Приехав в Москву, я, согласно условию с питерцами, немедленно же снял себе комнату и телеграфно сообщил жене мой адрес. На другой день я получил от нее условленную телеграмму, которая должна была означать, что получатель литературы явится ко мне по моему адресу на третий день с установленным паролем, по предъявлении которого я передам ему литературу. Надо упомянуть, что в Петербурге у нас было условлено все до последней мелочи и что ко мне должна была явиться одна девица, которую я не знал и которая должна была назваться (нарочитый псевдоним) "Сумцовой" и установить свою личность ввернутыми в нейтральный разговор следующими словами: "Я могу вас успокоить: жизнь Пети вне опасности". Пароль этот был не совсем абстрактный: Петей мы называли шафера на нашей свадьбе, Петра Гермогеновича Смидовича, незадолго перед тем эмигрировавшего в Англию. Все, повторяю, было разработано до последней детали еще в Петербурге, и казалось бы, что все должно бы было пройти совершенно гладко.
Надо упомянуть, что накануне моего отъезда из Петербурга из пришедшего номера "Русских ведомостей" мы узнали, что скончалась Мария Александровна Ульянова (мать Ленина), что вынос тела в такую-то церковь и похороны состоятся в самый день моего приезда в Москву. Ко мне в Петербурге пришла наша старая приятельница Любовь Николаевна Радченко (в настоящее время жена известного меньшевика Ф. И. Дана) и принесла мне деньги с поручением купить и возложить на гроб умершей венок.
Поэтому я тотчас же после того, как снял в Москве комнату, поспешил к Ульяновым. Час, назначенный для выноса тела в церковь, прошел. Я был в Москве совсем новый человек, не знал, где надо купить венок, поэтому я решил поехать на квартиру Ульяновых, узнать там, где находится церковь, и затем купить венок и пр.
Подъехав на извозчике к воротам дома, где жили Ульяновы, и проходя через двор к их квартире, я был удивлен, не видя никаких следов похоронных аксессуаров вроде ветвей елей. Я поднялся во второй этаж. Было около десяти часов утра. Никаких следов состоявшегося выноса тела… Я позвонил… Мне открыла сама Мария Александровна. От неожиданности я раскрыл рот и у меня, по-видимому, стало очень глупое выражение лица, потому что Мария Александровна засмеялась.
- Что, Георгий Александрович, - сказала старушка, - верно, вы тоже явились на похороны?.. Как видите, я еще жива, входите, пожалуйста… это умерла моя однофамилица, которую тоже зовут Мария Александровна, царствие ей небесное…
Появилась и Анна Ильинична. У нее было строгое и сердитое выражение лица. Она безумно, до самозабвения любила свою мать, и это совпадение произвело на нее самое удручающее впечатление.
- Знаете, - сказала она, когда Мария Александровна вышла из столовой, служившей им гостиной, - это такая гадость эта ошибка… ведь знаете, нас засыпали отовсюду телеграммами, письмами… вчера многие приезжали с венками… Я так зла… Ведь, подумайте, какое удручающее впечатление это должно было производить на бедную мамочку… вся эта нелепая шумиха…
Глава 2
Я с "нелегальщиной" в Москве. - Полная путаница. - "Нелегальщина" хранится у меня. - Филеры. - Объяснение с А. И. Елизаровой разъясняет все.
Я ждал девицы, которая должна была прийти за "нелегальщиной". Но дни шли. Никто не являлся, а между тем тотчас же после прописки моего паспорта в участке я заметил, что за мной следят филеры… А мне некуда было девать мою "нелегальщину", и в случае чего я рисковал, по тогдашним временам, здорово "засыпаться" с поличным… Я условно написал жене о моих затруднениях. Получил от нее ответ, что питерцы стараются выправить это дело. Надо было ждать.
Моя покойная сестра В. А. Тихвинская, жившая тогда в Петербурге, в бытность мою там просила меня познакомиться в Москве с ее старинным приятелем и товарищем по студенческой жизни в Швейцарии князем Г. Г. Кугушевым, которого она мне аттестовала как активного марксиста. Я отправился к нему. От него я узнал, что в Москве после последнего провала идет страшная слежка и что московские сыщики - мастера своего дела… Я не решился доверить ему моего секрета и должен был продолжать хранить литературу у себя в весьма ненадежном месте… Прошло около двух недель…
Обещанных разъяснений из Питера не приходило. Я решил повидаться с Анной Ильиничной и постараться осторожно выведать у нее, не знает ли она чего-нибудь об этой литературе. В Петербурге меня предупредили, что у Ульяновых нельзя ни с кем, кроме Анны Ильиничны, говорить о революционных делах, ибо Мария Александровна, старший сын которой Александр был повешен за покушение на жизнь Александра III, так боится за остальных детей, что всякое упоминание при ней о революционных делах ее приводит в тяжелое нервное состояние. А к тому же в это время ее третий сын, Дмитрий, студент-медик, сидел в Таганке (московская тюрьма. - Ред.) Ленин находился в ссылке в Минусинске… Все это тяжело ложилось на старушку. И вся семья старалась всячески отвлекать ее от печальных мыслей и делала все, чтобы по возможности развлекать ее.
