Маяковский рассказывал проще и, вероятно, правдивее. Северянин своей напыщенной самовлюбленностью мог действовать на нервы кому угодно. Тогда Маяковский начал его поддразнивать, тем более что Маяковский на язык был очень остер, а у Северянина самым красноречивым было его молчание.
Наконец Маяковский нашел верный способ. У Северянина есть строки, которые он читал на каждом "поэзовечере":
Олазорим, легко олазорим
Пароход, моноплан, экипаж!
Как только Северянин доходил до этих строк, Маяковский рядом на эстраде внушительным баском начинал гудеть:
Опозорим, легко опозорим…
Северянин немедленно сбивался. Он упрашивал Маяковского прекратить издевки; последний давал обещания, но как только за день Северянин нахамит Маяковскому, а Маяковский был довольно обидчив, на вечере повторяется прежняя история. Северянин не выдержал, и они разошлись.
Игорь-Северянин (Игорь Васильевич Лотарев; 1887–1941), поэт, мемуарист, лидер эгофутуризма:
В Керчи… Маяковский облачился в оранжевую кофту, а Бурлюк в вишневый фрак при зеленой бархатной жилетке. Это явилось для меня полной неожиданностью. Я вспылил, меня с трудом уговорили выступить, но зато сразу же после вечера я укатил в Питер.
Алексей Елисеевич Крученых:
У Северянина есть стихотворение
Где-то в Керчи
Я увидел, что слон-то
Был из гуттаперчи,
А следовательно – не слон.
Это он поссорился с Маяковским. Я говорю Маяковскому: "Зачем ссориться?", а Маяковский отвечает: "А зачем он нам теперь? Его стихи я и Каменский читали не хуже его самого. Зачем нам Северянин?" Он подписался, потом рассорился с Маяковским; он сделал свое дело.
Василий Васильевич Каменский:
Из Москвы Маяковский и Бурлюк отправились в Крым, где они выступали несколько раз с Северяниным, а я проехал прямо в Одессу. <…>
Дня через два я встречал на вокзале Маяковского и Бурлюка.
Стоял январь, а приморское южное солнце грело так, что можно было гулять в одном костюме.
Голубое высокое небо, соленый бодрящий ветер, масса света и солнечных бликов. Мы дышали полной грудью.
Взяли трех извозчиков. Ехали гуськом.
Впереди Маяковский, я за ним, за мной Бурлюк.
Все в черных пальто, в цилиндрах.
Этой картины было достаточно, чтобы сразу же услышать экспансивных, жизнерадостных одесситов:
– Футуристы едут! Едут! Браво!..
<…> Через несколько дней мы уже выступали в Самаре.
Как обычно, с вокзала ехали на трех извозчиках, друг за другом, в черных пальто, в цилиндрах, в черных перчатках.
Маяковский ехал первым и на людных улицах со многими незнакомыми галантно раскланивался, приподнимая цилиндр.
И все с изумлением отвечали.
Типовая афиша 1914–1915 гг.:
ГОРОДСКОЙ 2-й ТЕАТР
Вторник 28 января Поэзо-концерт
Единственная гастроль Московских
ФУТУРИСТОВ
Василий КАМЕНСКИЙ
Владимир МАЯКОВСКИЙ
Давид БУРЛЮК
Программа:
1. Василий Каменский – Смехачам наш ответ: 1) Что такое разные Чуковские, Брюсовы, Измайловы? 2) Умышленная клевета на футуристов – критиков литературного хвоста. 3) Невежественное толкование газет о наших выступлениях. 4) Отсюда – предубежденное отношение большинства публики к исканиям футуристов. 5) Причины непонимания задач искусства. 6) Слово утешения к тем, кто свистит нам – возвестникам будущего. 7) Наше достижение в творчестве. 8) Напрасные обвинения в скандалах – мы только поэты.
