Вышинский: Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими странами, мыслилась, как неизбежный результат соглашения с иностранными государствами?
Радек: Как неизбежный результат поражения СССР, его социальных последствий и соглашения на основе этого поражения.
Вышинский: Дальше?
Радек: Третье условие было самым новым для нас - поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу.
Вышинский: Четвертое условие?
Радек: Четвертое - раздел страны. Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье - Японии.
Вышинский: Насчет каких-нибудь других экономических уступок говорилось тогда?
Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров. Затем - сначала он сказал это без цифр, а после более определенно - известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте. Все это в совокупности означало полное закабаление страны.
Вышинский: О сахалинской нефти шла речь?
Радек: Насчет Японии говорилось - надо не только дать ей сахалинскую нефть, но обеспечить ее нефтью на случай войны с Соединенными штатами Америки. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом.
Вышинский: А насчет придунайских стран?
Радек: О придунайских и балканских странах Троцкий в письме говорил, что идет экспансия немецкого фашизма, и мы не должны ничем мешать этому факту. Дело шло, понятно, о прекращении всяких наших отношений с Чехословакией, которые были бы защитой для этой страны.
Вышинский: В этом письме содержались указания о необходимости расширения и активизации вредительской, террористической, диверсионной деятельности?
Радек: Эта деятельность увязывалась со всей программой и на нее указывалось, как на один из самых важных рычагов прихода к власти. В связи с войной говорилось о необходимости разложения троцкистами армии.
Вышинский: А насчет оборонной промышленности не говорилось?
Радек: Говорилось специально. Диверсионная деятельность троцкистов в военной промышленности должна быть согласована с теми партнерами, с которыми удастся заключить соглашение, т. е. со штабами соответствующих иностранных государств.
Вышинский (к Пятакову): Подсудимый Пятаков, когда вы давали указания Норкину в случае войны произвести поджог Кемеровского химкомбината, вы исходили из какой-нибудь общей установки?
Пятаков: Я исходил из тех установок о "конкретизации", которые были даны Троцким.
Вышинский: А ваши разговоры с Сокольниковым имели место после возвращения в 1935 году из Берлина, после личного свидания с Троцким?
Пятаков: После.
Вышинский: А в личном свидании с Троцким были сформулированы эти требования?
Пятаков: Безусловно.
Вышинский (к Радеку): Не было ли речи относительно железнодорожного транспорта?
Радек: Вся конкретизация касалась войны, так что для транспорта не могло быть исключения.
Вышинский: Подсудимый Серебряков, вы помните разговор с Радеком о письме Троцкого в 1935 году?
Серебряков: Да.
Вышинский: Увязывал ли Радек директиву Троцкого с вашей преступной деятельностью в области транспорта?
Серебряков: Это, естественно, увязывалось у меня. Еще в 1934 году и в декабре 1935 года, когда мы обменивались мнениями с Лившицем, который был в то время заместителем народного комиссара путей сообщения, мы говорили, что в определенный период могли встать вопросы активизации диверсионной и вредительской деятельности на транспорте.
Вышинский: Вы говорили с Лившицем?
Серебряков: Да. Тогда мы предполагали, что возможна загрузка, зашивка важнейших узлов в целях срыва перевозок.
Вышинский: А относительно организации диверсионных актов?
Серебряков: Вопрос ставился в такой плоскости, что нужно усилить вербовку кадров для диверсионных актов.
Вышинский: Обвиняемый Лившиц, что вы об этом скажете?
Лившиц: Подтверждаю разговор насчет усиления вербовки членов организации для диверсионных актов и проведения вредительских актов во время войны.
Вышинский: Вы были заместителем наркома путей сообщения и в это время обсуждали вопрос о том, как сорвать движение на железных дорогах на случай войны?
Лившиц: Да. Я считал, что, раз мы ведем борьбу за приход к власти троцкистско-зиновьевского блока, необходимо это делать.
