10 октября на квартире уехавшего из города меньшевика Николая Суханова собрался Центральный Комитет большевиков, чтобы обсудить предложение Ленина о вооруженном восстании. Жена Суханова большевичка Галина Флаксерман, впустив гостей, деликатно покинула их. Из 22 членов ЦК присутствовало только 12: Ленин, Зиновьев, Каменев. Троцкий, Сталин, Коллонтай, Свердлов, Дзержинский, Урицкий, Бубнов, Сокольников, Ломов. Опасаясь преследований, все они явились загримированными. Ленин, в частности, косил под старичка-крестьянина. Зиновьев и Каменев предлагали отложить захват власти и вооруженное восстание до созыва Учредительного собрания. Коллонтай энергично поддержала ленинскую позицию. За отсрочку восстания проголосовали только Зиновьев и Каменев, тогда как остальные 10 участников - за немедленное начало подготовки вооруженного выступления.
14 октября Коллонтай, выступая в цирке "Модерн" и отвечая на вопрос, что будет 20 октября, уверенно заявила: "Будет выступление. Будет свергнуто Временное правительство. Будет вся власть передана Советам". Она ошиблась только на пять дней.
20 октября на заседании ЦК, согласно протоколу, "тов. Коллонтай сообщает о положении дел в Финляндии; возможно, что социал-демократы покинут сейм; этим обострится сильно положение; финляндские с.-д. думают, что сейчас не время отделяться от России, ибо у нас идет борьба за власть".
Американская журналистка Бесси Битти оставила нам такой портрет Коллонтай: "Коллонтай рисовалась мне высокой женщиной с короткими черными волосами и вызывающими манерами - под влиянием распространявшихся о ней диких слухах. На самом деле это была добродушная маленькая женщина с мягким выражением больших синих глаз и волнистыми, тронутыми сединой каштановыми волосами, уложенными на затылке простым узлом".
В дни Октябрьской революции заседал Второй Всероссийский съезд Советов. Коллонтай вместе с Лениным, Троцким, Зиновьевым и Каменевым была избрана членом его президиума от фракции большевиков. В ночь с 25 на 26 октября был сформирован Совет народных комиссаров - первое советское правительство. Наркомом труда стал Александр Шляпников. На правах наркома - в качестве члена коллегии по военным и морским делам - в Совнарком вошел также Павел Дыбенко. А когда 31 октября по указанию Ленина состав Совнаркома был расширен, в него в качестве наркома государственного призрения (но современной терминологии - социального страхования) вошла Александра Коллонтай, став первой в истории женщиной - министром.
Наркомат госпризрения был создан вместо учрежденного Временным правительством Министерства государственного призрения. Коллонтай с отрядом матросов и солдат заняла здание министерства по адресу: Казанская улица, дом 7, и арестовала всех чиновников, отказавшихся с ней работать.
Капитан Жак Садуль, сотрудник французской военной миссии в Петрограде, вскоре ставший французским коммунистом, так запомнил свою встречу с Коллонтай: "Народный комиссар государственного призрения в элегантном узком платье темного бархата, отделанном по-старомодному, облегающем гармонично сложенное, длинное и гибкое, свободное в движениях тело. Правильное лицо, тонкие черты, волосы воздушные и мягкие, голубые глубокие и спокойные глаза. Очень красивая женщина чуть больше сорока лет. Думать о красоте министра удивительно, и мне запомнилось это ощущение, которого я еще ни разу не испытывал ни на одной министерской аудиенции…
Умная, образованная, красноречивая, привыкшая к бурному успеху на трибунах народных митингов, Красная дева, которая, кстати, мать семейства, остается очень простой и очень мирской, что ли, женщиной…"
И в 45 лет Александра оставалась писаной красавицей и выглядела моложе своих лет. И на монашку, разумеется, совсем не походила.
На Наркомат государственного призрения, в чье распоряжение перешли все дела, имущество и денежные средства прежних благотворительных ведомств и органов государственного и общественного призрения, были возложены социальное обеспечение трудящихся во всех случаях нетрудоспособности, охрана материнства и младенчества, попечение об инвалидах и престарелых и несовершеннолетних.
По инициативе Коллонтай все частные благотворительные общества и учреждения были ликвидированы. Так, постановлением наркомата от 19 ноября 1917 года упразднялись прежние попечения о раненых и увечных воинах (Александровский комитет). Постановлением от 12 декабря того же года был ликвидирован Санкт-Петербургский совет детских приютов и все ему подчиненные структуры. А постановлением от 12 января 1918 года упразднялось Всероссийское попечительство по охране материнства и младенчества. Государственная благотворительность пришла на место общественной или частной.
