У одного Горация хватило храбрости приняться за ягненка… но ему пришлось пожалеть об этом. Потом явились куры, начиненные изюмом, петрушкой и крошеным хлебом. Банкет закончился пирожным странной формы и противного вида.
- Надеюсь, - сказал Гораций с тревогою, - вы не находите, что эта восточная стряпня очень… плоха?.. - Сам же он чувствовал себя положительно нездоровым. - Это все-таки несколько разнообразит нам обыденный стол.
- Обед был поистине удивительный, благодарю вас, - ответил профессор, надо полагать, не без задней мысли. - Даже на Востоке я не ел ничего подобного.
- Но где же ваша хозяйка научилась такому искусству, дорогой Гораций? - спросила г-жа Фютвой. - Вы, кажется, говорили, что она готовит лишь простое кушанье. Она когда-нибудь жила на Востоке?
- Не совсем на Востоке, - сказал Гораций, - и не то, чтобы жила… Дело в том, - продолжал он, чувствуя, что несет чепуху и что лучше быть неоткровеннее, - что этот обед готовила не она. Она… ей понадобилось отлучиться совершенно неожиданно. Так что весь обед прислан… этим… ну, кондитером, что ли! Он поставляет все без исключения, и прислугу, и все!
- А я думал, - сказал профессор, - что для холостяка… для обрученного уже холостяка, вы, кажется, живете слишком широко.
- О, они здесь только на сегодняшний вечер, - сказал Гораций. - Хорошие малые… более живописны, чем здешний зеленщик… а кроме того, они не навязывают своего присутствия.
- Они - настоящие душечки, Гораций, - заметила Сильвия, - только… ну, немножко черномазы на вид.
- Мне бы не подобало критиковать стиль и способ оказанного нам приема, - вставил профессор кисло. - Не то я решился бы заметить, что вы едва ли выказали склонность к бережливости, которую я хотел бы…
- Ну, Антон, - прервала его жена, - пожалуйста, воздержимся от осуждения. Гораций устроил все это прелестно… да, прелестно: и даже если бы он был в данном случае немножко расточителен, то ведь он и не обязан быть экономным теперь, ты знаешь!
- Дорогая, - сказал профессор, - мне еще неизвестно, что надежда на прибавку дохода в отдаленном будущем есть повод к безрассудному мотовству в настоящем.
- Если бы вы только знали, - сказал Гораций, - вы не назвали бы это мотовством. Это… это вовсе не тот обед, который я собирался предложить вам, и боюсь, что он не был особенно хорош… но во всяком случае он, конечно, не дорог.
- Дороговизна есть понятие относительное. Но я думаю, что имею право спросить, предполагаете ли вы жить на ту же ногу, когда женитесь?
Как читатель может заметить, вопрос был крайне щекотливый. Если бы Вентимор ответил согласно истине, что вовсе не имеет намерения содержать свою жену в подобной роскоши, то он был бы обвинен в эгоистическом потакании своим прихотям, пока холост; если бы, наоборот, он заявил, что предполагает жить с женою среди этого сказочного и ненужного великолепия, то, конечно, он только оправдал бы недоверие ее отца к его благоразумию и бережливости.
С подавленным бешенством Гораций думал, что виною всему этот нестерпимый старый осел - джинн; он поставил его в такое положение, а сам улизнул туда, куда не долетят ни увещания, ни брань!
Прежде чем он собрался ответить на вопрос, слуги бесшумно убрали поднос и скамейку и стали разносить розовую воду в серебряном кувшине с тазом, вид которых, по счастью или нет, отвлек внимание профессора в другую сторону.
- Эти вещи недурны… положительно недурны, - сказал он, рассматривая их поближе. - Где это вам удалось достать их?
- Это не мои, - сказал Гораций. - Они присланы… поставщиком обеда.
- Можете вы дать мне его адрес? - спросил профессор, чуя покупку. - Ведь знаете, эти вещи - настоящие древности… Они слишком хороши для каждодневного употребления.
- Я неточно выразился, - сказал Гораций беспомощно. - Эти оригинальные вещи мне одолжил один… один эксцентричный восточный джентльмен, в виде величайшей любезности.