2. Давид Бурлюк – КУБИЗМ и ФУТУРИЗМ. 1) Причина непонимания зрителем современной живописи. Критика. 2) Что такое (искусство) живопись? 3) Европа. Краткий обзор живописи XIX в. Ложноклассицизм. Барбизонцы. Курбе. 4) Россия. Образцы. Брюллов, Репин, Врубель. 5) Импрессионизм. 6) Ван-Гог, Сезанн, Монтичелли. 7) Линия. Поверхность в красках. 8) Понятие о "фактуре". 9) Кубизм как учение о поверхности. 19) Рондизм. (Искусство последних дней.) Футуристы. 11) "Бубновый Валет", "Союз молодежи", "Ослиный хвост".
3. Владимир МАЯКОВСКИЙ – ДОСТИЖЕНИЯ ФУТУРИЗМА. 1) Квазимодо. Критика. Вульгарность. 2) Мы – в микроскопах науки. 3) Взаимоотношение сил жизни. 4) Город-дирижер. 5) Группировка художественных сект. 6) Задача завтрашнего дня. 7) Достижения футуризма сегодня. 8) Русские футуристы: Д. Бурлюк, Н. Бурлюк, Игорь Северянин, Хлебников, Василий Каменский, Крученых, Лившиц. 9) Различия в достижениях, позволяющие говорить о силе каждого. 10) Идея футуризма как ценный вклад в идущую историю человечества.
ВСЕ ВМЕСТЕ СВОИ СТИХИ
Начало в 8½ час. вечера.
Только одна гастроль.
Из отчета газеты "Саратовский вестник". 21 марта 1914 г.:
Первым говорил Маяковский.
На эстраду вышел очень молодой человек в красном пиджаке, с бутоньеркой. Походка несколько развинченная, манера говорить намеренно небрежная – хотя, впрочем, только вначале. Вот и все экстравагантности, допущенные гастролерами. Во всем остальном все шло как на обыкновенных лекциях – с тою только разницей, что оба лектора, особенно г. Маяковский, оказались прекрасными ораторами, быстро овладевшими вниманием аудитории. И то, что говорили они об эволюции искусства и задачах футуризма, – надо сознаться, оказалось очень далеким от того, что принято думать о них среди широкой публики.
– Милостивые государыни и милостивые государи! – начал шаблонно г. Маяковский. – Вы пришли сюда, привлеченные слухами о наших скандалах. Вы слышали, что мы скандалисты, хулиганы, вандалы, явившиеся что-то разрушить. Успокойтесь: этого вы не увидите. Да, я люблю "скандал", но скандал искусства, дерзкий вызов во имя будущего.
"Как есть талантливые творцы, так есть и талантливые слушатели", – жалит он публику, – только последние и могут понять искания футуризма. Очень задорным тоном говорил Маяковский о старом искусстве и его заплесневелых формах, о ненужности старой красоты, которая, как у Пушкина или Чайковского и им подобных художников, является то в образе мирного лона природы, то в виде грустных чувств со слезами и тоской.
Искусство футуризма, как порождение сегодняшнего человека, отметает всю эту слезливую "ветошь" и хочет быть сильным и злым, как вся жизнь сегодняшнего дня, сосредоточенная в огромном, злом, нервозном городе с его трамваями, автомобилями, небоскребами. Мы люди города, люди завтрашней поэзии, мы – гаеры в искусстве! – восклицает Маяковский.
Давид Давидович Бурлюк:
Начинал Володя свою речь часто с заявления, что он очень умный человек.
– Я – очень умный человек!.. – Взрыв хохота, удар гордого красноречия шпаги в бок… Заявление катилось по залу.
Мещанской красоте, полированной строчке "поэтов из гостиной" Маяковский противопоставлял "голос улицы".
Красоте, – розовой девушке, в белом кисейном платье, под музыку Чайковского, глядящей из-за белой колонны в тихий парк дворянской усадьбы, оратор противопоставлял красоту Квазимодо, красоту, энергию и величие современного фабричного города.