Чиновники, отказавшиеся работать с новым наркомом, вынуждены были отдать Коллонтай ключи от кабинетов и сейфов. Но сейфы они успели основательно опустошить. Там не было ни денег, ни документов. Впрочем, документацию удалось восстановить с помощью немногих чиновников, согласившихся сотрудничать с новой властью.
По предложению Ленина Коллонтай и Дыбенко зарегистрировали свой брак. Записью их брака была начата первая советская книга актов гражданского состояния, и в свидетельстве о браке, выданном им, стояла цифра 1. Это считалось важной пропагандистской акцией в борьбе с церковным браком.
Ленин даже шутил, что самым страшным наказанием для супругов будет обязать их в течение года хранить супружескую верность. Оба чрезвычайно любили ходить "на сторону". Впрочем, "на сторону" - неправильно сказано. Хотя между Коллонтай и Дыбенко и существовали узы советского брака, но оба супруга ими нисколько не были связаны, и особенно Павел.
"Это человек, в котором преобладают не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия, - писала Коллонтай про Дыбенко. - В нем, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха". Однако она писала о нем и другое: "Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть… У них кружится голова".
Влюбленные имели мало возможностей видеться, оба были в постоянных разъездах. Когда Коллонтай узнала об измене, то сначала решила "закрыть глаза" на невинные похождения молодого супруга.
Вот что написал Коллонтай во второй половине ноября па старом бланке первого помощника морского министра Федор Раскольников, который, оказывается, был совсем неравнодушен к свежеиспеченному наркому:
"Дорогая моя, славная моя Александра Михайловна!
То, что вчера сказал мне Павлуша, было для меня полной неожиданностью. Нельзя сказать, чтобы я ни о чем не догадывался. Нет, замечал известную интимную близость, определенную нежность отношений между Вами и им. Но я не думал, что это зашло так далеко, я совершенно не подозревал, что фактически Вы являетесь его женой. А раз это так - это значит, что Вы его сильно любите. Такая женщина, как Вы, не может отдаваться без любви. И, поскольку я могу видеть, Ваше чувство не одиноко, не односторонне, а спаяно узами взаимной любви. Павлуша сказал, что откровенно объяснить мне истинные отношения его с Вами просили Вы. Милая, милая Александра Михайловна, как я Вам благодарен! <…>
Это Ваше желание поставить меня в известность о таких тайниках Вашей жизни, которых не знает почти никто, растрогало меня до глубины души, едва не до слез. Я нахожу, что Вы поступили очень честно, дорогая Александра Михайловна. Когда Вы заметили, что я жадно, как подсолнечник к солнцу, тянусь к Вам, вы правильно поняли, что здесь с Вашей стороны требуется абсолютная откровенность, полная ясность всего существующего.
<…> Вы инстинктивно почуяли, что я начинаю увлекаться Вами. И в самом деле, я сам заметил, как в моей груди стало копошиться нечто более жгучее, чем простое товарищеское чувство. Вы маните, влечете меня к себе с такой же неотвратимой силой, как магнит притягивает железные опилки. К ужасу своему, я стал замечать, что во мне пробуждается самая настоящая, самая доподлинная любовь. Не проходило буквально ни одного часа, чтобы мои помыслы не возвращались к Вам. Я ложился спать и засыпал с Вашим именем на устах; когда я просыпался, то прежде всего вспоминал именно Вас. <…> Когда на днях я ночевал у мамы, то, по ее словам, я и во сне бредил Вами и <…> громко шептал: "Александра Михайловна! В какое отделение ушла Александра Михайловна?" <…>
Я боготворю Вас <…>. Но <…> раз Вы и Дыбенко любите друг друга, то я, как третий, как лишний и ненужный, должен уйти. <…> В отношении к такому товарищу, каким для меня был и остается Павел Дыбенко, соперничество, борьба из-за женщины, является низким, неблагородным <…>".
А ведь Раскольников был младше Дыбенко на три года и, следовательно, моложе предмета своей любви на целых двадцать лет. Но, получив отказ, бравый мичман смирился с неудачей и более Александры Михайловны не домогался и к Дыбенко ее не ревновал, до поры до времени удовлетворившись Ларисой Рейснер.
Коллонтай дали трехкомнатную квартиру на Серпуховской улице, 13 - одну из многих, стоявших пустой после бегства прежних хозяев. Они поселились втроем, вместе с Мишей и Зоей. Здесь Александру навещал Дыбенко, но не слишком часто, поскольку у обоих дел было невпроворот.