- Я знаю его? Он собирает коллекцию подобных вещей?
- Не думаю, чтобы вы с ним встречались. В последние годы он жил очень уединенно.
- Я очень бы хотел посмотреть на его коллекцию. Если бы вы дали мне рекомендательное письмо…
- Нет, - сказал Гораций, которого бросило в жар, - это будет бесполезно. Он никогда не показывает своей коллекции… Он… он удивительно странный человек. А теперь как раз он за границей.
- Ах, прошу прощения, если я оказался нескромным, но я заключил из ваших слов, что этот… гм… банкет был заказан у профессионального поставщика.
- Ах, банкет! Да, это прислано от кондитера, - лгал Гораций, - отделение… восточной кухни. Они только что начали это дело, знаете; так… так вот я и решил испытать их. Но это не то, что можно назвать уже организованным делом.
Рабы с низкими поклонами уже приглашали их садиться на диван, который тянулся вдоль стены залы.
- Ах, - сказал профессор, с заметным кряхтеньем вставая со своей подушки, - значит, у нас будет кофе и остальное там, а?.. Ну, мой мальчик, я не буду огорчен, признаться, если найдется, к чему прислонить спину… и сигара, легкая сигара… поможет пищеварению. Здесь можно курить?
- Курить? - переспросил Гораций. - Ну, конечно. Во всей квартире. Сюда! - крикнул он, хлопнув в ладоши, что заставило одного из рабов немедленно приблизиться к нему с покорным видом. - Принесите кофе и сигары, понимаете?
Раб выкатил свои миндалевидные глаза в явном недоумении.
- Кофе, - сказал Гораций, - вы должны знать, что такое кофе. И папиросы. Ну, чубуки, в таком случае - кальян, если так по-вашему.
Но раб явно не понимал и Горация внезапно осенила мысль, что, так как кофе и табак даже на востоке вошли в употребление гораздо позднее эпохи Сулеймана, то джинн, как распорядитель праздника, конечно, не имел понятия, насколько они стали необходимы в настоящее время.
- Я страшно огорчен, - сказал он, - но, кажется, они этого не припасли. Я сделаю выговор распорядителю. И, к несчастью, я не знаю, где и мои-то сигары.
- Это неважно, - сказал профессор с подчеркнутым стоицизмом. - Я курю умеренно вообще, а турецкий кофе, хотя мне и нравится, но может вызвать бессонницу. Но вы бы разрешили мне взглянуть на тот медный кувшин, который вы приобрели на несчастном Коллингамовом аукционе? Я был бы вам очень благодарен.
Гораций не имел понятия, где был или мог быть кувшин и ничего не добился бы, если бы профессор не пришел к нему на помощь, несколькими арабскими словами заставив рабов понять, что именно он хотел, чтобы они нашли.
Двое из них вошли, неся медный кувшин со всеми знаками благоговейного ужаса, и поставили его у ног Вентимора.
Профессор Фютвой, вытерев и надев очки, стал рассматривать сосуд.
- Действительно, это - самый необычный образец медного производства, - сказал он, - столь же единственный в своем роде, как и серебряный кувшин с тазом. И действительно, как вы и думали, здесь, кажется, есть что-то в роде надписи на крышке, хотя при этом тусклом свете ничего нельзя сказать определенно.
Пока он рассматривал кувшин, Гораций сел на диван рядом с Сильвией, рассчитывая на один из тех разговоров шепотом, которые дозволяются жениху и невесте. Пир он кое-как отбыл и в результате даже благодарил судьбу, что дело не обошлось хуже. Удалились все дикие и внушавшие жуткое чувство слуги, которых он не знал, считать ли за эфритов, за демонов или просто за привидения, но чьих услуг он больше не желал. Г-жа Фютвой мирно задремала, а ее супруг стал благодушнее, чем был во весь вечер.
Вдруг из-за драпировок одной из арок раздались странные нестройные звуки, какое-то варварское бренчанье и постукиванье, прерываемое как бы воплями влюбленных котов.