Вышинский: О чем вы говорили с Пятаковым?
Лившиц: О той работе, которую ведут троцкисты на транспорте, т. е. о срыве приказов, обеспечивающих улучшение работы железнодорожного транспорта.
Вышинский: Давал ли вам Пятаков прямые директивы и указания усилить вредительскую и диверсионную работу на транспорте?
Лившиц: Давал.
Вышинский: Вы их принимали?
Лившиц: Да.
Вышинский: Выполняли?
Лившиц: Да, то, что смог, - выполнял.
Вышинский: Вредили?
Лившиц: Да.
Вышинский: Срывали работу?
Лившиц: Да.
-
Государственный обвинитель снова переходит к допросу Радека, выясняя отношение подсудимого к письму Троцкого в декабре 1935 года и директивам, привезенным Пятаковым от Троцкого.
На вопрос государственного обвинителя тов. Вышинского, к чему сводилась программа Троцкого в 1935 году, Радек отвечает:
- В 1935 году был поставлен вопрос - итти назад к капитализму.
-
Вышинский: До каких пределов?
Радек: То, что предлагал Троцкий, было без пределов. До таких пределов, каких затребует противник.
Вышинский: Значит поражение опять-таки стояло в порядке дня?
Радек: Да, новое теперь было то, что поражение связывалось с иностранными указаниями.
Вышинский: То есть здесь имеется уже прямое согласование с иностранными генштабами, - а раньше этого не было?
Радек: Раньше этого не было.
Вышинский: Это заставило вас задуматься?
Радек: Заставило больше задуматься не только это, но и та обстановка, которая была в стране раньше - в 1934 году и потом.
Вышинский: Пятаков говорил вам о своей поездке в Осло?
Радек: Поездка Пятакова была результатом нашего совещания. Мы пришли к убеждению, что я должен использовать лежащее у меня троекратное приглашение для поездки в Осло с докладом студенчеству. Если бы Пятаков не имел командировки, я, имея это разрешение, поехал бы с этим докладом в Осло, чтобы, безусловно, повидать Троцкого.
Вышинский: Так что намечалась ваша поездка за границу?
Радек: Или моя, или Пятакова.
Мы решили для себя, что за директиву Троцкого мы не можем брать на себя ответственность. Мы не можем вести вслепую людей. Мы решили созвать совещание. Пятаков поехал к Троцкому. Я не знаю, почему Пятаков не говорил об этом здесь, хотя это, пожалуй, было самое существенное в его разговоре с Троцким, когда Троцкий сказал, что совещание есть провал или раскол. Пятаков вернулся и рассказал о своем разговоре с Троцким. Тогда же мы решили, что мы созываем совещание, несмотря на запрет Троцкого. И это было в тот момент, который для нас всех внутренне означал: пришли к барьеру.
Прерывали ли мы деятельность после того, как получили директиву? Нет. Машина крутилась и в дальнейшем.
Вышинский: Вывод какой?
Радек: Поэтому вывод: реставрация капитализма в обстановке 1935 года. Просто - "за здорово живешь", для прекрасных глаз Троцкого - страна должна возвращаться к капитализму. Когда я это читал, я ощущал это как дом сумасшедших. И, наконец, немаловажный факт: раньше стоял вопрос так, что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране. Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет к рукам раньше, чем даст нам власть. Что означала директива о согласовании вредительства с иностранными кругами? Эта директива означала для меня совершенно простую вещь, понятную для меня, как для политического организатора, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав, организация становится прямой экспозитурой иностранных разведок. Мы перестали быть в малейшей мере хозяевами своих шагов.
Вышинский: Что вы решили?
Радек: Первый ход это было итти в ЦК партии сделать заявление, назвать всех лиц. Я на это не пошел. Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ.
Вышинский: Ответ красноречивый!
Радек: Ответ грустный.
Вышинский: В 1934 году вы были за поражение?
