Он мигом взвился по стволу и притаился под самой макушкой. Весь сжался от страха в комочек. Лисица осталась с носом.
Сынишка хотел захлопать в ладоши, но я ему не дал, шепнул:
– Подожди. Это ещё не всё. Лисица, я вижу, пожилая, опытная. Она так этого дела не оставит.
Я потому так подумал, что лисица сразу, как бельчонок махнул от неё на дерево, осадила всеми четырьмя лапами, стала и потом с самым равнодушным видом повернула прочь от берёзы – к опушке. Даже не взглянула вверх, на дерево. Будто её совсем и не интересовал никогда бельчонок, не за ним она кинулась, а так просто.
А у самой глаза блестят, рот до ушей. Мне тут и почудилась какая-то хитрость с её стороны.
Смотрим, правда: не дошла лисица до опушки, вдруг – шмыг за куст, который между берёзой той и опушкой стоял. И нет её.
– Ишь хитрюга! – шепчет сынишка. – В засаду села. Как же теперь бельчонок домой в лес попадёт? Ведь ему мимо этого куста бежать.
– Вот в том-то и дело, – шепчу я. – Не миновать ему лисьих зубов… Но… Тс-с… Смотри, он что-то придумал.
Чуть заметный среди листвы на белой ветке берёзы рыжий комочек зашевелился, развернулся – и опять превратился в бельчонка. Вытянув шею и повёртывая голову во все стороны, бельчонок долго осматривался. Но верно, оттуда, с вершины, ему не было видно лисицы: он осторожно потихоньку стал спускаться с ветки на ветку. Прыгнет – и оглянется. Прыгнет – и тянет шейку, заглядывает вниз.
– Ох, глупый, глупый! – шепчет сынишка" – Сейчас ведь прыгнет на землю. Пойдём скорей, прогоним лисицу!
– Подожди, подожди! – шепчу. – Посмотрим, чем кончится.
В первый раз я своими глазами видел, как лисица охотится за белкой.
Бельчонок тихонько спустился уже до половины берёзы – и тут вдруг замер на ветке. Да вдруг как затрясётся на лапках, как закричит, зацокает!
– Увидел, увидел! – шепчет сынишка.
Сомнений быть не могло: белый кончик рыжей трубы – хвоста лисьего – высунулся из куста, и бельчонок его заметил!
"Эх, лисонька! – подумал я про себя. – Рано победу затрубила! Думала, уж вот он – твой бельчонок! Заиграла хвостом, да и выдала себя".
Кончик лисьего хвоста сейчас же опять исчез за кустом.
Но бельчонок никак не мог успокоиться. Он пронзительно громко ругал коварную лисицу уже не знаю какими своими беличьими словами и весь трясся от негодования.
Потом, когда лисий хвост исчез, замолчал. И вдруг, чего-то ужасного испугавшись, винтом взвился по стволу к себе на спасительную вершину. Может быть, вообразил себе, что лисица сейчас прыгнет за ним из-за своего куста – на полдерева.
– Дело затягивается, – шепчу я сынишке. – Но – терпение: лисица, видимо, решила сидеть в засаде хоть до вечера. А бельчонок, конечно, голодный. На берёзе ему долго не высидеть: там ему ни шишек, ни орехов. Всё равно придётся слезать.
Прошло несколько минут. Ни лисица, ни белка не подавали никаких признаков жизни. Сынишка уже начал меня за рукав дёргать:
– Прогоним лисицу и пойдём грибы собирать.
Но тут бельчонок опять показался из своего прикрытия и прыгнул на одну из тонких верхних веток берёзы. Это была одна из самых длинных веток дерева, и она, как вытянутая рука, указывала прямо на опушку леса – на ту самую крайнюю сосну, с которой полчаса тому назад спустился бельчонок.
Бельчонок разбежался по ней и, сильно качнув конец ветки, прыгнул.
– Бешеный! – шёпотом вскрикнул сынишка. – Он…
Сынишка хотел, конечно, сказать, что бельчонок попадёт прямо в пасть лисице.