Сильвия невольно подвинулась ближе к Горацию, ее мать в испуге проснулась, а профессор оторвал глаза от медного кувшина с возобновившимся раздражением.
- Что это такое? Что такое! - спросил он. - Какой-нибудь новый сюрприз приготовлен для нас?
Это было настолько же сюрпризом и для Горация, но от унижения признаться в этом его избавило появление полудюжины смуглых музыкантов, завернутых в белое, с различными странной формы инструментами, с которыми они уселись на корточки полукругом у противоположной стены и начали звенеть, колотить и вопить, подняв веселую какофонию восточного оркестра. Было ясно, что Факраш решил сделать все, чтобы вечер имел полный успех.
- Какой необыкновенный шум! - сказала г-жа Фютвой. - Неужели они хотят выдать это за музыку?
- Конечно, хотят, - сказал Гораций. - В сущности, это гораздо гармоничнее, чем кажется… нужно привыкнуть к… э-э… к мелодии. Когда вы привыкнете, то вам она покажется баюкающей.
- Да, могу сказать! - произнесла бедная женщина. - А что, они также от кондитера?
- Нет, - сказал Гораций, великолепно усвоив искренний тон, - не от него. Они… из лагеря арабов в Эрльс-Корте… участвуют во всяких празднествах, знаете. Но здесь они играют бесплатно; они… они желают приобрести известность, видите ли. Они - хорошая и почтенная компания.
- Дорогой Гораций, - заметила г-жа Фютвой, - если они хотят получать приглашения на празднества и тому подобное, они должны бы выучить хоть какую-нибудь пьесу.
- Я понимаю, Гораций! - прошептала Сильвия. - Это очень дурно с вашей стороны взять на себя столько труда и издержек, потому что, конечно, это вам стоило уйму денег только для того, чтобы сделать нам удовольствие, но что бы ни говорил папочка, я люблю вас за это еще больше!
И ее рука ласково скользнула в его руку, а он почувствовал, что может простить Факрашу все, даже… даже оркестр.
Но было что-то неприятно-спектральное в неясных фигурах музыкантов, которые вырисовывались в комичных мешкообразных и выпуклых очертаниях при тусклом и расплывчатом освещении. У некоторых из них были на голове громадные и курьезные белые уборы, придававшие им вид больших пальцев в хирургических повязках; и все они продолжали пиликать, скрипеть и кричать по-кошачьи с печальным однообразием, которое, как Гораций чувствовал, должно было расстраивать нервы гостей, ибо оно расстраивало и его собственные.
Не зная, как от них избавиться, он сделал рукою жест в воздух, желая показать, что, хотя их страдания и доставляют всей компании сильнейшее удовольствие, все же их не хотят удерживать более и артисты могут удалиться.
Быть может, нет другого искусства, столь доступного ложным толкованиям, как пантомима. Усилия Вентимора в этом направлении были ложно поняты, и музыка сделалась еще более дикой, громкой, настойчивой и до ужаса нестройной… А затем случилось самое худшее.
А именно: драпировки раздвинулись, и, приветствуемая резкими взвизгиваниями музыкантов, в залу вплыла женская фигура, которая начала плясать с ленивой и гибкой грацией.
Ее красота, хотя и резко восточного типа, была несомненна даже при тусклом свете, падавшем на нее; прозрачная одежда обнаруживала безукоризненные формы; в темные косы были вплетены монеты; у нее были продолговатые блестящие глаза, смуглое набеленное лицо и застывшая на ярких губах улыбка восточной плясуньи всех времен.
Она скользила по полу своими звенящими ногами, свиваясь и изгибаясь, как красивая змея, между тем как музыканты доходили до крайнего исступления.
Вентимор сидел и беспомощно смотрел на происходившее; он чувствовал, что в нем возрождается злоба на джинна. Это было уже слишком! В его лета пора быть умнее!
Нельзя сказать, чтобы в самой пляске было что-нибудь предосудительное; но все же развлечение такого рода совсем не подходило к данным обстоятельствам. Теперь Гораций жалел, что не сообщил Факрашу, кто были гости, которых он ожидал; тогда, может быть, даже джинн выказал бы более такта в своих распоряжениях.