Я попал к Ульяновым очень удачно: Мария Александровна с младшей дочерью собиралась в театр, и мы, таким образом, остались вдвоем с Анной Ильиничной. Впрочем, не совсем, так как дома оставался и ее муж. Но покойный Марк Тимофеевич, очень умный и достойный во всех отношениях человек, был в семье Ульяновых, где царила Анна Ильинична, в крайнем загоне.
Я начал с ней дипломатический разговор. Прямо я, конспирации ради, не мог ее спросить, не слыхала ли она чего-нибудь о том, что московские товарищи ждут литературу… Анна Ильинична была умная женщина и большая, очень сдержанная конспираторша, хорошо владевшая собою. Но я заметил, что она была чем-то встревожена, хотя и умело скрывала это…
- Ну, как вам нравится Москва, освоились вы уже с нею? - спросила между прочим она. - Завели знакомства?
- Да трудно в Москве, Анна Ильинична, как-то я совсем растерялся в ней, - неопределенно отвечал я, - надо привыкать.
- Да, конечно, Москва не Питер, у нее своя собственная физиономия… но вы увидите, что привыкнете к ней и полюбите ее…
- Будем надеяться, а пока что приходится очень тяжело…
- Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь, скажите? - настороженно предложила она.
- Не знаю, боюсь, что нет… дело такое… касается…
Испугавшись, что мы слишком близко к цели моего визита, я замялся и, оборвав фразу, перешел на другую тему. Но тут Анна Ильинична бесцеремонно выслала своего мужа из столовой.
- Марк, у тебя, кажется, спешная работа, ты не стесняйся Георгия Александровича, иди к себе… - довольно резко сказала она.
Марк Тимофеевич грузно поднялся и, угловато извинившись, пошел к себе…
- Да видите ли, Анна Ильинична, не знаю, как и сказать, право, - отвечал я, стараясь говорить дипломатически. - Я вот уже около двух недель жду известия об одном моем старом друге… моем шафере, и очень боюсь, что он серьезно болен…
- Я возвращаюсь к моему предложению вам помочь, - продолжала Анна Ильинична, - если, конечно, я могу…
Я почувствовал в этом вопросе скрытую под тоном светской любезности большую тревогу.
- Что же, он не здесь, не в Москве? - тихо спросила она, пытливо глядя мне в глаза.
- Нет, он в Англии, - сказал я, - он был серьезно болен… боюсь, не опасно ли?..
- Ну, зачем так мрачно думать, - быстро ответила она, - "pas de nouvelles bonnes nouvelles", и я надеюсь, что "он вне опасности".
- Вы в этом уверены? - живо спросил я ее, видя, что мы уже почти договорились до установленного пароля.
- Уф, - с облегчением вздохнула она и, бросив конспирацию, прямо спросила меня: - Так это вы? Господи, как напутали ваши питерцы… Ну, теперь все ясно… Я могу вам сказать, что псевдоним "Сумцова" должна была передать вам пароль: "Петя вне опасности", и она посейчас, благодаря тому что питерцы переконспирировали, с тревогой ждет вас у себя по данному ею питерцам адресу, ничего не понимая…
- Да, позвольте, Анна Ильинична, не она меня должна ждать, а я должен ждать ее у себя и жду уже более двух недель… Какое безобразие!..
Все разъяснилось. Оказалось, что действительно питерцы переконспирировали, запутав ясное само по себе дело, плохо поняв какое-то зашифрованное письмо…
- Я в курсе этого дела, - сказала Анна Ильинична. - Теперь вопрос о "Сумцовой" отпадает. Не согласитесь ли вы, Георгий Александрович, закончить это навязшее у вас в зубах дело и свезти литературу по адресу, который я вам укажу?.. Вы понимаете, что за нами очень следят из-за ареста Мити (младший брат Ленина. - Ред.).
Конечно, семья Ульяновых была очень на виду у полиции, и, если бы кто-нибудь из них взялся закончить это дело, это могло грозить провалом. Но и за мной тоже следили, и, само собою, мое знакомство с Ульяновыми не могло остаться не замеченным филерами. Но было благоразумнее во всех отношениях, если я лично закончу это "опасное" дело, не впутывая в него новых лиц. Поэтому я согласился.
