Первой задачей нашего штурмового отряда было достичь форта № 5-А "Лендорф", а затем, немного сместившись к западу, обойти его и продолжить наступление (подразделения второго эшелона должны были окружить форт и вынудить его гарнизон к сдаче). Преодолевая сопротивление немцев, мы перед закатом подошли к неширокому каналу Ландграбен, протекавшему рядом с городскими строениями. Здесь нас остановил огонь из крупнокалиберных пулеметов. Пришлось выпустить несколько снарядов в направлении, откуда стреляли немцы, но немцы, видимо, успели переместить пулемет, так как их огонь продолжался. На рассвете первыми преодолели переезд через канал две самоходки СУ-76, приданные отряду. Мы вышли на окраину города и весь день вели трудные уличные бои. К утру 8 апреля отряд достиг аристократических кварталов Кенигсберга. Ориентироваться в городе было очень сложно, кроме того, на соседних улицах воевали другие части, поэтому почти на каждом перекрестке приходилось размышлять, в каком направлении двигаться дальше.
Во время одной из таких остановок я, прочитав вывеску, из любопытства зашел в помещение двухэтажного отеля. В просторном холле сидело не менее десяти пожилых немок, две совсем старые, сидели в креслах на колесиках. У дальней стены помещения было шумно: группа наших солдат (вроде бы из чужой части) окружила седого мужчину, одетого в темно-синюю униформу с отливающими золотом пуговицами. Парни приняли старика за важную персону и хотели доставить его куда надо, а он сопротивлялся и кричал во весь голос по-немецки: "Я швейцар! Я швейцар!" Пришлось объяснить солдатам, что это за должность, а немцу я посоветовал немедленно переодеться. Но на этом моя миссия переводчика не закончилась.
Из угла холла послышался женский голос. Я повернул голову и увидел, что рядом с сидевшей на стуле пожилой женщиной стоял -небольшого роста сержант лет двадцати пяти. Рука сержанта лежала на плече женщины, которая громко умоляла его: "Пожалуйста, оставьте меня! Мне пятьдесят лет, я гожусь вам в матери..." В те годы для меня такой возраст женщины казался преклонным, и я решил передать сержанту слова женщины. Реакция последовала мгновенно - сержант громко (но безадресно) выматерился и покинул гостиницу.
Около полудня наш штурмовой отряд вышел к мосту через реку Прегель и вскоре под дружное "ура!" встретил здесь гвардейцев генерала Толстикова, наступавших с противоположного направления. Так было задумано планом операции. Теперь немецкая группировка оказалась рассеченной надвое, и наша уверенность в скорой победе укрепилась.
Перед сумерками наш отряд переместился на окраину города. Мы расположились на территории продолжавшего действовать немецкого военного госпиталя. Во дворе штабелями лежали десятки обгоревших трупов - следы недавней бомбардировки Кенигсберга англо-американской авиацией.
Командир отряда Соин, я и еще четверо офицеров разместились в угловом флигеле здания, две пушки моей батареи - во дворе, стволами на открывавшийся пустырь. "Боевое охранение" из двух человек заняло окопчик на улице, под окном флигеля. Наступившее недавно затишье и безлунная ночь мгновенно усыпили смертельно усталых бойцов отряда, так и не дождавшихся доставки пищи. Кое-кто из офицеров дремал сидя.
Было уже далеко за полночь, когда с улицы вдруг послышался непонятный шум, и тут же к нам в комнату со словами "Немцы! Танки!" вбежали оба "боевых охранника". На улице послышались недалекие орудийные выстрелы, совсем рядом затрещали автоматы. Зазуммерил телефон: командир полка, разместившийся со своим штабом в полукилометре от нас, ближе к центру города, пытался понять, почему штаб отбивается от немцев, а у нас - тишина и покой. Впятером мы вышли из помещения, прислушиваясь к стрельбе и явно различимому топоту ног по мостовой. В кромешной тьме сквозь металлическую сетку ограды двора пытаемся разглядеть, что происходит на улице, и в этот момент через ограду переваливают двое немецких солдат с карабинами в руках, у .одного из них перебинтована голова. Не успевшие отдышаться и оказать сопротивление "гости" были сразу обезоружены, и мы учинили им допрос по поводу происходящего. Вот что они рассказали и что мы увидели и узнали, когда рассвело.
