В области любовных переживаний все испытала. Какие разные были положения и на каком различном фоне! Крым, Кавказ, Париж, Лондон, швейцарские вершины. <…> Конгрессы… Пестрая жизнь. Красочный дом! А итог?"
Ее денежные дела шли все хуже и хуже. Платных лекций не было, а за статьи теперь платили гроши. И вдруг германская левая секция американской социалистической партии пригласила ее в многомесячное лекционное турне по Соединенным Штатам. Александра надеялась на весьма приличные гонорары. Но просчиталась.
Да еще Ленин поручил ей перевести его книгу и попытаться издать в Штатах, чтобы "найти доступ к широким американским массам". Он написал 23 августа 1915 года Шляпникову в Стокгольм в постскриптуме: согласится ли А, Коллонтай помочь нам устроить в Америке английское издание нашей брошюры? Речь шла о ленинской брошюре "Социализм и война". Коллонтай согласилась.
В середине сентября Ленин писал ей: "Дорогая Александра Михайловна! Очень будет жаль, если Ваша поездка в Америку окончательно расстроится. Мы строили на этой поездке немало надежд и на издание в Америке нашей брошюры ("Социализм и война"; получите на днях), и на связи с издателем Charles Kerr в Чикаго вообще, и на сплочение интернационалистов, и, наконец, на финансовую помощь, которая так чрезвычайно нужна нам для всех тех насущных дел в России, о которых Вы пишете (и справедливо подчеркиваете их насущность в связи с желательностью большей близости нашей к России: препятствия тому в первую голову финансовые, во-вторых, полицейские: можно ли доехать безопасно…).
Пишите детальнее, конкретнее и чаще (если не едете в Америку) о том, каковы именно конкретные вопросы выплывают в России, кто их ставит, как, в каких случаях, при какой обстановке. Все это было бы крайне важно для издания листовок - дела насущного, Вы правы. О конференции левых 167 (где мы сплотились хорошо в оппозицию, хотя и подписали манифест) Вам частью расскажет посланный Вами делегат 168, частью мы еще напишем. (Денег нет, денег нет!! Главная беда в этом!)
Лучшие приветы! Ваш Ленин.
Если вопрос о поездке решился у Вас окончательно в отрицательном смысле, то постарайтесь обдумать, нельзя ли Вам (через сношения с Charles Kerr и т. п.) помочь нам издать по-английски нашу брошюру? Возможно это только в Америке. Немецкое издание нашей брошюры Вам посылаем. Сделайте все возможное для продажи в скандинавских странах (нам чертовски важно вернуть хоть часть расходов на нее, ибо иначе мы не можем издать ее по-французски!)".
К счастью для Александры Михайловны, поездка в США все-таки состоялась. За две недели морского путешествия в четырехместной каюте второго класса она сделала перевод ленинской брошюры. В дневнике записала: "Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты". После революции ненависть к "сытым" довольно быстро прошла, и, когда появились такие возможности во время дипломатической работы, Александра ни в чем себе не отказывала.
В Америке ее удалось издать. В январе 1916 года Шура писала Щепкиной-Куперник из Нью-Йорка: "Знаешь, мне кажется, мы живем в эпоху, напоминающую… переход от Средних к новым векам. Это перелом человеческой истории, сдвиг. Что-то новое созидается, растет и крепнет в мире. История скажет: люди в эпоху Великой войны жили и не понимали, что они накануне всемирного исторического сдвига, что они вступают в новую историческую эру…"
Все сборы шли в пользу немецких социалистов-эмигрантов, гонорары за лекцию не полагались, лишь суточные и гостиные. Лекции имели бешеный успех. Она объехала 123 города, и в каждом прочитала по лекции, а то и по две. "Коллонтай покорила Америку", - писала социалистическая газета "Новый мир". В Америке Коллонтай пробыла четыре с половиной месяца. В феврале 1916 года с борта парохода "Бергенсфиорд" она писала сыну: "Мой милый, родной Хохленыш!.. Мне устроили грандиозный прощальный ужин, с речами, музыкой. В газетах было много теплых строк по поводу моего отъезда. Чувствуется, что мною и моей работой остались довольны. Но и работала же я здорово. Я подсчитала: прочла сто двадцать три лекции за четыре с половиной месяца! Это рекорд! На некоторых лекциях бывало по две с половиной тысячи человек…"
"Известная социал-демократка Александра Коллонтай, - сообщал из Парижа в Петербург статский советник Кравильников, цитируя информацию своей американской агентуры, - утверждала в своих речах, что пролетариат во всех странах обманут и одурачен господствующими классами, затеявшими войну в своих хищных интересах. <…> Интересы международной солидарности в борьбе с международным врагом - капиталом, утверждала она, должны стоять выше интересов отечества, которого у рабочих нет и не будет. <…> Лекции Коллонтай вызвали самый живой интерес у американской публики, среди которой преобладали русские и евреи".
