Часа через три оторвались от "духов", хотя, скорей, они нас отпустили: не хотели вступать в бой. "Уходят, ну и уходите, Аллах с вами", – думают, наверное, они.
Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:
– Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они исстонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то – бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.
– Не справишься, – засмеялся я, – ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.
– Но-но, "зелень", не сметь думать плохо о начальстве! – улыбнулся мечтательно Кавун. – Ислам, что ли, принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, "бачи" свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так затрахает!
– Или, чего доброго, их какой-нибудь болван контуженый застрелит, – поддержал я.
Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:
– Лучше бы шлепнуть. Все они "духи"!
– Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет больше. Эй, идите сюда! "Буру бача!" "Замполь", дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.
Я через таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха.
Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.
– Мурзаилов! Что он хочет? – спросил я солдата.
– Да все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.
– А кто забрал, ты, "абрек"? – грозно спросил я у переводчика.
– Нет, не я, – отвернулся, насупившись, он.
– А кто? – продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.
– Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что в кармане спрятал.
– Нет ничего там, товарищ лейтенант!
По бегающим глазам было видно, что врет. Пока абориген помогал ему тащить станок, сержант часы стянул.
Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы "Seiko". Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про "дембель".
– Сгною, гад, за мародерство, а главное – за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета – и вперед.
– У сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, – прорычал сержант.
– Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?
– Они все не люди, а "духи"! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, – прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.
– Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за часы расстрелять. Хлопнуть, как муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие не возникли бы в его голове. Что сделала война с человеком!
Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа "духов". Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся.
"Духи", может, не догонят, а свои точно снарядами завалят.
* * *
Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. "Броня" разворовала склад с апельсинами. Когда стояли в саду, то неожиданно заметили ящики с апельсинами, загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся.
Пропал урожай. Потом неделю, пока мы лазали по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали.
Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.
– Сашка! А как ты попал к нам? Ты ведь в третьем батальоне служил.
– Почему служил, я к вам на один рейд. Случайно загребли, в наказание. Сволочи, стукачи заложили. Катьку-пулеметчицу помнишь, застал?
– Ну, помню. Когда приехал, то пили вместе за одним столом с заменщиками. Она тогда сидела, пила, плясала, орала. Чокнутая.
– Вот-вот. Я в сентябре из отпуска приехал, ну и с ней переспал. На заставу вернулся, оказалось, триппер подхватил. Лечиться там, на посту, нереально, пост-то далеко на дороге, вот комбат и отправил в полк. Я уже выздоровел, а тут как-то пьяный сидел у женского модуля и попался на глаза начальнику штаба. Герой меня и загреб. Выбирай: или гарнизонная гауптвахта, или взводным в рейд в вашу первую роту. Чего я на гауптвахте забыл? И надо же было Корнилову вашему ноги повредить. Черт! Устал я с вами, совсем устал. Приедем домой – вернусь на родную заставу. Начальства – никого, тишина, спокойствие. Ешь, спишь и дни до замены считаешь. Ты только про триппер – никому! Хорошо?
– Значит, не останешься?
– Нет-нет. Спасибо за такое счастье. Вы тут сами загибайтесь. Жаль, что Катька уехала, морду набить не успел. Зараза!
Я только весело засмеялся, слегка сочувствуя несчастью Пшенкина.
В полк Кавун принес небольшой мешок с апельсинами в нашу комнату и приказал:
– Витаминчики не трогать! Это мне для поправки здоровья!
– А как же дружба и войсковое товарищество? – возмутился я.
– Да никак! Тебе, "замполь", один, нет, два апельсина в день выделяю, и то как не курящему. А Грошиков и водкой обойдется.
Я, конечно, самостоятельно увеличил суточную норму апельсинов в два раза.
– Что-то резерв фруктов быстро сокращается. Грабишь? – поинтересовался Иван, спустя несколько дней, явно что-то подозревая.
– Как можно? Просто помогаю замениться. С последним апельсином прибудет сменщик, обещаю.
– Так какого же черта ты их все еще не сожрал?
Партийная конференция, или маразм, возведенный в степень
Перерыв между боевыми несколько затянулся. После второго похода на Джелалабад мы крепко засели в полку.
У дивизии были дела поважнее. Особенно для нашего полка – дивизионная партийная конференция. В ходе этой конференции предстояли выборы партийной комиссии, и показуха развернулась не на шутку.
Каждый день солдаты выпускали то стенгазеты, то сатирические "молнии", то боевые листки. Все это приносили в штаб на рецензию и проверку пропагандисту, секретарю парткома, обоим замполитам.