В конце минувшего дня в небольшом лесу за городской чертой, примерно в двух километрах отсюда, собрались остатки нескольких немецких подразделений, малочисленные группы и одиночки,по разным причинам отбившиеся от своих частей. К вечеру численность собравшихся достигла примерно трехсот человек, среди них было несколько гражданских лиц, в том числе женщины. Группу возглавили старшие по званию офицеры, принявшие решение пробраться ночью через городские кварталы на шоссе, ведущее вдоль залива на запад. Вступать в бой они не собирались и надеялись проскочить без большого шума, рассчитывали на беспечность и крепкий сон наших солдат. Во главе колонны медленно двигался "тигр", вслед - несколько легковых автомобилей, за ними рядами шли остальные. Поначалу все у них получалось хорошо. Прошли мимо госпиталя, даже не заметив окопчика, где мирно дремало наше "боевое охранение", миновали особняк, в котором находился штаб нашего полка, прошли еще метров триста, и здесь, на их беду, "тигр" угодил в огромную воронку от авиабомбы. Колонна остановилась.
В это время двое солдат нашего артполка, направлявшиеся сменить дежурных у орудия, увидели группу немцев, окруживших легковой автомобиль. Подобравшись к пушке, которая стояла в невысоких кустах, отделявших двор от тротуара, солдаты разбудили спавших рядом товарищей и почти в упор выпустили снаряд по немецкому автомобилю. Немцы в панике побежали, а артиллеристы начали стрелять по ним из автоматов. Спасаясь от огня, кое-кто из немцев искал укрытие во дворах, другие прижимались к заборам, большинство бежало. Лишь некоторые отстреливались. К артиллеристам присоединялись солдаты из подразделений нашего полка, огонь усиливался, и немцы, оставив на улице немало убитых, ретировались в сторону леса.
К концу допроса "гостей" стрельба утихла, и мы с Сонным решили отправить их к отступившим собратьям. Пусть передадут, что мы гарантируем жизнь всем, кто добровольно сдастся в плен. "Гости" согласились на эту миссию, но попросили вернуть им карабины, иначе их примут за дезертиров. Мы запросто сделали их оружие небоеспособным, и "парламентеры" отправились в сторону леса. Соин назначил им время возвращения - 6.30 утра. Спустя некоторое время мне и моим батарейцам привезли еду и "наркомовские сто граммов", а мне вдобавок фляжку трофейного рома, которую вместе с Сонным и двумя офицерами мы вскоре почти опустошили. Насытившись, кое-кто в комнате задремал, другие беседовали, непрерывно дымя слабыми немецкими сигаретами.
Неожиданно в комнату вошел санитар из штаба полка и спросил, говорит ли кто-нибудь из нас по-немецки. Он с товарищами только что принесли в госпиталь, тяжело раненного во время недавней стрельбы ефрейтора Костикова, охранявшего штаб полка. Я пошел с санитаром, в приемной госпиталя при свете карманного фонаря увидел безжизненное лицо еще дышавшего ефрейтора, а рядом с ним наших солдат и немецких врачей. Разгоряченный недавно выпитым ромом, я потребовал вызвать главного хирурга и в резкой форме объявил, что он ответит головой, если жизнь советского воина не будет спасена. (Не сумели, однако, помочь немецкие врачи семнадцатилетнему москвичу Юрию Костикову: ранение в живот оказалось смертельным. Позже я узнал, что Юрий был ранен в схватке у входа в штаб, где он уложил несколько немцев, пытавшихся пробиться в здание. Посмертно ему присвоили звание Героя Советского Союза. Прах Юрия Костикова покоится под мраморной плитой у памятника 1200 гвардейцам, неподалеку от места его подвига. Именем Юрия была названа московская школа, в которой он учился, и одно из рыболовецких судов на Балтике.)