Лекции были на следующие темы: ""Мировая война и будущее Социалистического интернационала", "Война и будущее рабочего движения", "О положении в Европе", "Кому нужна война?".
Коллонтай устроила Мишу через своих знакомых на военные заводы США, что освободило его от призыва в действующую армию. Мать решила поехать вместе с сыном. Шляпников хотел присоединиться - она не позволила ему. Это был фактический разрыв.
Тем временем Шляпников на лыжах пересек фактически неохраняемую границу, отделявшую Великое княжество Финляндия от России, добрался до Петрограда и оттуда посетил еще ряд городов.
По возвращении они с Коллонтай встретились в Хольменколлене. В дневнике Александра так передала рассказ Шляпникова о поездке: "Боюсь, что он не сумел извлечь максимума пользы из своей поездки в Россию. <…> Охотно рассказывает, как за ним гонялись сыщики, а о деле?! Он видел и <…> Горького, но не сумел использовать свидания с ним, чтобы почерпнуть от него ясного ответа на злободневные вопросы и связать его на будущее время. <…> Обрадовало только, что Горький не патриот…
Мне кажется, Александр превратил в самоцель свою поездку, укрывательство от шпиков и т. д. <…> Моя вина, что он слишком скоро взобрался туда, куда он не должен был лезть. Партийное положение - представитель ЦК, - все это далось слишком просто, легко, без усилий. И он уже готов почить на лаврах.
Боюсь, что и Ленин поймет, что была ошибка послать Александра. Будь я в ЦК, меня бы не удовлетворили доклады Ал. Такая затрата денег!..
"С чего это ЧУХОТА расходилась? Чем я ей неугоден? Где мне было писать отчеты, когда я все время ехал и бегал?" Кончилось тем, что, движимый сознанием взяться за дело, он стал диктовать мне письма к разным лицам (на английском и немецком языках). И вместо того, чтобы его "заставить работать", я попала в роль секретаря. Всегда так!"
Маслов давно уже не отвечал на письма Шуры. Это вдохновляло Шляпникова. "И не напишет! - заносила Коллонтай в дневник его слова. - Твой Маслов дрянью стал. Патриот". Зачем А. так говорит? Мне больно. <…> Маслик, Маслик, мой милый П.П. Где он? Получил ли мое письмо?"
Шура признавалась: "Саня для меня не просто Саня, а нечто собирательное. Кусочек пролетариата, олицетворение его.
Ну как, как его обидишь? Это главное. Но будто есть и другое. Мне жутко потерять в Сане последнюю связь с той страницей жизни, которая говорит о том, что я все еще женщина. Не самка, а именно женщина. <…> Женщина, которую любит, все еще любит мужчина. Мне не надо физиологии сейчас…"
И тут же отметила: "Была у доктора. Успокоил совершенно. Ни о какой беременности и речи быть не может. Вошла в "критический период"? Уже? Значит, перевал? Нет, не чувствую старости и как-то еще не верю в нее". Позднее выяснилось, что "критический период" еще не наступил.
Следующая запись в дневнике касалась Шляпникова: "То, что я сейчас переживаю, не поддается пока передаче. <…> Слишком это было бы чудовищно, но и жутко. Минутами мне кажется, что я все это сама выдумала, преувеличиваю, что это моя "боязнь", моя "мнительность". Но потом, точно смеясь надо мною, жизнь даст почувствовать этот или другие "симптомы". Мука, женская мука, которой нет слов, нет названия. Ужас, ужас, ужас!.."
Тем временем к матери приехал Миша. Он окончил несколько курсов технологического института и опасался призыва в армию. Получив его паническое письмо, Александра связалась по почте со своим старым другом, военным инженером Сапожниковым, и тот устроил Мише поездку на военные заводы США в качестве приемщика русских заказов. Он отправился в США через Норвегию в августе 1916 года. Коллонтай решила ехать вместе с сыном. Шляпников, вернувшийся из очередной поездки в Швецию, предложил поехать всем вместе. Она пыталась объяснить любовнику, что хочет побыть с сыном вдвоем. Тот не отставал. Втайне от Коллонтай Шляпников написал Ленину, что собирается вместе с ней в Америку, и тот дал ему ряд поручений. Александр Гаврилович заявил, что едет в Америку самостоятельно, независимо от них с Мишей, но на том же самом пароходе.
Но Александра воспользовалась тем, что, поскольку до отъезда оставалось еще две недели, Шляпников уехал в Швецию заверишь свои дела по отправке в Россию нелегальной литературы, и взяла билеты на более ранний рейс. Вернувшись, Шляпников нашел письмо, которое она оставила в отеле: "Так надо. <…> Когда-нибудь ты поймешь мои материнские чувства. <…> Если хочешь, приезжай. Но потом…" На самом деле это был разрыв.