Переписывали и вновь создавали партийную и комсомольскую документацию. Одновременно обновляли ленинские комнаты, изготовили новые походные ленкомнаты на плащ-палатках (палатки при этом дырявились, что очень бесило старшин в ротах). На территории полка нагромождали щиты наглядной агитации, строили аллею героев. Красили заборы, бордюры, казармы, штаб, клуб, размечали плац, белили деревья.
За два дня был возведен постамент, на который водрузили списанную БМП-2, отреставрировали на плацу трибуну. Все бегали как угорелые, с шести утра и до двадцати четырех часов, а времени не хватало. "Помощь" приехала из штаба дивизии в виде проверяющих готовность к работе.
На отчетно-выборную конференцию, шутка ли, приехал адмирал флота. Адмирал флота в песках Афганистана! Адмирал был не простой, а политический – первый зам. начальника главы политуправления, вот как!
Через неделю суеты и беготни под руководством штаба дивизии нас "взбодрила" группа офицеров из политуправления армии. Понаехали проверяющие – все забраковали. Все ленкомнаты, все газеты, все боевые листки, покраску заборов, казарм, мусорных бачков. Все началось заново, но еще более энергично, с привлечением дивизионных художников и писарей со всех полков. Еще через пару дней прибыла помощь в виде проверяющих из округа, и вновь все не так.
Естественно, офицеры на совещаниях были выставлены бездельниками, лентяями, дилетантами, политически близорукими людьми, почти ревизионистами и оппортунистами.
Вскоре появился очень холеный майор, высокий, стройный, тщательно выбритый, чистенький – хлыщ. Кандидат на должность секретаря парткомиссии, если выберут. А кого же у нас не выбирают, если его предлагают и рекомендуют. Альтернативы нет!
Этот тип начал ходить и командовать с утроенной энергией, накопленной во время учебы в академии. Мы уже всю наглядную агитацию переделывали по три раза. Но ведь полк не только этим занимался. Полк создавал всеобщую показуху. Столовые мыли и перемывали заново, казармы чистили и драили, постельное белье меняли и заменяли на новое, все кругом красили и перекрашивали. Оружейную комнату вылизали до блеска. Всюду бирки и на них – кто ответственный, чья казарма, курилка, мусорка, пожарный щит и т. д. А еще ротная документация, журналы боевой подготовки. Учет всего, что поддается и не поддается учету. Конспекты офицеров, конспекты солдат. А еще планы, таблицы, схемы, расписания занятий.
Писари валились с ног, глаза у них были красными от бесконечных ночных бдений над бумагами. После нуля часов спать никто не ложился, и до середины ночи все были чем-то заняты.
Это сумасшествие не прекращалось ни на минуту. Солдаты и офицеры мечтали о скорейшем выходе на боевые действия.
Наконец все вышли на финишную прямую. Сумасшедшая суета трех недель подходила к своему апогею. Началась подготовка выступающих, плакатов, клуба, походного магазина. Походный магазин – это большая палатка, в которой ставятся столы-прилавки для продажи дефицитов, и мини-кафе. Вот на меня эту задачу и повесили. Привезли палатку, новенькую.
Командир дивизии, седой генерал, лично указал место, где ее установить, в какую сторону у нее будет вход, и напоследок благословил: "Действуй, сынок!"
Командиры бесились от бесконечного ожидания неминуемо приближающегося мероприятия. Но конференция все откладывалась – ждали адмирала, хотя по плану через пять дней после конференции – выход на боевые.
Так вот, получил я палатку, получил столы, ротный неохотно выделил восемь солдат.
– Знаешь, Ник, такое ощущение, что мы все в дурдоме. Рядом ведь наш дукан (магазин) стоит, в пятидесяти метрах. Зачем палатку снимать с хранения и портить?
– Сбитнев! Это, как сказал начальник политотдела, событие чрезвычайной политической значимости, а мы с тобой – политически близорукие люди.
Володя, чтобы назначили ротным, недавно стал кандидатом в члены партии, поэтому как бывший разгильдяй высмеивал все "исторические мероприятия".
И вот, несмотря на отсутствие опыта в установке огромных палаток, немного помучившись, я ее все-таки поднял, выровнял, развесил отбеливатель (утеплитель), разместил плакаты, установил столы и стеллажи. Чувствовал себя абсолютно счастливым, вначале боялся, что не получится. Сержанты и солдаты были довольны так же, как и я, теперь они лежали по углам и дремали.
Вдруг полог палатки распахнулся, и в палатку ворвался какой-то незнакомый офицер. Майор, как я разглядел по звездочкам. Пришлось встать со стола, где я сидел, и сделать вид, что очень интересуюсь чтением плакатов.