Возвратившись из госпиталя, еще не остывший после разговора с врачами, я растолкал задремавшего Соина, и мы вдвоем допили остатки рома. Начало светать, стрельбы не слышно, сильно потянуло ко сну. Неожиданно вошли солдаты, дежурившие под окном, на обоих лицах испуг. От их сообщения "Снова немцы прут!" все вмиг проснулись, а через минуту выскочили из помещения и побежали в сторону штаба. Так случилось, что я был последним. Машинально взглянул на часы - ровно половина седьмого. Видно, пары алкоголя не совсем одурманили мою голову - вспомнил, что именно это время было назначено "парламентерам". Не они ли возвращаются, мелькнула мысль. Остановился и, оглянувшись, посмотрел в бинокль, который всегда висел у меня на шее. Фигуры людей, смутно видневшиеся вдали, еще не давали уверенности, что моя догадка верна. Поколебавшись секунду, решительно зашагал навстречу немцам. Пройдя метров сто, снова посмотрел в бинокль и чуть не заплясал от радости: впереди колонны, построенной по два, виднелся человек с белой повязкой на голове. Сразу унялась внутренняя дрожь, прибавил шагу, и вот они, все безоружные, уже передо мной.
Перебинтованный "парламентер" рапортует, а я, молодой да под хмельком, "распустил хвост", велел построить прибывших в шеренгу и пересчитать. Пленных оказалось 102 человека, офицеров среди них не было. Став по центру, я обратился к немцам с речью, выдержанной в духе того времени. Говорил о том, что теперь они останутся живы (не могу поручиться, что так оно и случилось), что увидят свои семьи. Немцы слушали очень внимательно. Это подогрело мой ораторский раж, и я начал провозглашать лозунги. Сначала выкрикнул "Nieder mit dem Krieg!" ("Долой войну!") и услышал в ответ дружное "Hoch!" (соответствует нашему "Ура!"), еще дружнее откликнулись немцы на мое "Гитлер капут!". Не представляю, как долго продолжал бы я свою "речь", если бы не заметил, что на левом от меня фланге шеренги активно действуют несколько невесть откуда появившихся солдат из нашего отряда. Нетрудно было догадаться - ребята собирают "трофейные" часы. Подумал о своем интересе и сказал: "А теперь прошу дать на память советскому офицеру хорошие часы". Произошла заминка, немцы о чем-то шушукались с "парламентером", а часы никто не давал. Пришлось спросить о причине. Оказалось, их смутило требование давать хорошие часы, а не часы вообще. Сказал, чтобы давали любые, и в одну минуту нагрудные карманы моей гимнастерки заполнились часами разных фасонов (потом оказалось, что в основном это были дешевые "штамповки"). Затем я велел одному из наших солдат остаться со мной для конвоирования немцев, а остальным приказал удалиться.
Восстановив порядок в шеренгах, скомандовал немцам следовать за мной. Солдат с автоматом замыкал необычное шествие. Мы пришли к штабу полка. Вышедший офицер был поражен моей "добычей" и направил нас в соседний двор, где под охраной полковых автоматчиков сидели на земле несколько пленных немцев. Сдав конвоирам "мою" сотню, донельзя гордый собой, я вернулся в наш флигель. Здесь у входной двери стояла кухня Соина, а в комнате начинался завтрак. На этот раз вместо рома пили спирт, немного поели, покурили, и я улегся на узенькую медицинскую кушетку, накрывшись плащом. Растолкал меня ординарец в полдень: "Гвардии лейтенант, вставайте! Команда выходить из города!" Еле продрал глаза. Восстановил в памяти головокружительные события минувшей ночи и вышел во двор, где батарея уже была готова к маршу. С полком мы пошли на запад вдоль залива, тесня деморализованного противника в сторону Пиллау. До победного окончания войны оставался один месяц.
Глава 12. Победа!