Радек: Я считал поражение неизбежным.
Вышинский: Были ли вы за поражение?
Радек: Если бы мог отвратить поражение, то был бы против него.
Вышинский: Вы считаете, что вы не могли отвратить его?
Радек: Я считал его неизбежным фактом.
Вышинский: Вы неправильно отвечаете на мой вопрос. Вы приняли все установки Троцкого, которые были вам даны в 1934 году?
Радек: Я принимал все установки Троцкого в 1934 году.
Вышинский: Была ли там установка на поражение?
Радек: Да, это была установка на поражение.
Вышинский: Вы ее приняли?
Радек: Принял.
Вышинский: Значит, раз вы ее приняли, вы были за поражение?
Радек: С точки зрения…
Вышинский: Вы шли к поражению?
Радек: Да, понятно.
Вышинский: Значит, вы были за поражение?
Радей: Понятно, раз да, - значит шел.
Вышинский: В 1934 году вы считали поражение неизбежным. В силу чего?
Радек: Считал, что страна не сумеет защищаться.
Вышинский: Значит, вы считали, что она слаба?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, вы исходили из слабости страны?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, исходя из предполагаемой слабости страны, вы принимали поражение?
Радек: Считал неизбежным, принял.
Вышинский: А в 1935 году видели, что страна сильна и это не оправдается?
Радек: Что поражение не оправдывается, а что его не будет, что это нереальная программа, поэтому я был против программы, которая базируется на нереальных основах.
Вышинский: Потому, что это было нереально, поэтому вы были против?
Радек: О других мотивах не буду говорить.
Вышинский: Правильно ли, что вы были в 1935 году против программы поражения потому, что считали ее нереальной?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, в 1934 году вы считали реальной и были за это, а в 1935 году считали нереальной и были против?
Радек: Да.
Вышинский: Вы говорили, что такая постановка вопроса, которая была дана Троцким в декабре 1935 года в разговоре с Пятаковым и письме, означала предложение об измене родине?
Радек: Да.
Вышинский: Вы признаете, что факт беседы с господином… в ноябре 1934 года - это есть измена родине?
Радек: Я сознавал это в момент разговора и квалифицирую это теперь, как и тогда.
Вышинский: Как измену?
Радек: Да.
Вышинский: Вы подтверждаете свои показания о том, что вы сказали господину…… то ожидать уступок от нынешнего правительства - дело бесполезное?
Радек: Таков был смысл моего показания.
Вышинский: Подтверждаете?
Радек: Да.
Вышинский: И что….. правительство может рассчитывать на уступки "реальных политиков" в СССР?
Радек: Да.
Вышинский: Вы сказали господину…… что блок может пойти на эти уступки?
Радек: Да, мы подтвердили мандат Троцкого на переговоры о том, в чем эти уступки должны были заключаться.
Вышинский: Я вас спрашиваю, вы обещали от имени блока господину….. эти реальные уступки или нет?
Радек: Да.
Вышинский: Это измена?
Радек: Да.
Вышинский: Вас спрашивали на допросах после ареста - виновны ли вы перед партией и Советским государством. Что на это вы отвечали?
Радек: Я отвечал, что нет.
Вышинский: Спрашивали ли вас о связи с другими участниками террористической группы? Что вы отвечали?
Радек: Отрицал.
Вышинский: Это было 22 сентября 1936 года?
Радек: Да.
Вышинский: Вас поставили на очную ставку с Сокольниковым?
Радек: Да.
Вышинский: Сокольников изобличал вас?
Радек: Да.
Вышинский: А вы?
Радек: Все отрицал от начала до конца.
Вышинский: Сколько месяцев вы отрицали?
Радек: Около трех месяцев.
Вышинский: Чем можно доказать, что действительно после получения в декабре 1935 года письма от Троцкого и после разговора с Пятаковым вы не приняли тех установок, которые целиком и безоговорочно до того принимали? Есть у вас такие факты?
