ЖЕНИХ ДЛЯ ДВОИХ
Когда ум за разум запнется, то и на ровном месте заблудишься. И почнешь кружить: в кою же сторону надо податься?
Уж сколь умен и толков был Петро, вдовой Аксиньи сын, а не мог порешить: Федору или Милодору посватать?
Две сестры были до последней черточки схожие, будто одна из них стояла перед зеркалом и смотрела сама на себя.
Родились они в один год, в один час, в одной зыбке качались, вместе взросли, и даже мать родная не умела их различить.
Девки справные, хороши собой. В одинаковые сарафаны нарядятся, одинаково косы заплетут да как запоют в один голос - у любого парня душа замирает.
И вот случилась же такая оказия - они обе Петра полюбили!
Федора замуж за него собиралась, и Милодора от него же сватов ждала.
Прежде, бывало, делили они пополам всякую всячину, а уступить жениха ни у той, ни у другой не хватило желанья. Милодора потребовала: "Откажись от Петюшки, я его пуще люблю, чем ты!" А Федора в ответ: "Это ты отстань!"
Летом на игрище, куда молодяжник по вечерам собирался попеть-поплясать, обе не отходили от него, как пришитые. Федора справа, Милодора слева, а он посередке.
Покуда шел меж ними спор и раздор, а Петро решиться не мог, - зима наступила. В соседних дворах свадьба за свадьбой, у сестер в избе хоть бы петух скукарекал.
Спрашивать у Петра, скоро ли от него сваты пожалуют, той и другой казалось зазорно.
Он каждый день по улице проходил, в окошко к сестрам заглядывал, но лишь раздор добавлял.
- Это ты мне мешаешь! - злилась Федора на Милодору.
- Нет, ты ко мне путь загораживаешь! - отвечала та.
Пора свадеб уж к концу приближалась, после масленой недели справлять свадьбы было не принято. Вот тогда и надумала Милодора:
- Давай кинем бобы наудачу. Тебе достанется - за Петьшу замуж иди, мне выпадет - дале ни во что не встревай! А ему-то ведь одинаково: что ты, что я!
- Нет и нет! - отказалась Федора. - Может, он сам меж нами сделает выбор.
Наладилась она перехитрить сестру.
Вечером, покуда Милодора коров доила и по домашности управлялась, Федора успела побывать у старухи Клещихи.
Нелюдимая эта карга славилась в деревне худом и злом. Бабы поговаривали про нее, будто в молодости была она замужем за чертом лесным. Черт сам пакостливый страхилат, а и то с ней ужиться не мог, облысел и рога об нее обломал, покуда из лесу спровадил.
Проживала Клещиха в проулке, в избешке-развалюшке, без догляду-без пригляду, кругом одна. От старости не согнулась, а высохла, отощала - точь-в-точь, как прошлогодний клещ.
Уставила она на Федору кривой глаз, об пол стукнула осиновой клюшкой.
- Какая неминя пристигла? Мужа отравить или миленка отбить?
- Надо сестру от моего жениха оттолкнуть, - открылась Федора.
- А пошто?
- Мы с ней на одно лицо...
- Оговори ее, осрами перед ним! Хорошо поет петух поутру, да не всякому понутру. Поняла?..
- Поняла, баушка, спасибо тебе!
За совет отдала Клещихе холстяной рукотерт, а по дороге домой забежала к подружке. Эта подружка, Настя Балаболка, минуты ничего на языке не держала.
На ходу придумала Федора, чего ей на него положить:
- Ой, Настюшка, кабы ты знала, какую я новость проведала...
- А ты коя из сестер? - прежде спросила та.
- Я Милодора, - схитрила Федора.
- А новость об ком?
- Про Петьшу Аксиньина. Он, кажись, не в своем уме или же хворь у него. Всякую ночь, когда мисячно, в одном исподнем блудит по крышам...
- Как же ты за него замуж пойдешь?
- Не пойду! Жить с таким страмота и страх! Это сестре Федоре все нипочем, она не пужливая...
Вскоре с языка Насти Балаболки понапраслина донеслась до Петра.
Встретил он обеих сестер на вечерке и стал дознаваться:
- Коя из вас Милодора?