- Спасибо, Георгий Александрович, - просто сказала Анна Ильинична, - вы меня очень выручаете… я так боюсь за мамочку, боюсь, что, если бы случилось что-нибудь с кем-либо из нас, она просто не пережила бы этого… Право, вы очень великодушны… ведь вы тоже рискуете, - спохватилась она.
- Ничего, Анна Ильинична, - поторопился успокоить я, - авось как-нибудь мне удастся обмануть шпиков… Куда я должен отвезти? Это место неподозрительное, чистое?
- О да, никаких подозрений…
Мы условились, что я явлюсь в указанное место, где меня будут ждать и где я сдам литературу, сказав как пароль: "Я вам передаю привет от Тяпкиной".
- К вам выйдет Анна Егоровна Серебрякова, - сказала Анна Ильинична, - это наша близкая приятельница, которая часто бывает у нас. Я ее предупрежу, и все пройдет гладко. И кстати, вам будет интересно и небесполезно познакомиться с ее семьей. Это старая революционерка, народоволка "из славной стаи" Желябова, Перовской, Кибальчича, с которыми всеми она была очень дружна. Она сама избегла едва-едва той же участи… Теперь она отошла уже давно от революции и занимается исключительно литературой в качестве переводчицы… И теперь она чиста от всяких подозрений у полиции, так что это очень надежное место для хранения "нелегальщины" и для всяких конспиративных сношений… Живет она на Смоленском бульваре… Но, конечно, я даю ее адрес лишь людям вполне надежным и опытным.
И она подробно рассказала мне, как надо туда проехать, и прочие подробности.
Глава 3
Я везу литературу к А. Е. Серебряковой. - Оказалось, что я попал в самую геенну предательства. - А. Е. Серебрякова - знаменитая старая предательница, разоблаченная В. Л. Бурцевым. - Суд над ней в советской Москве. - Расстрел, замененный смягчением участи ввиду дряхлости. - Рука Серебряковой в деле моего ареста и "дело 1 марта 1901 года".
Я считаю полезным остановиться ненадолго на имени А. Е. Серебряковой, одной из весьма зловещих фигур российского революционного движения. Имя это принадлежит истории. Но, увы, история запечатлела ее имя, не включив его в пантеон славной и вечной памяти героев народовольцев, но пригвоздив к позорному столбу наряду с Иудой, как старого и ловкого провокатора и предателя, долго, чуть не целые десятилетия ведшего свою инфернальную работу…
В. Л. Бурцев, которому принадлежит печальная честь расшифрования истинной роли многих предателей и провокаторов, сорвал несколько лет назад маску с этой роковой женщины, пользовавшейся большим престижем в глазах многих поколений российских революционеров. Не так давно ее судили в Москве, как об этом сообщали русские газеты. Перед судом предстала дряхлая, слепая, перешедшая уже за восемьдесят лет старуха… Она не отрицала, а спокойно, деловым тоном подтверждала все пункты предъявленных ей обвинений… И суд, советский суд, - вынес поистине достойный высокого понимания своей задачи мудрый приговор: он приговорил ее к смертной казни, но заменил ее дарованием ей жизни, мотивируя эту милость ее дряхлостью…
Только недавно, к моему запоздалому ужасу, я узнал из разоблачений В. Л. Бурцева (он лично рассказал мне подробности) об истинной роли Серебряковой. Но в описываемое время, собираясь к ней и принимая ряд необходимых конспиративных предосторожностей, чтобы обмануть сыщиков всеми обычными в таких случаях приемами, я не имел, конечно, и тени подозрения, что отправляюсь с поличным в самую геенну предательства… Само собою все прошло вполне благополучно. Я сдал литературу и облегченно вздохнул. Серебрякова приняла меня прямо с распростертыми объятиями, оставила меня у себя ужинать и просила бывать. И я сидел в ее уютном рабочем кабинете, и она рассказывала мне о своих отношениях с героями народовольческой борьбы: о Желябове, Перовской, Михайлове и других, в судьбе которых она сыграла такую проклятую роль. Она была интересная, по всему виденному, женщина, остроумная собеседница и хорошая рассказчица. У нас нашлись с ней общие приятели и друзья из старых народовольцев… Я бывал у них, и хотя дружественных отношений у нас с нею не было, но установились очень приличные отношения знакомства. Я часто встречал ее у Ульяновых, которых она навещала как друг дома из-за старушки Марии Александровны, с которой так же, как и с Анной Ильиничной, она была очень дружна… Лишь теперь, после разоблачений Бурцева, я догадался, что в моем аресте в Москве 1 марта 1901 года, когда по одному делу со мной были арестованы Мария Ильинична Ульянова и М. Т. Елизаров, играла предательскую и провокационную роль и Серебрякова. Я сужу по той осведомленности жандармов, которая обнаружилась при допросах.