25 ноября 1917 года Сталин, как нарком национальностей, и Коллонтай, как признанный специалист по Финляндии, побывали на съезде социал-демократов Финляндии. Они друг другу понравились, что сыграло немалую роль в дальнейшей судьбе Коллонтай. Сталин призвал финских коллег к решительным действиям во благо мировой революции: "В атмосфере войны и разрухи, в атмосфере разгорающегося революционного движения на Западе и нарастающих побед рабочей революции в России может удержаться и победить только одна власть, власть социалистическая. В такой атмосфере пригодна только одна тактика, тактика Дантона: смелость, смелость и еще раз смелость! И если вам понадобится наша помощь, мы дадим ее вам, братски протягивая вам руку. В этом вы можете быть уверены!!"
6 декабря 1917 года сейм провозгласил независимость Финляндии. 31 декабря ее признала Советская Россия. Но Ленин рассчитывал, что очень скоро в Финляндии победят сторонники большевиков при поддержке остававшихся там русских войск. К концу января финские красногвардейцы заняли Хельсинки и южные провинции страны, тогда как правительство Пера Эвина Свинхувуда удержало за собой северные и центральные провинции.
29 января 1918 года Совет уполномоченных сообщил в Петроград: "Буржуазное правительство свергнуто революционным движением рабочего класса".
Между тем 3 января 1918 года Коллонтай обратилась в правительство: "Народный комиссариат государственного призрения, сильно нуждаясь в подходящих помещениях как для престарелых, так равно и для прочих призреваемых, находит необходимым реквизицию Александро-Невской лавры: как помещений, так инвентаря и капиталов". На следующий день это предложение было одобрено.
Ф.Ф. Раскольников
Наркомату госпризрения потребовалось найти помещение для Дома инвалидов войны. 13–21 января 1918 года Коллонтай, недолго думая, с помощью отряда матросов предприняла попытку реквизировать Александре-Невскую лавру в Петрограде, что спровоцировало массовое сопротивление верующих. Ее встретил колокольный звон, созвавший сотни прихожан, попытавшихся отстоять Лавру. По набату собралась толпа верующих, и реквизицию лавры пришлось отложить. После неудачного захвата лавры в Петрограде состоялся большой крестный ход. Реквизицию лавры пришлось отложить. Наркомату государственного призрения поручили объяснить населению, что Александре- Невская лавра передается Союзу увечных воинов. Убийство протоиерея Петра Скипетрова и другие насилия, совершенные красногвардейцами, стали непосредственной причиной издания патриархом Тихоном 19 января "Воззвания", анафематствовавшего "безумцев". 22 января работавший тогда в Москве Священный собор Православной Российской Церкви одобрил патриаршее воззвание. А в Пскове за эту акцию Александра Михайловна была предана местной анафеме (проклятию). Впрочем, убежденную атеистку Коллонтай это нисколько не взволновало.
Большевики были напуганы массовым протестом верующих. Вопрос о необходимости законодательного урегулирования церковно-государственных отношений стал первоочередным. Александра Коллонтай вспоминала, как Ленин, ругая ее за самоуправство, приговаривал, что пора принимать закон об отделении церкви от государства. Ленинский декрет об отделении церкви от государства был опубликован 21 января (3 февраля) 1918 года и назывался довольно либерально: "Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах".
Реакция на декрет была острой и бурной, тем более что наступление на церковь велось на фоне продолжавшего работать Поместного собора. Одни справедливо увидели в нем юридическое обоснование гонений на церковь, которая лишалась права юридического лица. Другие наивно надеялись, что принятие закона, пусть и несовершенного, позволит вести цивилизованную полемику с большевиками, не понимая, что последние никакой полемики вести не собирались. Наконец, многие представители либеральной части религиозной общины радовались самому факту отделения церкви от государства, полагая, что она получит возможности для свободного развития, а священники превратятся из чиновников в проповедников, что увеличит доверие народа к церкви.
В листовке, которая появилась на московских улицах вскоре после публикации декрета об отделении церкви от государства, говорилось:
"Народ русский!
Большевики проливают братскую кровь, отдают немцам русскую землю, разоряют города и деревни, уничтожают промышленность и торговлю; разогнали Учредительное собрание, уничтожили суд.
Но всего этого им мало. В октябре и ноябре они разрушили святыни Кремля, а теперь окончательно решили разрушить в России церковь.
Воздайте кесарево - кесарю, а Божье - Богу; сказал Спаситель. А большевики отобрали себе все кесарево и отбирают все Божье. Они решили отобрать церкви, церковное имущество, даже священные предметы.