- Я, - отозвалась та и даже обрадовалась: неужто, мол, он захотел ее своей невестой назвать.
А Петро брови нахмурил.
- Ты пошто меня оконфузила? Когда и где я по крышам ходил?
- Да сроду, Петя, я про тебя худого слова не молвила, - сразу девка ударилась в слезы. - Не верь никому! Это какой-то оговор на меня.
Посмотрела на Федору, но у той хоть бы губы скривились. Молчком обошлась, за сестру не вступилась.
Тут-то и приметил Петро, что меж ними неладно. У Милодоры глаза добрые, непритворные, а у Федоры колючие.
Дома, после вечерки, не мог уснуть, на полатях с боку на бок ворочался. Аксинья из-за него пробудилась.
- Чего у тебя, Петя, стряслось?
- Найтись не могу: то ли на Федоре, то ли на Милодоре жениться? Они лицами схожие, а по душевности разные. Коя из них будет верной и доброй женой, а коя, как на шее хомут?
- Трудненько узнать! Покуда в девках, так мы все лучше некуда. Но делу можно помочь. Сплети, Петя, веревочку-разгадалочку из трех прядей. Ведь трое вас: жених да две девушки, обе невестушки. Свою прядь ты свей из конопляной кудели, а Федора и Милодора пусть совьют из волос. Косы у них длинные. Каждая из своей косы пусть отрежет десять волосин. Да на их-то прядях сделай пометки: вот эта от Федоры, эта от Милодоры. Чтобы спору потом не случилось. Когда веревочка-разгадалочка будет готова, позови обеих сестер и при них веревочку постарайся порвать. Чья прядь первой порвется - той невестой не быть. Не станет довеку любить. Ни доброй женой, ни заботливой хозяйкой не будет. Бери вторую сестру, прядка которой целой останется. Значит, и любовь ее нерушимая. Но может случиться и так, что первой порвется твоя, конопляная прядь. Тогда ни на той, ни на другой сестре тебе жениться нельзя.
Послушался Петро ее наставлений. В тот же день свил свою прядь из конопляной кудели и обеих девок уговорил пряди из волос приготовить.
Милодора сразу выдернула из косы десять волосин, а Федора помедлила. Почуяла умысел. И, будто по ошибке, отстригла из косы двенадцать волосин, так-де надежнее.
Петро уж не спрашивал их: которая Федора, которая Милодора? По глазам узнавал: у Милодоры - добрые, у Федоры - колючие.
Сплел веревочку-разгадалочку из трех прядей и обеими руками рванул ее во всю силу.
Порвалась Федорина прядь.
- Так тому и быть! - молвил он Милодоре. - Замуж за меня собирайся!
У той от радости слезы ручьем: все же дождалась, ей счастье досталось! А Федора по избе заметалась, ничего в толк не пошло - ни хитрости, ни уловки! Хлопнула дверью, убежала.
Покуда перед свадьбой девичник справляли, подружки в песнях Милодору и Петра величали, Федора помогала сестре готовить приданое, так-сяк угождала, Петра встречала и провожала приветно. А в день свадьбы принялась Милодору в подвенечное платье наряжать, всяко ее охорашивать, ублажать и добрые слова говорить.
В иную пору та еще рассудила бы, с чего-де Федора удобрилась, а перед самым-то венцом да в веселом настроении ни о чем плохом не подумала.
Под вечер, когда "глухой воз" с приданым уже к жениху в дом увезли, прибыла и за невестой подвода, чтобы ее в церкву доставить.
Одетая, обутая Милодора вышла на крылечко, родному двору на прощанье поклон отдать, а следом за ней выбежала из избы Федора, за руку крепко схватила:
- Обожди-ко, сестричка! Давай сходим в амбар, там у меня для тебя что-то припасено...
Увлекла ее туда, на Милодору накинулась, сорвала с нее подвенечное платье, а саму-то в погреб столкнула.
- Погибай там! Всяк подумает, это-де Федора с горести себя порешила...
Вышла из амбара в подвенечном наряде, живехонько на подводу взмостилась и прямо в церкву; там Петро уж дожидался невесту.
Поглазеть на венчанье народу собралось в церкве полно. В толкотне и давке Петро не поспел поглядеть невесте в глаза, провел ее к аналою, где поп должен был их обручить.