Он читал свои стихи, отрывки трагедии. А затем снова и снова перед обывателем, перед тихим провинциалом разворачивал картину новой городской красоты. Даже теперь, когда многое стало нам привычным, эти стихи берут за живое, ранят воображение, увлекают свежестью, новизной!
Василий Васильевич Каменский:
Третий продолжительный звонок.
Мы вышли в полном параде, как ходили по улицам.
Я и Бурлюк с цилиндрами в руках, а Маяковский в цилиндре на затылке. Позже на эстраду вышел Коля Бурлюк и приехавший со мной из Петербурга Витя Хлебников.
Нас встретили грохотом аплодисментов, неясными криками и отчаянным свистом.
За нами сторож принес большущий поднос со стаканами чаю с лимоном.
Сторожу тоже аплодировали, и он раскланялся под общий смех.
Под шумок я спросил его:
– А почему же так мало – я ведь просил сто стаканов?
Сторож заявил:
– Не дают. Им, говорят, и этого много. Хватит.
Я расставил стаканы по всему столу, и мы сели пить чай, как у себя дома.
Аудитория гремела, орала, шумела, свистала, вскакивала, садилась, стучала ногами, хлопала в ладоши, веселилась, ругалась.
Дежурная полиция растерянно смотрела на весь этот взбаламученный ад, не зная, что делать, как тут наводить порядок без конных.
Какая-то девица крикнула:
– Тоже хочу чаю.
Я любезно предложил ей и всем желающим.
Аудитория продолжала будоражь.
А в это время мы пили чай и вели тихую застольную беседу, как на даче, поглядывая на беспокойных зрителей.
Наконец Маяковский встал и пропел:
– "Начнем пожалуй". (Хохот.) Красота! А вы знаете – что такое красота? Вы думаете – это розовая девушка прижалась к белой колонне и смотрит в пустой парк? Так изображают красоту на картинах старики-"передвижники".
Крики из первых рядов:
– Не учите! Довольно!
Голоса с галерки:
– Браво! Продолжайте!
Из середины:
– Почему вы одеты в желтую кофту?
Маяковский спокойно пьет чай:
– Чтобы не походить на вас. (Аплодисменты.) Всеми средствами мы, футуристы, боремся против вульгарности и мещанских шаблонов, берем за глотку газетных критиков и прочих профессоров дрянной литературы. (Кто-то одиноко свистнул.) Вы разве профессор? (Хохот.) Что такое красота? По-нашему, это живая жизнь городской массы, это улицы, по которым бегут трамваи, автомобили, грузовики, отражаясь в зеркальных окнах и вывесках громадных магазинов. Красота – это не воспоминания старушек и старичков, утирающих слезы платочками, а это – современный город-дирижер, растущий в небоскребы, курящий фабричными трубами, лезущий по лифтам на восьмые этажи. Красота – это микроскоп в руках науки, где миллионные точки бацилл изображают мещан и кретинов. Крик:
– А вы кого изображаете в микроскопах?
Маяковский:
– Мы ни в какие микроскопы не влазим.
Публика хлопала, хохотала:
– А куда вы влазите?
Маяковский указал стаканом чая на аудиторию, где были забиты проходы и люди сидели на ступеньках партера:
– Да вот едва влезли сюда к вам.
Дальше Маяковский, вынув руки из карманов, начал разделывать, как хирург, "туши разных Яблоновских", всяких газетных, журнальных "кретинических критиков", занимающихся специально гонением и травлей всего нового, молодого и гениального. Всех этих "мопсообразных, клыкастых, слюноточивых" критиков поэт сравнивал с дворовыми шавками, до хрипоты лающими из подворотни хозяйской "газетины", или толстого, "как брюхо банкира", журнала, со скучнейшими, бездарнейшими "вербицкими" рассказами о какой-то гнусавой "Тете Кате" вроде зубной боли, или со стихами вроде:
Чижик, чижик, где ты был?