- Эта девушка также из Эрльс-Корта? - осведомилась г-жа Фютвой, уже совершенно пробудившись.
- О нет! - сказал Гораций. - Я пригласил ее из "Бюро Развлечений" Гаррода. Мне там говорили, что она хороша и своеобразна, знаете. Но вполне прилична, она… она это делает только для того, чтобы помогать больной тетке.
Все эти объяснения, как он сам чувствовал, давая их, были не только напрасны, но и совершенно неубедительны; только он дошел до такого состояния, когда человек с ужасом открывает в себе неведомый ему самому запас лживости.
- Мне казалось бы, что есть другие способы помогать больным теткам, - заметила г-жа Фютвой. - Как зовут эту барышню?
- Тинклер, - сказал Гораций экспромтом. - Г-жа Клементина Тинклер.
- Она, конечно, иностранка?
- Я должен был сказать "мадемуазель". И Тинкла… с "а", на конце. Я думаю, ее мать была из Аравии… но наверное не знаю, - объяснял Гораций, чувствуя, что Сильвия отняла свою руку и смотрит на него с тайным беспокойством.
"Необходимо положить этому конец", - думал он.
- Кажется, вам начинает это надоедать, дорогая, - сказал он громко, - мне - точно так же. Я скажу им, чтобы они уходили. - Он встал и вытянул руку, в знак того, что танец должен прекратиться.
Он прекратился сразу, но, к его невыразимому ужасу, танцовщица, звеня монетами, перебежала через залу с поразительным проворством и упала к его ногам в виде кучи газа, причем схватила его за руку обеими руками, покрывая ее поцелуями и бормоча слова на каком-то неизвестном ему языке.
- Что же это, обычное завершение представлений мисс Тинкла? - спросила г-жа Фютвой, пылая вполне естественным негодованием.
- Право, не знаю, - сказал несчастный Гораций, - я не могу разобрать, что она говорит.
- Если я понимаю ее правильно, - сказал профессор, - она называет вас "светом своих очей" и "жизнедавцем ее сердца".
- О, - сказал Гораций, - она положительно ошибается, знаете! Это… это только проявление артистического темперамента… они, собственно, ничего под этим не подразумевают. Моя… уважаемая барышня, - прибавил он, - вы танцевали очаровательно и все мы вам очень обязаны, уверяю вас, но мы больше не хотим вас задерживать. Профессор, - прибавил он, видя что она и но думает вставать, - не будете ли вы так любезны объяснить им по-арабски, что я был бы им очень обязан, если бы они сейчас же ушли?
Профессор сказал несколько слов, которые произвели желанный эффект. Девушка слегка вскрикнула и умчалась под арку, а музыканты, схватив свои инструменты, потрусили за ней.
- Мне так жаль, - сказал Гораций, для которого весь вечер прошел исключительно в извинениях, - не такого рода спектакля можно было ожидать от такой фирмы, как Уайтлей.
- Совершенно верно, - согласился профессор, - но я понял из ваших слов, что мисс Тинкла была вам рекомендована фирмой Гаррода?
- Очень может быть, - сказал Гораций, - но это не меняет дела. Нельзя было ожидать этого от них.
- Вероятно, они не знают, как бесстыдно ведет себя эта молодая особа, - сказала г-жа Фютвой. - И я думаю, что нужно бы сообщить им об этом.
- Я, конечно, буду жаловаться, - сказал Гораций, - и не пожалею красок.
- Больше веса имел бы протест, заявленный женщиной, - сказала г-жа Фютвой, - и так как я находилась тут же, то сочту себя обязанной…
- Нет, я бы не хотел… - сказал Гораций. - Нет, вам не следует этого делать. Потому что теперь я припоминаю, что она но от Гаррода и не от Уайтлей.
- В таком случае, не будете ли вы так добры сообщить нам, откуда же она?
- Я сообщил бы, если бы знал, - сказал Гораций, - но я не знаю.