По их новому декрету церкви не принадлежат более ни крест, ни чаша со Святыми Дарами, ни иконы, ни мощи Святых угодников. Все это принадлежит комиссарам-большевикам, которые сами никакой религии не исповедуют, никаких таинств не признают.
Кесарево - кесарю, поэтому большевистский комиссар г-жа Коллонтай может сколько ей угодно венчаться без церкви, гражданским браком, с матросами, но Божье - Богу, и потому г-жа Коллонтай не имеет никакого права чинить надругательства и захватывать Александро-Невскую лавру, как она это сделала.
Кесарево - кесарю, поэтому Ленин-Ульянов и Троцкий-Бронштейн, возомнив себя кесарями, могут грабить банки, но Божье - Богу, и поэтому они не смеют грабить твоей святыни, русский народ! Не смеют превращать храм в места митингов и кинематографов, не смеют запрещать тебе учить детей в школах Закону Божию. Не Ленину и не Троцкому-Бронштейну хозяйничать в алтаре храма.
Поруганы церкви. Реквизирована лавра. Убит протоиерей. Совершались обыски у самого патриарха, и верующие люди уже просили его назначить себе преемника на случай возможной мученической кончины своей.
Ругаются надо всем святым. Неужели и это позволишь ты сделать? Неужели и тут не заступишься ты, русский народ?!"
Коллонтай также внесла на рассмотрение Совнаркома проекты двух декретов, которые были приняты почти без обсуждения. 16 декабря 1917 года появился на свет декрет ВЦИКа и Совета народных комиссаров "О расторжении брака", а 18 декабря - декрет "О гражданском браке, о детях и о введении книг актов состояния". Декрет о гражданском браке, заменявшем собою брак церковный, устанавливал равенство супругов и равенство внебрачных детей с детьми, родившимися в браке. Декрет о разводе признавал брак расторгнутым по первому же, не нуждавшемуся ни в каких мотивировках, заявлению одного из супругов. Суд должен был лишь определить, с кем из супругов остаются несовершеннолетние дети и кто их содержит. Александра Михайловна верила, что тем самым она освобождает женщин от домашнего рабства и делает их по-настоящему равноправными с мужчинами. Отцовство же в суде устанавливалось по заявлению матери, исходя из презумпции материнской правоты. Но
Александра не учитывала, что женщина неравна мужчине хотя бы в той особой связи, которая устанавливается между ней и рожденным ею ребенком, которою она выхаживает в первые, самые опасные для малыша месяцы жизни. В атом женщину никакая машина не заменит.
Коллонтай была избрана членом Учредительного собрания дважды: по списку большевиков в Петрограде и по списку большевиков в Ярославле. Но, поскольку работа Учредительного собрания продлилась всего день, ей даже не пришлось выбирать, от какого мандата отказываться. Она стала одной из десяти женщин, получивших мандаты первого в истории России свободно избранного парламента. На его открытии Коллонтай появилась в правительственной ложе, а не на депутатских местах и покинула заседание вместе со всей фракцией большевиков и левых эсеров. Кстати сказать, непосредственно разгоном Учредительного собрания руководил Дыбенко. Исторические слова матроса Железняка звучали так: "Матрос Железняков сказал: "Комиссар Дыбенко требует, чтобы присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал"".
Председательствующий Виктор Чернов возразил: "Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения земельного закона, которого ждет Россия. Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила!"
Железняк повторил требование очистить помещение. Через 20 минут Чернов закрыл заседание, приняв все-таки закон о земле, который, впрочем, никто не собирался исполнять. Учредительное собрание закрылось 6 (19) января 1918 года в 4 часа 20 минут утра. Больше созыва парламента большевики не допускали.
22 декабря 1917 года ЦИК принял решение послать делегацию в Стокгольм "для установления тесной связи между всеми трудящимися элементами Западной Европы <…> и для подробного осведомления ЦИК о событиях, происходящих за границей". В состав делегации в качестве ее руководителя включили Коллонтай, хотя ей и был запрещен въезд в Швецию. Надеялись, что члену правительства не посмеют отказать во въезде. При этом Коллонтай получила право самостоятельно решать, "в какие страны и в каком порядке она найдет необходимым ехать непосредственно или посылать своих комиссаров <…> вступить в тесные сношения со всеми элементами рабочего движения, которые стоят на точке зрения немедленной социалистической революции и ведут активную революционную борьбу против своей буржуазии…" На расходы члены делегации получили 100 000 рублей.