На Варварке тетю бил.
– Ничего подобного! – ревели знатоки.
Маяковский:
– Ну, вам лучше знать всю эту классическую дребедень. Ведь это же не стихи, а икота.
– Что вы привязались к каким-то тетям?
– Подождите – я доберусь и до дядей. (Смех.)
– А как насчет племянниц?
– К ним отнесусь снисходительно. (Смех.)
И дальше Маяковский заговорил о группировках "художественных" обособленных сект, вроде символистов, акмеистов, декадентов, мистиков, которые давят друг друга своей туберкулезной безнадежностью.
Сквозь общий гул началось цыкание, разнесся пронзительный свист и топот ног и настойчивые крики:
– Долой футуристов! Долой! Нахалы!
Я, признаться, слегка взволновался, увидев, как несколько человек из нашей охраны подбежали к каким-то субъектам, собиравшимся что-то бросить на сцену. Это "что-то" было завернуто в газетную бумагу.
Наши молодчики выхватили сверток, а хулиганов утащили в боковые двери со словами:
– Успокойтесь, это пьяные.
Маяковский, улыбаясь, выпил чаю:
– Как приятно, что остались только трезвые.
Публика снова захохотала, и мне стало легче: ну, мол, прошло.
Володя стал утверждать, что в борьбе с буржуазно-мещанскими взглядами на жизнь и искусство футуристы останутся победителями, реальными пророками, признанными Колумбами современности, что прежние писатели до сих пор никакого серьезного влияния на общество не оказывали, что декадентские стихи разных бальмонтов со словами:
Любите, любите, любите, любите,
Вечно любите любовь –
просто идиотство и тупость.
Послышался снова свист. Орали:
– А вы лучше? Лучше? Докажите!
Маяковский:
– Докажу, и очень быстро. Я понимаю ваше нетерпение – вам нестерпимо хочется скорей услышать наши стихи. (Горячие аплодисменты и одинокий свист.) Не обращайте внимания – это у него зуб со свистом. (Хохот. Прибавилось десяток свистков.) Если вы свистите перед стихами, то что же будет после – паровозное депо. (Хохот. Крики: "Будет!") Вы, значит, работаете заодно с критиками (смех), но имейте в виду, что от неумного свиста мы только выигрываем, так как все видят ваше озорство и наше деликатное достоинство. (Аплодисменты.) А поэтому перехожу к характеристике нескольких русских поэтов-футуристов и укажу на различие в достижениях, позволяющее говорить о силе каждого. Вот перед вами чугунолитейная фигура поэта-художника Давида Бурлюка.
Грохот аплодисментов с пересвистом по адресу Бурлюка.
Бурлюк с лицом невероятной строгости встает и гордо кивает головой.
Несутся недоумевающие возгласы:
– А почему у вас на лице собачка?
Бурлюк:
– Это знак поэтического чутья. (Смех.)
Маяковский:
– В своем выступлении Бурлюк это блестяще докажет. А пока я могу лишь сказать, что в этой глыбе мудрости таится не только крупнейший мастер живописи, не только подлинный учитель искусства, но и поэт исключительного темперамента, поэт бурлючащей, клокочущей, кипящей юности. Вот его установка:
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной,
За моей спиной.
Я бросаю гордый клич –
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы.
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глину, соль и зыбь!
(Рукоплескания. Смех. Свист.) Дальше Маяковский перешел ко мне:
– Вот перед вами – поэт и знаменитый пилот-авиатор Василий Каменский. (Бурные рукоплескания, свист, крики: "Как он к вам попал?") Прямо с небес. И непосредственно в наши тигровые лапки. (Хохот. Крики: "Нечаянно!") Верно! Он и сам не ожидал, что очутится в такой гениальной ватаге. (Смех. Шум: "Бросьте воображать!") Не могу. Вы ведь и сами видите, – что это факт, счастливая действительность. И вам от нас тоже не уйти. (Аплодисменты. Свист.) И вот этот нежный и кудрявый гений (смех) пишет, например, такие вещи:
Сарынь на кичку!