Да, теперь наш противник был неузнаваем. Немцам не удалось устоять ни на одном из нескольких рубежей обороны, которые они занимали в эти апрельские дни. В конце апреля мы уже были в пятнадцати километрах от Пиллау. Здесь в хвойном лесу встретили Первое мая (навестивший артиллеристов фотограф политотдела Леонид Прядкин запечатлел в этот день многих из нас). А на следующий день без боя вошли в Пиллау. Основные силы противника покинули город морем, а арьергардные подразделения ушли на Данцигскую косу. Батарея сначала остановилась около гавани, здесь у причала были пришвартованы два безлюдных гражданских судна. Пока я обсуждал с начальником штаба, где будет расквартирована батарея, наши солдаты обследовали эти пароходы и по неосторожности подожгли один из них (Корсаков грел руки над металлической кружкой, в которой горела таблетка трофейного сухого спирта, и нечаянно уронил эту "грелку" на стопку газет).
В штабе мне удалось убедить начальников, что батарею можно разместить на отшибе, в полутора километрах от места размещения основной части полка. Моим козырем было наличие быстрого и маневренного трофейного трактора (кажется, марки "Ланц-Бульдог"), недавно добытого старшиной батареи. Трактор был укомплектован вместительным прицепом, и это позволяло нам своевременно прибывать к штабу полка.
Первые дни в Пиллау мы откровенно бездельничали, в воздухе пахло окончанием войны, о которой напоминали лишь глухие отзвуки артиллерийской стрельбы, доносившиеся с Данцигской косы. Но вот и они прекратились. Пошли слухи о том, что Германия капитулировала. И вот рано утром 9 мая я получаю команду - в 10,00 построение полка, в 11.00 торжественное построение дивизии по случаю окончания войны. Объявляю об этом своим подчиненным, велю пришить свежие подворотнички, смахнуть пыль с обуви, кому надо - побриться.
Торжественное построение состоялось на площади у здания бывшей ратуши. Командир дивизии произнес короткую речь, мы дружно кричали "ура", духовой оркестр играл марши и гимн Советского Союза. Фотографы политотдела и многотиражки делали снимок за снимком. Когда мимо строя нашей батареи прошагал Прядкин, я окликнул его. Леонид остановился на минутку, и, направив на меня объектив, щелкнул затвором. Через несколько дней я послал этот снимок моей любимой.
Вот, к примеру, приблизительный национальный состав нашей батареи (мне удалось вспомнить около ста человек из числа воевавших в батарее, включая выбывших в разное время): русских - 35; украинцев - 30; казахов - 14; узбеков - 6; татар - 6; башкир - 4; евреев - 2; туркмен - 2; армян - 1.
При такой пестроте состава в батарее не было ни одного конфликта на межнациональной почве. Не слышал я о распрях такого характера и в других подразделениях полка. Везде люди вместе смотрели в лицо смерти, вместе переживали тяготы войны, выручали друг друга, делились последним, не задумываясь над национальностью фронтового товарища. Я помню много примеров искренней, братской дружбы фронтовиков разных национальностей, да и мой личный опыт подтверждает это. При этом я не хочу умалчивать о том, что были среди нас (в большей мере это относится к начальникам разных уровней) и националисты, и шовинисты, и антисемиты, но, опираясь на собственные наблюдения, отношу таких людей к исключениям из общего правила.
* * *
Хочу сделать два небольших замечания на близкие темы.
Во-первых, если не ошибаюсь, незадолго до конца войны Сталин издал приказ о формировании нескольких национальных дивизий, в частности, армянской. Помню, что к тому новшеству я отнесся с недоумением, а теперь убежден, что это было серьезной ошибкой (даже если делалось в угоду зарубежной диаспоре с надеждой на ее финансовую поддержку). На мой взгляд, все, что могло разъединить советских людей по национальному признаку, пошло бы во вред вооруженным силам СССР.
И второе - о том, что меня удивило и, пожалуй, огорчило, когда я впервые увидел, как празднуют День ветеранов в США. Оказалось, что красочное шествие парада разбито на несколько колонн: черные (афроамериканские) ветераны, ветераны-католики, ветераны-евреи, ветераны-итальянцы и т. д. Ведь вы, союзники, воевали плечом к плечу независимо от вашей национальности, религии, цвета кожи. Почему же теперь у вас на первом плане названные ассоциации и ничего не слышно о сообществах ветеранов-однополчан?
* * *