Шляпников не приехал. На его горькое письмо, где он невпопад упрекал ее в ревности, она ответила не менее горьким: "Незнакомо мне чувство ревности, как незнакомо и то, что люди зовут любовью к родине. Эти ощущения атрофированы. <…> А нам… Нам просто пришла пора расстаться". Их переписка прекратилась. Шляпников уехал в Россию, возглавив по поручению Ленина Русское бюро ЦК.
В 1916 году Александра смогла издать в Петрограде самую значительную из своих научных книг - "Общество и материнство. Государственное страхование материнства". Коллонтай доказывала, что женщина не может одновременно и работать, и растить детей. Следствием являются высокая детская смертность и большое количество брошенных детей. Выходов из этого положения два. Можно вернуть женщину к домашнему хозяйству, воспретив ей работать. Но также можно, как верила Коллонтай, создать новую социальную систему, когда женщина сможет становиться матерью и продолжать работать. Александра безоговорочно выбирала второй путь и считала, что заботу о здоровье женщины и обеспечении ее детей должно взять на себя государство.
В Америке газета русских эмигрантов "Новый мир" опубликовала обращение Коллонтай "Жены рабочих, объединяйтесь!". Там говорилось о тяжкой женской доле, которой Александре так и не удалось испытать. При этом она старалась стилизовать свою речь под говор рабочих окраин: "Холодно, тоскливо в квартире рабочего. Пригорюнилась жена его. Колотится, стучит в окна ветер, поет свою назойливую песню о том, что зима близка, что вот-вот наступят холода, а топить нечем. Разве напасешься угля при теперешней дороговизне? Скулят, плачут ребятишки: мама! Есть охота! Мама, обед сготовь!
Мужниной получки к концу недели не хватает. Все вздорожало: яйца, молоко, овощи, мясо. Как же быть? Как обернуться?
Говорят: у женщин волос долог да ум короток, а вот попробовали бы мужья с недельку похозяйничать, на получку обернуться, поняли бы, что немало надо ума женщине, чтобы на скудный заработок хозяйство вести…
Закинула судьба, мачеха злая, в чужую сторону, к людям чужим, где и обычаи непривычные, и язык непонятный, ни тебе подруг, ни родных… Муж? Что толку от мужа?! День-деньской на работе мается, вернется - усталый, голодный.
О своем думает, с женой не поделится… Нахлобучил шапку вечером, да и ушел опять. Куда? Жена не спрашивает. Только рукой махнет… Земля и все, что на ней родится, все, что из земли получают - уголь, руда, драгоценные металлы, - все это принадлежит кучке богачей, капиталистам. У них в руках и заводы, фабрики, машины. Две шкуры дерут богачи с народа - недоплачивают рабочему настоящую цену за труд его, а когда товар, сработанный рабочим, окончен, пускают на рынок по такой цене, чтобы побольше да поскорее нажиться. Прежде цену сбавляла конкуренция между капиталистами-торговцами. А теперь, и особенно в Америке, капиталисты стали объединяться, тресты устраивать, чтобы вместе да ловчее народ, покупателей обирать…
Как с богачами тяжбу вести? Как с ними воевать? Способ один: объединимся! Рабочих - много, мы - сила. Объединимся, образуем свою рабочую армию и пойдем походом на врагов - на хозяев, капиталистов, отнимем у них земли, фабрики, заводы и все это сделаем собственностью народа
Тогда не будет больше дороговизны, потому что не будет больше купцов-грабителей; не будет и войны, так как исчезнут главные виновники войн - капиталисты, генералы, корали и цари…
Мы требуем, чтобы отобраны были припасы у торговцев и скупщиков. Мы требуем, чтобы сами рабочие организации распределяли продукты для продажи, чтобы цены на продукты установлены были без барышей…
Мы, жены рабочих, будем помогать нашим мужьям добиваться большего заработка".
В Нью-Йорке Коллонтай встретилась с Троцким, но они не подружились. 11 февраля 1917 года, покинув США, Коллонтай написала Ленину и Крупской: "За неделю до моего отъезда приехал Троцкий… Приезд Троцкого укрепил правое крыло… Открытое присоединение к "левому Циммервальду" встретило резкую оппозицию в лице Троцкого и дало моральную поддержку колеблющимся американцам".