Ядреный лапоть
Пошел шататься
По берегам…
Хохот публики не дает Маяковскому продолжать. Всех смешит "ядреный лапоть". Некоторые кричат:
– Ну и поэзия пошла!
Маяковский:
– Это вам не розы – грезы – туберозы, а ядреный лапоть.
Снова гогот. Оратор продолжает:
– <…> И вот вам третий гениальный поэт – Хлебников. Математик. Филолог. Ученый. Это целый арсенал словесного производства, громадная поэтическая фабрика самовитой речи. Четырьмя строчками можно убедить вас, что он великий мастер поэзии:
У колодца расколоться
Так хотела бы вода,
Чтоб в болотце с позолотцей
Отразились повода.
(Гром аплодисментов. Свист.) Или вот вам только шесть строк:
На острове Эзели
Мы вместе грезили.
Я был на Камчатке,
Ты теребила перчатки.
С вершины Алтая
Я сказал: "Дорогая".
При этом слово "дорогая" поэт произнес с таким артистическим чувством, что это вызвало бурный трепет восторгов.
Было ясно, что блестящее, неслыханное дарование чтеца, неотразимое остроумие оратора, вся великолепная внешность поэта просто покоряли аудиторию.
Маяковский чувствовал это и широко, как корабль, плавал в море успеха, не обращая внимания на завывающие порывы противного ветра. <…>
– И вот перед вами четвертый поэт, Крученых, творит на заумном языке:
Дыр-бул-щыл
Убещур
Скум.
Гогот, шум, свист, крики:
– Обалдели! Издевательство! Давайте деньги обратно! Довольно дурачить! Шаманы! Мыльные пузыри! Балаган! Бред! Поэзия ослиного хвоста!
Маяковский невозмутимо выпивает стакан чаю, за ним второй, улыбается:
Хорошо чаек варить,
С другом милым говорить.
Все хохочут, хлопают.
Бурлюк с откровенным наслаждением разглядывает Володю в лорнет: вот, мол, каков у нас красавец Маяковский.
Публика окончательно в раже:
– Браво! Ура! Молодцы ребята! Гении! Ничего подобного! Желтый дом! Маяковский – прелесть! Маяковский великолепен! Маяковский – ломовой извозчик! Долой! Браво! Бис! Ура! Долго это будет продолжаться?..
Маяковский:
– Всю жизнь! (Хохот.) <…> Итак перед вами, наконец, шестой поэт – я, Владимир Маяковский. (Рукоплескания возрастают после каждого свистка.)
Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршинов заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его
Профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
Продолжение этих замечательных стихов, как и всех остальных, вроде:
…Послушайте!
Ведь если звезды зажигают,
Значит – это кому-нибудь нужно? –
прочту в третьем отделении нашего незабываемого вечера, а сейчас объявляем перерыв на четырнадцать минут, после чего выступит Давид Бурлюк.
Из публики кричали:
– Почему на четырнадцать?
– Чтобы отучить вас от дурных привычек к ровненькому, к установленному, к старенькому.
Маяковский сел под грохот рукоплесканий, криков, свистков, топота ног, яростных приветствий, свирепой ругани. <…>
Володя сказал:
– Прошло тринадцать минут. Продолжаем.
Раздался третий звонок.
В этот момент ко мне подошли трое из друзей-охранителей и по секрету сообщили:
– Уж семь дураков выставили на улицу – у них в карманах были соленые огурцы, картошка и какие-то пузырьки с жидкостью.
Я поблагодарил и попросил усилить надзор за хулиганами.
Сторож подал на сцену поднос с полсотней стаканов чаю.
Под сплошной шум мы снова засели за чай, угощая желающих.