– Кто старший? – завизжал майор.
Это был тот самый высокий, холеный красавчик – кандидат в секретари парткомиссии. Палатка наполнилась запахом приятного одеколона, весь он был начищен, отутюжен, тщательно выбрит. Солдаты проснулись и принялись ползать по полу и создавать видимость расправления швов и морщин на отбеливателе-утеплителе.
– Я тут старший, лейтенант Ростовцев. – Приложил руку к козырьку.
– Почему торговый центр стоит здесь? Почему дорожки к нему не посыпаны? Вход необходимо развернуть в сторону штаба! Быстро действовать, даю времени сорок минут.
– Ни х… себе, – ляпнул из угла сержант Дубино.
– Дубино! Заткнись! – рявкнул я.
– Почему хамите сержанту? – обрадовался возможности докопаться до меня майор.
– Дубино – это фамилия такая. Его фамилия, – усмехнулся я.
– Вы еще и смеетесь надо мной! Издеваться! Дискредитировать! – зашелся в крике красавчик.
– Никто не издевается. Просто все устали, две недели почти без сна, и это после боевых.
– Быстро выполнять приказ, лейтенант!
– Нет, я ваш приказ выполнять не буду. Я не знаю, во-первых, кто вы, во-вторых, комдив лично все объяснил, и как ставить в том числе, указал и разметил.
– Ах, не будешь выполнять приказ?! Не знаешь, кто я?! Да я Ромашица – секретарь партийной комиссии! Это я руковожу всем этим мероприятием. Выполнять! – Майор продолжал орать и делать при этом страшные глаза – напугать хотел, наверное.
– Ну, вы еще не секретарь парткомиссии, мы вас еще не избрали, – буркнул нагло я. А сам подумал, может, еще и не изберем. (Ха! Не изберем!) Если прислали, значит, изберем: других ведь кандидатур, как всегда, не будет.
– Да я тебя в порошок сотру! Ты кто по должности, лейтенант? – начал брызгать слюной секретарь.
– Зам. командира первой мотострелковой роты по политчасти.
– Ты у меня взводным станешь, я тебе устрою. Выполнять приказ! Даю сорок минут. Объявляю вам строгий выговор за хамство.
– Есть, строгий выговор, – ответил я, – только не понял, за что и от кого.
– Молчать! – вскричал майор и, повернувшись на каблуках, выскочил из палатки.
Лицо его стало красным, глаза чуть из орбит не выскочили. Еще немного воплей – и пена изо рта хлынет от бешенства.
– Ложись все! Отдыхать! – скомандовал я солдатам и загрустил. Вот ишак, упал на мою шею, откуда взялся такой негодяй. Тут война, люди гибнут сотнями, а такая сволочь сидит в штабе и изводит всех, да еще орденов нахватает. Майор на полковничьей должности. Сейчас станет подполковником, а под вывод досрочно – и полковником (как я угадал!).
Сержант подошел ко мне и извиняющимся тоном спросил:
– Товарищ лейтенант! Переставлять будем але не?
– Дубино, и надо же было тебе ляпнуть матом! С тебя все пошло.
– Ну вот, нашли крайнего. Чуть что, сразу Дубино. Фамилия, что ли, нравится всем? Да он уже злой был, як пёс зайшёв.
– Да я понимаю все. Но от этого не легче.
В палатку вбежал полковой писарь. Оглядевшись, он подбежал ко мне, взгляд нагло-ехидный.
– Товарищ лейтенант! Вас в штаб в строевую вызывают!
– Кто и зачем?
– Да капитан Боченкин. Какой-то майор из-за вас скандал закатил.
– Ну ладно, не болтай, прямо ты изнемогаешь, выполняя боевую задачу. Иду-иду.
Я вошел в штаб. Штаб гудел как улей. Трещали пишущие машинки, трезвонили телефоны, люди бегали из кабинета в кабинет с бумажками. Строевик встретил меня удивленно и недоуменно.
– Лейтенант! Ты чего натворил?
– В смысле?
– В прямом. Тебя только и осталось под трибунал отдать. Прибежал тут новый секретарь парткомиссии, как с цепи сорвался, начал с порога орать и топать ногами, служебную карточку твою требовать. А она, между прочим, до сих пор не пришла с предыдущего места службы почему-то. Я ему объясняю, а он слушать не хочет, требует новую завести. Пока я ее "создавал", он вот тут у моего барьерчика топтался и багровел. Стул предлагал – не садится. Боялся, наверное, что злость пройдет. Вот, гляди, что он тебе в нее вписал: "За попытку срыва отчетно-выборной конференции соединения – строгий выговор". Так что тебе, как замполиту, можно дальше не служить. После этого только сорвать с тебя погоны и расстрелять! – Он при этих словах добродушно засмеялся, затягиваясь сигаретой.