Но не успел договорить, так быстро всё кончилось! Бельчонок, разумеется, не рассчитал: допрыгнуть до опушки с берёзы он не мог. Самой ловкой белке не перелететь такого расстояния по воздуху – не птица же! Просто, видно, бельчонок с отчаянья прыгнул: будь что будет! И он, конечно, кувырнулся, не пролетев и половины расстояния до сосны.
Надо было видеть, как он летел вниз, растопырив все четыре лапки и вытянув тонкий хвостик, – прямо в куст, где сидела лисица, прямо на неё!
Но не успел он долететь до куста, как лисица…
Думаете, подскочила и на лету схватила его в зубы?
Нет, лисица опрометью выскочила из куста и сломя голову бросилась наутёк через пни и кусты.
Громкий смех сынишки – прямо мне в ухо – чуть не оглушил меня.
А бельчонок, упав на куст, не разбился: ветви спружинили, слегка подкинули его лёгкое тельце и, опять приняв на себя, мягко опустили его на землю. Бельчонок – скок-скок-скок! – и на сосну. С сосны на осину, с осины ещё на какое-то дерево – и скрылся из глаз в лесу.
Сынишка хохотал до слёз. И весь лес, казалось, хохотал с ним – все капельные глазки дождя на листьях, на траве и кустах.
– Бешеный! – твердил сынишка сквозь смех и слезы… – Ну, прямо бешеный!.. Как он на лисицу-то! Как она от него!.. И хвост поджала! Вот бешеный бельчонок.
– Ну, – спросил я, когда он прохохотался, – теперь понимаешь, почему я не дал тебе бежать от Клеопарды?
– Знаю, знаю:
Вывод ясен без картин -
Часто, в битвах не робея,
Побеждает трёх один.
Уж не знаю, откуда он взял эти стишки! Он у меня набит стихами и выпаливает ими вдруг, как из пушки.
Весёлые мы пришли в тот день из лесу.
ТИГР-ПЯТИПОЛОСИК
Пришла осень, и мой подсолнух поспел. Я пошёл срезать его, а Ирка за мной увязалась.
Я ей говорю:
– Всё равно я семечки себе возьму: ведь подсолнух мой.
А она говорит:
– Нет, мой!
Я говорю:
– Как это так – твой? Здравствуйте! Я его посадил. И загородку кругом сделал, чтобы не сломали. Значит, мой.
Она мне:
– А поливала его всё лето я. Значит, мой!
Поливала она – это правда. Просто мне некогда было: всё время охотился на одного тигра. Он в конце сада живёт, в джунглях. Да ведь подсолнух-то я для себя посадил, не для Ирки. Значит, он мой. Правда?
Я и говорю:
– Ирка, – говорю, – лучше не лезь. А то ударю!..
Она заревела. А всё равно идёт за мной. Уж такая упрямая! Так вместе и дошли до загородки, где мой подсолнух.
Смотрю, что такое? На подсолнухе мой тигр сидит.
Он рыжий. А на спине – раз, два, три, четыре – пять ровных чёрных полос.
Я так и стал. Тигр нас не видел: мы от него за кустами были…
Он сидит и преспокойно себе выковыривает семечки из цветка. Выковырнет их и на задние лапы сядет. Как человек: передними держит семечко – и в рот. Шелуху прочь, а семечко за щёку.
Уж чуть ли не половину семечек выковырял!
Я Ирке шепчу:
– Тихо! Стой, не шевелись!
И скорее за рогатку.
Прицелился – бац!
Тигр пискнул – и брык с цветка.
Смотрю, бежит по траве.
Я – за ним.
Он – на забор.
Я подбежал, он – виль! – и на другую сторону.
Я Ирке кричу:
– Тут держи!
Сам – через забор.
Он опять на эту сторону.
Ирка, конечно, струсила схватить его, хоть он и раненый: на заборе кровь.
Я поднял сук и со всей силой – раз! – по забору.
В него не попал, а всё равно сшиб.
Он сорвался и в яму – бух!
Под забором большая была яма. С водой!
Смотрю, плывёт.
Я побежал кругом ямы.