Вот поп уж и молитвы пропел и кадилом начадил. До той поры невеста голову клонила, на пол смотрела, вроде от смущенья, а тут вдруг лицо подняла.
Взглянул ей в глаза Петро и обмер. Это же Федора! Собой сестру подменила!
Оттолкнул ее, крикнул попу:
- Обожди, батюшко, службу справлять! Я сейчас же вернусь...
Дома у невесты весь двор обшарил, а все же Милодору нашел. Сидела она в погребе, закоченела от холода и не могла ему в ответ даже слова промолвить.
Завернул он ее в старый тулуп и в таком виде привез
- Вот, батюшко, та, которую я себе высватал, а Федора хотела меня обмануть. Давай, венчай!
Поп сначала отказал, не полагается-де невесте без подвенечного платья да еще в эком оборванном виде, но Петро ему денег подкинул.
- Милодору в любом виде возьму!
Федора от стыда или со страху стала косоротая и на один глаз окривела.
ФИЛИМОНОВ ЗЯТЬ
Не знаючи - не берись, честному - поклонись, варнака - сторонись! Этому Филимона Пузакова с малолетства учили, да толком не выучили; он уж бороду отрастил, но ума не прибавил.
Собрался Филимон пообедать. Только сел за стол - дверь отворилась, вошел в дом мужичонко: плюгавый, отощалый, будто от роду не кормлен, зато волосатый, носатый, вдобавок на затылке вихор, как у петуха гребешок. Одежонка реможная, голые коленки видать. И при себе нет ничего, окромя балалайки.
Не спросясь, не здороваясь, присел этот мужичонко на лавку подле дверей, пальцами по струнам балалайки потренькал.
- Не возьмешь ли, хозяин, меня в батраки?
Филимон снова его оглядел.
- Не годишься! За один раз, поди-ко, ковшик квасу не выпьешь, черпак каши не съешь, силенки не хватит. А ведь в батраках-то надо робить с ночи до ночи.
Взял мужичонко от печи железную кочергу, согнул ее, узлом завязал и подал Филимону:
- Спробуй, развяжи, потом уж охаивай!
Тому и кинуло в ум: "У мужика скрытая сила! Один за троих может робить".
Даже не спросил, откуда, мол, ты, из каких краев и пошто до ремков обносился?
- Ладно, найму покуда до осени. Поглянешься - оставлю на зиму, не станешь в полную меру робить - со двора прогоню! Иди, повесь свою балалайку в сенцах на крюк, потом запряги в телегу коня, на поле поедем.
Тот с места не двинулся.
- Прежде досыта накорми...
Сел за стол вместе с хозяином, самую большую ложку взял.
Стряпуха поставила для начала мясные щи. Филимон один раз ложкой зачерпнет и схлебнет с поддувом, чтобы язык не обжечь, а мужичонко три-четыре, да прихватывал со дна, где погуще.
Полуведерный чугун опростали.
Подала стряпуха жареного гуся в жаровне. Филимон одно крылышко обсосал, мужичонко все остальное прибрал.
Достала стряпуха из печи кашу пшенную, большую сковороду с яичницей, пирог с груздями, сметану топленую, лепешки и блины - в пору артель накормить, а мужичонко один смолотил, огрызков-объедков на столе не оставил, да напоследок самовар чаю выпил и молвил:
- Все же невдосыт. С голодным наравне...
Нагляделся на него Филимон, заподумывал: "Вот сколь ненасытное брюхо! Пожалуй, откажу. Пусть другого хозяина ищет".
Вылез мужичонко из-за стола, у порога покурил и принялся на балалайке играть. Трень-брень, да трень-брень! Ни послушать, ни сплясать.
Услышала его треньканье дочь Филимона, Евлампия. Не умыта, не причесана из горницы высунулась:
- Тятенька, не прогоняй балалаечника!
Филимон всех дочерей взамуж определил, а эту Евлаху, лицом прыщавую, как из палок сложенную, - ни одному жениху не навелил.
А мужичонко, глядя на нее, сразу смикитил, как дальше себя повести. Затренькал погромче, ногой запритоптывал, запосвистывал и тем девку совсем очаровал.