- Как? - воскликнул профессор резко. - Не хотите ли вы этим сказать, что вы не можете объяснить, откуда эта танцовщица, которая, в присутствии моей дочери, целует вам руки и обращается к вам с нежными эпитетами.
- Восточные метафоры! - сказал Гораций. - Она немножко пересолила. Разумеется, если бы я мог предвидеть, что она устроит такую сцену… Сильвия, - вдруг прервал он себя, - а вы не сомневаетесь во мне?
- Нет, Гораций, - сказала Сильвия просто, - я уверена, что у вас есть какое-нибудь объяснение… только мне кажется, что лучше было бы его дать.
- Если бы я рассказал вам правду, - медленно произнес Гораций, - никто бы из вас не поверил мне.
- Значит, вы признаете, что до сих пор вы не говорили правды? - вставил профессор.
- Не такую чистую, как я бы хотел, - сознался Гораций.
- Я это подозревал. В таком случае, если вы не можете быть совершенно чистосердечны, вы едва ли удивитесь нашей просьбе считать вашу помолвку нарушенной.
- Нарушенной! - повторил Гораций. - Сильвия, вы не покинете меня! Вы же знаете, что я не могу сделать ничего, недостойного вас!
- Я уверена, что вы не можете сделать ничего, что заставило бы меня любить вас хоть капельку меньше. Почему же вам не быть вполне откровенным с нами?
- Потому что, голубушка, - сказал Гораций, - я попал в такие тиски, что откровенностью еще больше испортил бы дело.
- В таком случае, - сказал профессор, - так как теперь уже, кстати, и поздно, вы разрешите одному из вашей многочисленной свиты сходить за экипажем?
Гораций хлопнул в ладоши, но ответа на призыв не последовало и в передней не оказалось ни одного раба.
- Боюсь, что все слуги ушли, - объяснил он и хотел прибавить, что по уговору они имели право уйти в одиннадцать часов, но тут он встретился взглядом с профессором и воздержался. - Если вам угодно подождать здесь, я схожу за извозчиком, - прибавил он.
- Вам нет надобности беспокоиться, - сказал профессор. - Жена и дочь уже оделись, и мы пройдем пешком, пока найдем экипаж. Итак, г. Вентимор, мы пожелаем вам спокойной ночи… прощайте. Потому что после того, что случилось, я думаю, у вас хватит такта прекратить ваши посещения и не делать попыток видеться с Сильвией.
- Я вам даю честное слово. - протестовал Гораций, - что не сделал ничего такого, за что стоило бы отказать мне от дома.
- Никак не могу согласиться с вами. Я всегда не вполне одобрял эту помолвку, потому что, как я и высказал вам в свое время, я подозревал вас в легкомысленном отношении к деньгам. Даже принимая ваше приглашение на сегодняшний вечер, я предостерегал вас, - как вы можете припомнить, - чтобы вы не сочли это предлогом для безумных расходов. Прихожу сюда и нахожу вас в квартире, обставленной и отделанной вами (как вы нам сообщили) таким образом, что это можно было бы назвать мотовством даже со стороны миллионера. Вы держите такую свиту, которой, оставляя в стороне ее национальность и плохую дисциплину, мог бы позавидовать принц. Вы устроили банкет из… гм… деликатесов, который должен был стоить вам бесконечных хлопот и громадных расходов. И это после того, как я поставил вам непременным условием, чтобы обед был просто семейный! Не довольствуясь этим, вы заказываете для нашего развлечения арабскую музыку и танцы… крайне предосудительного свойства. Я был бы недостоин называться отцом, сударь, если бы я согласился вверить счастье моей единственной дочери молодому человеку, у которого так мало здравого смысла и самообладания. Она поймет причины и будет повиноваться моим желаниям.
- Вы правы, профессор, принимая во внимание то, как вы освещаете факты, - покорно сказал Гораций. - И все-таки - пусть бы все это провалилось! Вы, вместе с тем, абсолютно неправы!
- О, Гораций, - воскликнула Сильвия, - если бы вы только послушались папочки и не пошли бы на такие безумные, безумные траты, мы могли бы быть так счастливы!
- Да я не шел ни на какие траты. Все это мне не стоило ни гроша!