Он вылез – и шасть на дерево! Сухая осина там стояла. Вся в дырьях, в дуплах.
Он по стволу – и в дупло. Я заметил, в какое.
Я влез на осину и кепкой дупло заткнул.
– Готово! – кричу.
А Ирка снизу:
– Вот он, вот он! С другой стороны выскочил!
Вот ведь! Я скорее вниз.
Смотрю, сидит на пеньке, на меня обернулся. Щёки оттопырены – уморительная мордаха!
Только я шаг сделал, он свистнул – нырк! – и под корни. Подошли… смотрим – норка.
Я сел на пенёк с рогаткой и говорю Ирке:
– Беги скорей за лопатой. Я покараулю. Разроем – я его за хвост.
А Ирка говорит:
– Знаешь что? Вот что: молодец пятиполосик. Ты его ранил, а он бегом, и вплавь, и на дерево – не дался в руки. Талант прямо!
Я говорю:
– Зверь, конечно, на рану крепкий. Даже добычи своей не бросил – так за щеками и унёс.
Ирка ко мне на пенёк подсела и говорит:
– Знаешь что? Вот что: у него, наверно, дитёнки. Он семечки своим дитёнкам нёс. И потом ведь он не знал, что это наш подсолнух.
Ну и поехала, и поехала…
– Вот, – говорит, – прибежал пятиполосик к себе домой. Сам весь в крови. Дитёнки с кроваток повскакали: "Папа, папочка! Что с тобой? Кто это тебя так?" А он им семечек дал, говорит: "Кушайте. Это великан один на меня напал. Ух, страшный! На задних ногах бегает. Еле-еле от него ушёл".
Дитёнки от страха трясутся, плачут: "Папочка, сейчас он сюда придёт, всех нас убьёт".
Тут я говорю:
– Ну вот, Ирка, всегда ты так… А видела, какая у него шкура красивая? Я могу тебе подарить её. Повесишь её над кроватью на стенку. И всем будешь говорить, что это тигр полосатый. Бывают такие – небольшие. Один знакомый мальчик тебе его в лесу убил.
Ирка, глупая, как расхохочется:
– Тигр по цветам лазает! В норке живёт! И как ещё он тебя в клочки не разорвал!
Вот уж эти девчонки! Ничего, ничего в охоте не понимают!
Смеялась, смеялась, потом и говорит:
– Знаешь что? Вот что: давай лучше наш подсолнух пятиполосику подарим. Пятиполосик ведь по-взаправдашнему – белочка. Маленькая земляная белочка. Она семечками своих, дитёнков кормит. И кладовые себе на зиму набивает. А нам мама семечек сколько хочешь на базаре купит. Калёных попросим: калёные слаще.
А ещё потом говорит:
– Бедненький! Он теперь раненый. Ему трудно бегать. Давай срежем подсолнух и сюда принесём к норке ему. Ладно?
Вот всегда она так! Ну, как я теперь на тигра охотиться буду? Какой же он тигр, когда он пятиполосик и с дитёнками?
Правда, что ли, принести ему подсолнух к норке?
Вы как думаете?
КТО НОЧЬЮ НЕ СПИТ
Один охотник подумал: "А погляжу-ка я, – кто ночью не спит?"
Сделал себе на берегу озера из камыша шалашик с окошечком.
Забрался в него и сидит, ночи ждёт.
Скучно ждать. Спать охота, глаза сами слипаются, и заснул.
* * *
Очнулся, – глядь, уж ночь! Только узкая полоса зари горит над озером, а кругом всё черно. И всё знакомое перед глазами будто незнакомо.
Будто слева глухой забор и справа такой забор. А это камыш. Посреди ворот будто старуха горбатая, нос до земли. Растопырилась. А это – пень стоит, коряга старая.
И всё тихо-тихо – никого нет.
Вдруг выходит слева из забора погоныш – болотная курочка. За ней – гуськом цыплятки-катышки. Чёрненькие, с носиками, и на ножках – много, много, много.