Евлаха пристала к отцу:
- Возьми его, тятенька, не отказывай! Уж какое-никакое, а будет для меня развлеченье!
От жалости к ней уступил Филимон.
Назвался мужичонко Кирюхой. Откуда родом - не знал. Про мать и отца промолчал.
Поселил его Филимон в малой избе во дворе, где конская упряжь хранится и телята содержатся.
Ел Кирюха за семерых, робил за одного и то вполовину. Как хозяин отвернется, тотчас на боковую: трень-брень, трень-брень, цельный день робить лень.
Зато Евлаха без него не могла часу прожить.
Мало времени погодя принялась она ревмя реветь:
- Тятенька, пожени нас...
Надоела Филимону криком и ревом, снова ей уступил.
Венчаться в церкви Кирюха не пожелал. Попросту окрутили молодых, вокруг стола обвели.
Но ужиться с зятем у Филимона не хватило терпенья. Купил он в конце улицы новую избу, дал молодоженам дойную корову, сивую кобылу с жеребенком-стригунком, на обзаведенье выделил всякую домашнюю утварь, нагреб воз зерна и отселил: может-де, Кирюха-то хоть так образумится!
Году не прошло - от приданого Евлампии только изба осталась, а в избе голая печь и полати.
Поздним вечером сидел Кирюха в огороде на гряде, сырую морковку жевал, из последнего, что еще оставалось не съедено. Вдруг позадь его кто-то громко чихнул. Огляделся Кирюха - на плетне лесной бес скорчился, старый лохматый бес Чомор.
Кирюха хотел удрать, да тот его сцапал за шиворот.
- Обожди малость, племянник! Далеко ты скрылся, я тебя еле сыскал. Пошто мою балалайку спер? Старика утехи лишил?
- За богатством погнался, - не стал Кирюха утаивать. - Удачу поимел, да не всем завладел, тесть в своем дворе не оставил. Да и бабешка попалась негодная...
- Добром попросил бы у меня балалайку, уж, так и быть, я отдал бы ее и научил не просто по струнам пальцами брякать, а натурально морокой людей изводить.
Наподдавал Кирюхе подзатыльников, но потом все же смилостивился. На бесовском подворье в лесной чащобе был его племянник распоследним бездельником. Гнать его обратно - лишь себе на позор и расстройство. Пусть-де тут продолжает жить, только надо напомнить ему, что он, какой-никакой, а все ж таки бес, и бесовских занятий пусть не бросает.
- С пустым брюхом, племянничек, стал ты по виду совсем заморенным. Жульничать надо. Хитрить. Грабастать. Людьми помыкать. Вот тогда будешь сыт, пьян, и нос в табаке.
- Научи! - промолвил Кирюха. - Свою науку мне преподай.
- Всему научу, только дай мне зарок одно мое порученье исполнить.
Кирюха выдернул из своей бороденки три волоска, дунул, плюнул на них, старому бесу отдал.
- Прежде давай в "щелчок-молчок" поиграем, - сказал тот. - Я тебе стану в лоб щелчки поддавать, а ты мне. Уговор такой: кто десяти щелчков не сдюжит, хоть словом обмолвится, хоть ойкнет или поморщится, тот проиграл. И заране надо условиться, о чем спор и чего ставить на кон. Умей заманить, соблазнить и свой лоб уберечь.
Для науки пощелкали они друг друга слегка, без проигрыша-выигрыша, а потом Кирюха изловчился и так изо всей силы поддал Чомору в рогатый лоб, тот аж застонал и на спину опрокинулся.
- Ох ты, беспутный! То ли можно родного дядю за его же милость этак увечить!
Поругался на него, шишку на лбу потер, однако выходку Кирюхе простил.
- Шибко-то себя не оказывай. Не давай мужикам себя распознать. Не то наломают бока. Связывайся только с тем, кто жаднее, глупее, на мороку податливее. Для начала, чтобы играть в "щелчки-молчки" не с пустыми руками, вот тебе кошелек с золотом самородным. Тот, кто обзарится на это золотишко, сам останется без двора, без кола, разут и раздет. Только помни: должок за тобой! Дал зарок - исполни сполна!
Поручил он ему добыть топор-саморуб.