Глава 4
Дружба с Ульяновыми. - М. А. Ульянова. - Дело и казнь старшего сына Александра. - Мать и ее горе. - Культ матери в семье Ульяновых. - Анна Ильинична во главе этого культа. - Анна Ильинична и Марк Тимофеевич Елизаровы. - Мария Ильинична и Дмитрий Ильич Ульяновы. - Характеристика их Лениным. - Ленин и его мать.
Я уже говорил, что между Ульяновыми и мною установилась дружба, которая продолжалась около двух лет. Но после освобождения из тюрьмы Дмитрия Ульянова, которому было запрещено жительство в столицах, Ульяновы переехали в г. Подольск, в 40 верстах от Москвы. Я частенько приезжал и гостил у них. Затем в наших отношениях наступило известное охлаждение: моя жена и Анна Ильинична, по характеру женщина очень властная, в чем-то не поладили… И хотя мы видались с ними, но близость постепенно стала исчезать и знакомство совсем оборвалось после нашего ареста (1901 г.), когда по освобождении нас из тюрьмы мы с женой должны были уехать из Москвы и нам было запрещено пребывание и въезд в обе столицы…
Все семейство Ульяновых еще до тех пор, пока В. И. Ульянов (Ленин) не стал еще играть видной роли в российском революционном движении, пользовалось в радикально-революционных и просто либеральных кругах общества большой известностью и даже престижем. Причиною этого была трагическая смерть погибшего на виселице в юном возрасте талантливого (по словам некоторых близко знавших его, даже гениального) Александра Ильича Ульянова, которого считали душою всего этого дела. Все пять человек заговорщиков были приговорены к повешению.
Эта смерть старшего и самого любимого сына во цвете лет и таланта произвела на его мать, по рассказам того же Елизарова (с остальными членами семьи Ульяновых я, конечно, никогда не говорил об этой семейной трагедии), потрясающее впечатление, которое нисколько не притупилось с годами. Узнав о приговоре, Мария Александровна, сдержав себя могучим усилием материнской любви, обуреваемая одной мыслью спасти сына, бросилась хлопотать. Она имела силу и мужество при свиданиях с сыном обнадеживать его. Но это был мужественный человек и самоотверженный революционер. И, начиная это дело, он заранее знал, на что он идет. И свою судьбу он принял просто и без жалоб. Несмотря на просьбы и мольбы матери, он категорически отказался, так же как и все его товарищи, от подачи прошения царю о помиловании. А между тем матери власти заявили, что жизнь его будет спасена, если он подаст это прошение. Все старания, все униженные мольбы матери о пощаде были отвергнуты.
День казни был назначен. Несчастная мать держалась бодро. Она имела мужество испросить последнее свидание с сыном. И это ужасное свидание состоялось накануне казни. Оно продолжалось всего полчаса. Она сделала еще попытку сломить упорство сына. Он остался тверд до последней минуты.
Она ушла со свидания, ушла без слез, без жалоб. И в ту ночь она сразу вся поседела. Долгое заболевание, почти безумие овладело ею. Анна Ильинична ухаживала за матерью как за своим ребенком… Она оправилась. Но пережитое наложило на всю ее жизнь свою тяжелую руку и совершенно изменило всю ее природу. Она вся ушла в свое горе.
Холодная и суровая по внешности, но на самом деле глубоко нежная по душе, Анна Ильинична с этой минуты стала нянькой, или, вернее, матерью своей матери, и осталась ею до конца жизни Марии Александровны. Она открыла для нее и только для нее все глубокие тайники своей души. Решительная и властная, она окружила старушку своей исключительной нежностью, и того же она требовала от остальных членов семьи, которая вся жила одним стремлением как-нибудь не обеспокоить старушку, отвлечь, развлечь ее… Даже и сам Ленин поддавался этому настроению культа матери, и, находясь в ссылке, а затем за границей в качестве эмигранта, он писал матери нежные (столь непохожие на него) письма. И в разговоре со мной в Брюсселе, коснувшись своей семьи, он, ко всему и вся относившийся под углом "наплевать", сразу изменился, заговорив о матери. Его такое некрасивое и вульгарное лицо стало каким-то одухотворенным, взгляд его неприятных глаз вдруг стал мягким и теплым, каким-то ушедшим глубоко в себя, и он полушепотом сказал мне: "Мама… знаете, это просто святая…"