"Ишь ты, какие маленькие, а не спят? Вон сколько цыпляток вывела! – подумал охотник. И стал считать от скуки. – Раз, два, три, четыре… девять! Девять цыплят у одной курочки".
Курочка вышла из-за коряги справа, – и цыплятки посыпались.
Охотник от безделья опять считает: "Раз, два, три, четыре, пять… восемь! Обсчитался! А девятый где? Или я сплю?"
Курочка болотная справа в заборе исчезла. За ней цыплятки – хвостиком – утянулись.
Тянется ночь, всё спит, все спят. Дремлет охотник.
Чшш! Справа в камыше зашуршало…
Да это курочка болотная назад идёт! Цыпляток за собой ведёт.
"Вот я их сейчас ещё раз пересчитаю, для верности, – думает охотник. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть… восемь! Нет, значит, не сплю: восемь и было, значит".
Зашли за корягу справа.
Вышли из-за коряги слева.
Охотник сосчитал: "Раз, два, три, четыре, пять, шесть… семь! Сплю! Сейчас восемь было! Обязательно сплю!"
Цыплятки под корягой катышками снуют.
Пересчитал: "Шесть!!"
"Ну-ну! – думает охотник. – Это у меня от бессонницы заворот мозгов. Совсем со счёту сбился!"
Глядь, – из коряги будто молния блеснула!
Цоп одного катышка – и назад в корягу.
"Эге-ге, носатая! – подумал охотник. – Ты вот чего!.."
Поднял ружьё, прицелился из окошечка – ббах!
Погоныша с цыплятами как сдуло!
Вышел охотник из шалашика и поднял за ноги свою добычу: горбатую, носатую ночную цаплю – квакву. А в клюве у неё – болотный цыплёночек: не успела проглотить.
– Вот, значит, кто ещё ночью-то не спит, не дремлет, – сказал себе охотник, – кто на коряге стоял – не двигался, малых погонышей подстерегал! Как тут не сбиться со счёту: четырёх катышков подряд склевала, прорва какая! Злодейка!
И потащил домой квакву – ночную цаплю – за голенастые ноги: дома чучело из неё набить, – в школу подарить.
ГЛУПЫЕ ВОПРОСЫ
Тихо в комнате. Отец с утра сел за стол. Пишет. Вдруг распахнулась дверь, вбежала его маленькая дочь.
– Мама ушла. Мне одной скучно. Можно, я буду у тебя играть?
– Хорошо. Только тихо. Садись вон у окна. И не мешай мне.
Взяла стул, взобралась на него с ногами и рассматривает книжку с картинками. Но книжка старая, давно знакомые картинки. Из раскрытого окна виден берег реки, опушка Леса.
Книжка летит на пол. Дочь уже на подоконнике.
– Пчичку вижу, – говорит она через минуту тихонечко, будто про себя.
– Птичку, – поправляет отец, не поднимая головы от бумаги. – Какую птичку?
– Да просто птичка маленькая.
– Просто птичек не бывает.
– Нет, бывают. Вот такие.
– Какого цвета?
– Какого… Птичьего цвета: серенькая да беленькая. В реке на камушке сидит. И ещё другая. По берегу бежит. Смотри, смотри, кланяется. А та ей с камушка хвостиком кивает.
– Мне отсюда не видно. А другая какого цвета?
– Песочненького. И с галстучком.
– Песочного цвета, с чёрным галстуком и кланяется, – это зуёк. А та, на камушке, хвостом кивает, – это плиска, трясогузка. У каждой птицы своё имя.
– Я знаю. Вон сорока-белобока из леса вылетела, по земле скачет. Хвостатая какая. Отчего такой хвост?
– Ну, как – отчего? Что ты спрашиваешь?
– Не знаешь? А отчего зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает? Это они здороваются?
– Какие пустяки! Разве птицы здороваются?
– А вон ещё птицы. Белые, белые! Большие.
– Ну, чайки.
– Да, да… Они рыбку из воды клюют. А зачем они белые?
– Какие глупые вопросы! Я сказал тебе: мне не мешай. А ты всё время со мной разговариваешь. Ступай отсюда. Займись своими игрушками. Ступай, ступай, нечего!