- Хоть купи, хоть укради, но мне предоставь. Нам от него покою не стало, спрятаться некуда...
Владел топором-саморубом Устин Первопуток. Смолоду взялся этот Устин чистить и обиходить леса. Без пригляду и в запустении старые березы мхом обрастали, подлесок на корню засыхал, зато чернотал и кустарники в мокре и гнилье, как на опаре, росли - ни ходу через них, ни проходу. Вот и вырубал их Устин. А чтобы далеко не ходить, на путь время не тратить, поселился в роще, на проселочной дороге в Долматово, избу построил, двор забором огородил.
Топор-саморуб достался ему по наследству от деда; тот прежде в здешней округе дрова рубить нанимался и для облегченья труда сам этот топор в кузнице отковал, сам его на топорище надел.
Лесные бесы уже не раз принимались Устина Первопутка пугать, по ночам в окошки стучали, с крыши избы железные листы обдирали, а выжить его не могли и похитить топор-саморуб не насмелились.
- Избавишь нас от беды, я тебе выдам еще один кошелек с самородками, - напоследок посулил старый Чомор Кирюхе.
На другой день заявился тот к Филимону, по-свойски к столу прошел, сел на лавку вразвалку, ногу на ногу закинул.
- Вот, тестюшко, подфартило мне, золотишком разжился. - И выкинул на стол кошелек. - Присоветуй, куда потратить его?
У Филимона при виде такого богатства глаза от алчности пыхнули.
- Поделись со мной, - еле промолвил он. - Все ж таки мы родня, и все ж таки я давал для Евлахи приданое...
- Почему не так, - согласился Кирюха. - Только безо всякой причины отдавать золотишко вроде неловко. Давай в "щелчок-молчок" поиграем! На интерес. Я поставлю на кон весь кошелек с самородками, а ты все хозяйство. Кто первый не сдюжит, хоть словом обмолвится или заойкает, тот и останется в проигрыше...
Филимон прикинул в уме: десяток щелчков в лоб - не велика утрата, зато выигрыш в кармане окажется. И понадеялся на себя: как-никак и сам-то он не Кирюхе чета, одним щелчком, бывало, с любым игроком управлялся!
Ударили по рукам и кинули жребий. Первый щелчок достался Кирюхе.
Филимон на правой руке рукав засучил, прицелился и со всей силы ему в лоб поддал. Кирюха даже не моргнул, зато у самого Филимона ноготь заныл.
Когда Кирюха щелкнул в лоб, так будто пудовой кувалдой грохнул: в голове Филимона сразу белый свет помутился.
Вытурил зять тестя во двор, накричал на него, ногами натопал.
- Теперичь ты мой батрак! Ступай жить в малой избе и Евлаху с собой поселяй. Ты станешь в поле робить, а Евлаха пусть коров доит, в огороде огурцы и картошку выращивает, весь дом обиходит...
Погоревал Филимон, поплакался на свою дурость, а деваться некуда, в батрацкую одежу оделся.
С той поры загулял Кирюха: сапоги лакированные, шаровары суконные, поперек брюха - цепь золотая. На выезд завел тройку вороных коней. Нанял трех стряпух кормить его и поить. С утра до ночи стряпухи от печи не отходили - пироги и шаньги пекли, жарили в жаровнях поросят и гусей, пельмени варили, блины со сметаной готовили. Все это он один съедал, а сыт не бывал.
Но исполнение зарока со дня на день откладывал. Боялся подступаться к Устину.
Чомор ждал - не дождался, выбрал темную ночь, залез в окошко, поднял Кирюху с постели.
Хотел ему Кирюха соврать, дескать, с Первопутком не мог сторговаться, никаких денег за топор не берет, но старого беса не перехитрил, тот влепил ему подзатыльник.
- Не обманывай! Даю тебе сроку два дня. Не добудешь топор-то - не быть тебе дальше бесовским отродьем!
Этак-то пристращал Кирюху, и тому волей-неволей пришлось подчиниться.
Надел он на себя самую худую одежу, в худую тележонку запряг дряхлую лошаденку, взял в руки балалайку и поехал к Устину.
Перед лесным двором Устина Первопутка на балалайке побренчал, в ворота кнутовищем постучал:
- Эй, хозяин! Дело к тебе есть!