– Вот спасибо, обрадовали. А то я думал: наградной на орден опять вернули.
– Ты шутишь или как?
– Да какие шутки! Выговор-то он мне уже объявил – факт, а вот если еще и наградной лист вернется, тогда труба. Ромашица теперь точно его зарубит.
– Что стряслось-то, объясни? Клуб поджег? Аллею героев сжег? В клубе на сцене кучу навалил?
– Что издеваться-то? Палатку под магазин не так поставил. Спорить начал, сказал, что он пока еще не партийный босс, еще не избран и всякое бывает.
– Ха-ха-ха! Ну ты даешь! "Не избран еще и всякое бывает". В армии всякое не бывает. Что, другого изберем, что ли? Шутник. Ну ладно, я результат твоей шутки положу к остальным служебным карточкам. Пока для истории. Весь полк ознакомлю: повеселится народ.
– Он, гад, орать начал, ногами топать, а мне комдив лично все указал, где ставить, в какую сторону вход. Ладно, пойду, скоро проверять заявятся.
В палатке дремали бойцы, усталость этих суматошных дней их просто подкосила. После Джелалабада ни минуты отдыха, да и там мы не на курорте были.
– Дубино! Собирай солдат и на ужин, затем – в роту, а я тут пока отдуваться буду перед начальством.
Все ушли, а я загрустил по причине взыскания, могильной плитой рухнувшего на меня (да и черт с ним, после Афгана уволюсь, к дьяволу, из армии). Долой дурдом.
Вдруг раздались знакомые голоса, и, распахнув полог входа, ворвался потный и большой, как слон, командир полка, следом вошел генерал и "начпо", полковник Севостьянов, затем замполит Золотарев, Ромашица и еще несколько штабных.
Я встал со стола и направился докладывать, но командир полка махнул на меня кулаком, и я замер, сливаясь с белым фоном утеплителя.
Генерал огляделся и произнес: "Ну вот, тут все хорошо. Дорожку только песочком посыпать и доставить пару столов. Все. Идем дальше!"
Ромашица злобно посмотрел на меня, ничего не произнес, я вышел вместе со всей толпой. Основной замполит полка подозвал меня и промямлил:
– Дорожки посыпать, столы взять в клубе, поставить охрану на ночь, чтоб ничего не украли. Сейчас телефонную линию протянут связисты. Ну а вы в роту – работать. Потом на совещании расскажете, что у вас тут было. Ростовцев, с вами одни неприятности. Совещание в двадцать три ноль ноль. Идите. Трудитесь.
Я отправился в роту, взял солдата, точнее вырвал у ротного (каждый человек – на вес золота: "работы" – непочатый край), старшина выдал ему спальник.
– Колесо! Двигай обратно в палатку и дежурь у телефона. Чтоб ни тебя, ни палатку, ни столы не сперли. Не проспи! Не кури!
– Есть, товарищ лейтенант. Я палатку изнутри завяжу и у телефона лягу на столе.
– Валяй!
Замученный солдат, схватив в охапку спальный мешок, радостно затрусил в сторону клуба. Я же, взяв блокнот для указаний, отправился на совещание.
Немного опоздал, но руководства все еще не было. Радостный непонятно отчего, комсомольский полковой вождь о чем-то оживленно говорил вождю партийному. Остальные все устало дремали. Из батальона я прибыл самым последним. Новый замполит батальона Константин Грицина глазами указал мне на место рядом с собой. Я присел, и он мне зашептал:
– Что там произошло у тебя? Все говорят, но толком никто не знает.
– А что произошло у меня?
– Какой скандал был с секретарем парткомиссии?
– Каким секретарем парткомиссии? Мы его еще не избрали, майор какой-то из дивизии, Ромашица, докопался.
– Ромашица – это и есть секретарь парткомиссии.
– Он мне то же самое говорил, но я-то знаю, что он врет, мы его еще не избрали. Я бы его точно не избрал, и если бы альтернатива выбора была, голосовал бы против.
– Сейчас придет Золотарев и всех нас вздует. Ты не представляешь, какую крамолу ты говоришь. Такие кандидатуры в отделе ЦК рассматривают, в ГлавПУре, а ты оспариваешь мнение ГлавПУра.
– Не уверен в правильности выбора ЦК. Хлыщ холеный и блатной. Наверное, или папа генерал, или с дочкой генерала спит.
В кабинет бесшумно вплыл Золотарев, и первый вопрос ко мне: