оказаться "донором" самолет Чкалова? Праздный вопрос!
Никто не собирался менять мотор на самолете Чкалова – в том не было никакой необходимости: движок работал чисто и не вызывал каких-либо подозрений.
Михаил Михайлович был в недоумении – кому нужна была эта коварная интрига? Казалось, проще всего – подойти к самолету Чкалова и узнать хотя бы часть правды – меняют ли там мотор? Но Громов не мог решиться на такой визит без риска разочароваться в нем – так в те дни сложились взаимные отношения.
Много позже, когда заходил об этом разговор, пожимал плечами и Байдуков: "Какая замена мотора? О чем вы говорите?"
На самом же деле громовский мотор увезли в ЦАГИ, пообещав вернуть новый, с завода, не назвав времени его подачи.
Конечно, такая "операция" не могла состояться без ведома не только Алксниса, но, несомненно, Сталина. Это, видимо, и останавливало Михаила Михайловича от решительных разбирательств и протестных поступков. Судя по всему, Сталин решил на всякий случай, пока летит Чкалов, подержать Громова в резерве, а чтоб тот не проявил свойственного ему напора и как-нибудь не взлетел, пустясь в погоню за Чкаловым, счел за лучшее дать согласие на съемку мотора. Так надежнее.
Позже случился еще один "мелкий" эпизод: вдруг в комплекте навигационных карт экипажа Громова, хранившихся под замками, не оказалось нескольких важных листов. Потом, после взлета Чкалова, они появились так же загадочно, как и исчезли. Кто-то Громова "опекал" не на шутку.
А страна, вся наэлектризованная, ждала чуда полета экипажа Чкалова – через весь Ледовитый океан, через полюс – аж до Сан-Франциско. Газеты и радио выхлестывали самые неожиданные сообщения обо всем, что касалось самолета и экипажа. Своих любимцев провожала вся страна. С эстрад разливались новые песни, лихо звенели немудреные частушки:
Сан-Франциско далеко,
Если ехать низко,
Если ехать высоко -
Сан-Франциско близко.
Это были распевки о чкаловском экипаже. О громовском – ни звука.
Но вот – бывает же такое – самолет и экипаж готовы к полету, осталось только выждать для взлета и хотя бы для первой части маршрута подходящую погоду, как вдруг – беда.
Во время тренировочного полета на истребителе И-5 начальник НИИ комдив Бажанов не справился с расчетом на посадку (летает-то редко, навыки растерял) и вмазал колесами шасси в правое крыло стоявшего у начала посадочной полосы АНТ-25 Чкалова. Истребитель перевернулся и шлепнулся на спину, Бажанова увезли в госпиталь, а на самолете АНТ-25 осталась покореженной консоль крыла. Институтские инженеры сразу определили – ремонт предстоит долгий, заводской, не исключено – нарушена нивелировка. Но примчались туполевцы и заявили – через неделю будет в строю. Так и вышло.
"Спи, отдыхай, наш командир"
Наконец – 18 июня 1937 года – день взлета. Бурные сцены проводов, неистовство прессы.
Среди провожавших был и Громов. Но Чкалов не подошел к нему, не попрощался, будто какую-то вину перед ним чувствовал. Потом стремительно подошел к самолету, нырнул в кабину, взлетел на ясной зорьке и взял курс на север, чтобы через двое с половиной суток навечно приземлиться в истории человечества.
Все идет по графику: первые строки в бортжурнале заполняет восседающий за штурманским столиком Байдуков. На масляном баке (он в длину всего метр, но к нему приторочена откидная доска) поверх спального мешка улегся и тщетно пытается заснуть Беляков. В кресле летчика в кепке задом наперед, в темных очках и с трубкой в зубах сидит Чкалов.
Солнечная погодка, спокойный воздух – не шелохнет.
Но вот на подходе к Белому морю (в том самом месте, где двумя годами раньше начались неприятности у Леваневского!) – первая тревога: на новом приборе – масломере расходного бака – изрядно и опасно упало показание количества масла. Так рано? Байдуков, не раздумывая, ухватился за ручку альвеера и занялся интенсивной перекачкой. Качал долго, но масломер – ни с места.
И вдруг – по полу, по днищу фюзеляжа стали широко расплываться масляные пятна, лужицы и брызги. Неужто старая история? Опять возвращение? Но наконец удалось разобраться: под неплотно сидевшим стеклом прибора заклинилась стрелка масломера. Всего лишь. А масла в расходный бак было послано столько, что все, что туда не вместилось, расплылось по самолету. Освободил Байдуков эту чертову стрелку, и стала она показывать правильно. Теперь пришлось рвать на тряпки мешки и вытирать масло, заниматься уборкой.
Кольский полуостров встретил экипаж хмуро, многослойной тяжелой облачностью. Байдуков сменил Чкалова и стал искать свободные проходы – не хотел на перегруженной машине заползать в неспокойные хляби, но деваться некуда – перешел на слепой полет, окунулся в зону обледенения. И все же ему удалось выйти за облака – там хорошая погода, ясная, и за штурвал снова сел Чкалов – продолжил полет, а Байдуков пошел менять Белякова.
От прохода над контрольными точками Новой Земли, где ждали самолет спортивные комиссары, экипаж отказался сразу – пробиться к земле на визуальный с нею контакт в той метеообстановке было очень непросто.
Над Баренцевым морем верхняя кромка облачного слоя стала заметно повышаться, и Чкалов потянулся за нею – все набирает и набирает высоту. Она уже за пределами графика полета, самолет идет на нерасчетном режиме с явным перерасходом горючего, а впереди – новая преграда – темная, сплошная стена. Ее не перевалишь – это циклон. Зато справа появилась светлая полоска безоблачного неба, и Чкалов устремился туда, стал обходить стену по ее южной кромке. Больше часа шел самолет ломаными курсами на восток, а то и с южной слагающей. Вперед, к полюсу – ни на метр.
Но деваться некуда – пора доворачивать на север, входить в облака. За рулями Байдуков – он так и не прилег. Валерий Павлович опять идет отдыхать – это уже надолго: из циклона выход будет не скорый.
Байдуков взял курс на ЗФИ – Землю Франца-Иосифа, решил пробиваться к ней в слепом полете. Самолет покрывается льдом. Под ледяной коркой потряхивает хвост, и Байдуков дает полный газ, лезет наверх. Наконец светлеет, становится легче. Только мотор довольно часто стал давать выхлопы в карбюратор. Это капризничает новый бензин – высоты не любит. Приходится обогащать смесь, расходовать лишние килограммы топлива.