На самом деле ничего подобного Троцкий тогда не говорил и не писал в той же газете "Новый мир", где публиковалась Коллонтай. Лев Давыдович в тот момент по отношению к войне, которую следовало превратить в революцию, стоял на той же позиции, что и Ленин. Александра Михайловна безуспешно пыталась поссорить его с Лениным. Троцкий же в мемуарах о Коллонтай отозвался достаточно снисходительно: "В Америке же находилась в то время и Коллонтай. Она много разъезжала, и я сравнительно мало с ней встречался. Во время войны она проделала резкую эволюцию влево и из рядов меньшевизма перешла на левый фланг большевиков. Знание языков и темперамент делали ее ценным агитатором. Ее теоретические воззрения всегда оставались смутны. В нью-йоркский период ничто на свете не было для нее достаточно революционно. Она переписывалась с Лениным. Преломляя факты и идеи через призму своей тогдашней ультралевизны, Коллонтай снабжала Ленина американской информацией, в частности и о моей деятельности. В ответных письмах Ленина можно найти отголоски этого заведомо негодного осведомления. В борьбе против меня эпигоны не преминули позже воспользоваться заведомо ошибочными отзывами, от которых он сам отказался и словом, и делом. В России Коллонтай почти с первых же дней встала в ультра-левую оппозицию не только ко мне, но и к Ленину. Она очень много воевала против "режима Ленина - Троцкого", чтобы затем трогательно склониться перед режимом Сталина". В принципе сказано жестко, но верно.
Америка Александре на самом деле понравилась, сколько бы она ни клеймила американских капиталистов. В середине января 1917 года с борта парохода Коллонтай писала Щепкиной-Куперник: "По целому ряду соображений - среди них финансовые - уехать надо было. Но уезжать было трудно. Начала вживаться в американскую жизнь, улавливать в ней то, что скрыто от глаз поверхностного путешественника. Полюбила ее литературу, ее несравнимые библиотеки и ее женщин. У нас еще таких нет. Это женщины-созидательницы, деятельницы… Последние два месяца все больше и больше ощущала своеобразие жизни американской интеллигенции, и этот слой мне удивительно по душе…"
В огне революции
Из США Коллонтай вернулась в Хольменколлен незадолго до Февральской революции. И, можно сказать, она ее предсказала. Александра Михайловна начала работать над пропагандистской брошюрой "Кому нужен царь и можно ли без него обойтись?". Предвидя неизбежное падение царизма, она утверждала: "Мало убрать царя. Надо вырвать власть у тех, кто прикрывался царем, - бюрократов, чиновников, помещиков, капиталистов - и передать власть народу".
Коллонтай еще дописывала последние страницы брошюры, когда действительно произошла революция, свергнувшая русское самодержавие.
17 марта она писала Ленину и Крупской из Христиании: "Дорогие друзья, так ли Вы осведомлены о том, что творится? Впрочем, телеграммы-то, верно, всюду те же самые. Каждый час приносит новое и новое. Сейчас тревожнее и мрачнее, чем было утром: на горизонте возможность диктатуры Николая Николаевича…
Назавтра ожидаем приезд Ганецкого и Людмилы Сталь; с ними обсудим вопрос: кому из нас немедленно (дня через три, четыре) двигаться в Россию. Кому пока оставаться здесь, чтобы служить связью… Необходима теперь литература в Россию.
Шлю Вам на просмотр набросок популярно-агитационной брошюрки-воззвания: "Нужен ли нам царь?" или "Кому нужен царь?"".
Однако такая брошюра сразу же утратила актуальность. Вслед за Николаем II от престола отрекся и его брат Михаил. А великий князь Николай Николаевич-младший, бывший Верховный главнокомандующий, не выказывал никакой склонности быть диктатором и вообще участвовать в политической жизни после того, как его повторное назначение Верховным главнокомандующим было отменено Временным правительством.
В Россию Александра Михайловна вернулась из Норвегии после Февральской революции 1917 года, вскоре став членом исполкома Петроградского совета. Ленин написал, чтобы она спешно возвращалась на родину, а потом дал ей через своих людей деликатное поручение. На Финляндском вокзале в Петербурге ее встретили Татьяна Щепкина-Куперник и ее муж Николай Полынов, а также Шляпников, который сразу взял один из чемоданов. Предполагалось, что в нем были деньги, которые Ленину выделило германское правительство на революцию в России. Когда таможенный чиновник пожелал досмотреть багаж, Шляпников, видимо, хорошо знавший о его содержимом, предъявил свой мандат: "Именем Петросовета вскрывать вещи не дозволяю".
На вокзале, в комнате для почетных гостей, они обнялись - как товарищи. И сразу же перешли на "вы". Уже на следующий день после приезда Александра Михайловна отправилась в "Правду" - на набережную Мойки, где передала Сталину ленинские "Письма из далека". Много лет спустя Коллонтай так написала о первом впечатлении, которое произвел на нее "Коба": "Замкнутость Сталина не позволяла сразу разглядеть его, понять его значимость. Он отличался от большинства партийцев скупостью речи. <…> Сталин выступал редко, кратко, четко и с силой логики, которая вызвала одобрение Ленина. Мы, большевики, поняли, кто такой Сталин и что он значит для партии, лишь после…"