Дочь надула губки, всхлипнула. Но ослушаться не посмела – ушла.
Отец вдруг положил перо. Посмотрел в окно и крепко задумался. А вечером, когда дочь пришла поцеловать его на ночь, он сказал ей:
– Ты прости меня, пожалуйста, что я утром назвал твои вопросы глупыми. Они совсем не глупые. Я подумал – и теперь могу тебе рассказать три сказки.
– Расскажи, расскажи! – обрадовалась дочь. И она ловко вскарабкалась к нему на колени.
Отчего у сороки такой хвост
– Первая сказка, – сказал отец. – Жила-была птица. Спросишь, какая? Да никакая. Просто птица, и всё тут. У неё имени не было, одно названье – птица. И жила она знаешь где? У человека в голове. Один раз человек открыл рот, хотел зевнуть. Она – порх! – и вылетела.
Смотрит, – день весенний, весёлый. Небо голубое-голубое, на нём солнце, белые облака. Простору сколько!
Внизу стоит лес – кудрявый, густой, тенистый! Уютный такой. А ниже леса – река. Вода бежит, блещет, по берегам кусточки зелёные, песок золотой горит.
"Ах! – думает птичка. – Красота какая! Весело как!"
Весело-то весело, а кушать надо.
Видит: мухи, комары кругом летают.
Замахала крылышками, погналась за ними. А крылышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры – средненькие.
Машет крылышками – за мухами, комарами гоняется, а поймать не может.
Вдруг мчится стриж. Вперёд пронёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево – да всех мух, комаров и переловил.
– Вот, – говорит, – как летать надо, чтобы мух, комаров ловить. Вот какие крылья для этого надо, видела?
Посмотрела птица, – у него крылья длинные-длинные. Сложит их, – под ними и хвоста не видно. Узкие крылья, острые, как кривые ножницы, если их растопырить.
"Ну, так и в лес полечу, – думает птица. – Там себе что-нибудь промыслю".
Прилетела в лес, а там – чаща. Крылья за ветки задевают, хвост поворачивать не успевает.
А хвост у неё ни длинен, ни короток, ни широк, ни узенький – средненький.
Выскочила из чащи сорока, хохочет:
– Да разве с таким хвостом в лесу летать? Тут во какой хвост надо, видела?
И подняла свой хвост. А хвост у сороки длиннее самой сороки.
– Крылышки тебе поменьше бы надо, покруглей, а хвоста прибавить, чтобы верть – и повернула, верть – и в другую сторону. В чаще-то всё так.
Дёрнула хвостом – и нет её.
"Ну, – думает птица, – значит, на реку мне лететь надо. Там промыслю".
И полетела.
Тут первой сказке конец, а тебе ответ, – отчего у сороки такой хвост.
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
– Вторая сказка, – говорит отец. – Прилетела птица на реку. Села на обрыв и видит: по песку, у самой волны, бегает зуёк. Побежит-побежит и станет. А станет, – сейчас кланяться начнёт. И кланяется, и кланяется.
А на камушке в воде сидит тоненькая плиска. И всё хвостиком кивает, всё кивает хвостиком.
Птица думает:
"Кому это они кланяются? Уж не мне ли?"
Вдруг – жжип! – со свистом пронёсся над ней чеглок-соколок. И пропал.
Зуёк и плиска кричат птице:
– Счастье твоё, что ты смирнёхонько сидела. А то увидел бы тебя чеглок-соколок и унёс в когтях. Пискнуть бы не успела.
Птица удивилась:
– А почему бы он меня увидел, если б я двигалась?
– Да потому, что ты на земле сидишь, кругом тебя одни камни, тихо всё, не шевелится. А кто шевельнётся, того сразу заметно.
– Так чего же вы-то кланяетесь, вы чего киваете?
– А мы у волны живём. Волна колышется, и мы колышемся. Нам так надо. Станем смирно, а кругом всё движется, всё качается, – сразу нас заметно.
– Тут второй сказке конец, а тебе ответ, – кому зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает. И третья сказка…