Радек: Нет.
Вышинский: У меня вопросов больше нет.
Объявляется перерыв до 6 часов вечера.
Вечернее заседание 24 января
ДОПРОС СВИДЕТЕЛЯ РОММА
Председательствующий: Ваше служебное положение? Ромм: Я был корреспондентом "Известий" в Соединенных Штатах. Вышинский: Как долго вы были знакомы с подсудимым Радеком? Ромм: С 1922 года.
Вышинский: Что вас связывало с Радеком в прошлом?
Ромм: Сначала я был знаком с ним по литературным делам, затем в 1926–27 гг. меня с ним связывала совместная троцкистская антипартийная работа.
Вышинский: Вы были в Женеве?
Ромм: Да, я был корреспондентом ТАСС в Женеве и в Париже. В Женеве с 1930 года по 1934 год.
Вышинский: Меня интересует ваш женевский период. Будучи в Женеве, вам приходилось встречаться с Радеком?
Ромм: Да, весной 1932 года. Когда Радек приехал в Женеву, я передал ему письмо Троцкого, которое получил от Седова незадолго перед тем в Париже.
Вышинский: Расскажите, как вы получили письмо от Троцкого, какое поручение вы имели при этом, как вы выполнили это поручение?
Ромм: В 1931 году летом при проезде через Берлин я встретился с Путна, который предложил свести меня с Седовым. Я с Седовым встретился, и на его вопрос, готов ли я, если понадобится, взять на себя поручение по связи с Радеком, ответил согласием и дал ему свои адреса - парижский и женевский.
За несколько дней перед моим отъездом в Женеву, будучи в Париже, я получил по городской почте письмо, в котором была короткая записка от Седова с просьбой передать вложенное в конверт письмо Радеку. Я это письмо взял с собой в Женеву и передал Радеку при встрече с ним.
Вышинский: Радек прочел письмо при вас или без вас?
Ромм: Он при мне его быстро прочел и положил его в карман.
Вышинский: Что же вам сообщил Радек о содержании этого письма?
Ромм: Что оно содержит директиву об объединении с зиновьевцами, о переходе к террористическому методу борьбы против руководства ВКП(б), в первую очередь - против Сталина и Ворошилова. Затем Радек уехал в Москву, и я не видел его до осени 1932 года.
Вышинский: Что же случилось осенью 1932 года и где вы находились в это время?
Ромм: Я был корреспондентом ТАСС в Женеве и Париже, приехал в Москву в командировку и встретился с Радеком, который сообщил мне, что, во исполнение директивы Троцкого, троцкистско-зиновьевский блок организовался, но что он и Пятаков не вошли в этот центр. Далее Радек сказал, что возникла мысль о создании запасного или параллельного центра с преобладанием троцкистов, чтобы в случае провала действующего центра был запасный центр. Он сказал, что хочет по этому вопросу запросить директиву Троцкого и послать со мною письмо.
Вышинский: Что же в этом письме было написано? Вам было это известно?
Ромм: Да, потому что мне было письмо вручено, затем вложено в корешок немецкой книги перед моим отъездом в Женеву обратно осенью 1932 года.
Вышинский: Кто вам дал это поручение?
Ромм: Радек. Проездом через Берлин в Женеву я с вокзала послал бандеролью эту книгу на обусловленный адрес, который дал мне Седов, до востребования в один из берлинских почтамтов и одновременно - небольшое письмо с указанием, что в этой книге и где именно заделано письмо.
Вышинский: Было это письмо получено Седовым? Вам известно об этом?
Ромм: Предполагаю, что да, потому что при следующей моей встрече с ним было ясно, что оно было получено,
Вышинский: Была у вас еще встреча с Седовым?
Ромм: Моя следующая встреча с Седовым была в июле 1933 года.
Вышинский: По какому поводу, где и как встретились вы снова?