2
В Смоленске ожидала приказа о выступлении в Польшу дивизия генерал-поручика И. П. Нумерса. 15 мая 1769 года Нумерс назначил Суворова командиром бригады в составе Суздальского, Смоленского и Нижегородского полков. Бригадир поспешно начал обучать солдат и офицеров, незнакомых с его "Полковым учреждением": проводил штыковые экзерциции, совершал ночные марши и действия. В начале августа ввиду слухов о приближении к Варшаве крупного отряда конфедератов Веймарн потребовал от Нумерса подкреплений. Тот спешно отправил в Польшу Суворова с Суздальским полком и двумя эскадронами драгун. Бригадир посадил свою пехоту в полном вооружении и часть драгун на реквизированные у обывателей подводы и в двенадцать суток прошел двумя колоннами более шестисот верст, не потеряв ни одного человека и рассеяв попутно скопление конфедератов под Пинском. В ночь на 21 августа Веймарн вызвал только что прибывшего Суворова к себе.
Варшава жила тревожными слухами. Король Станислав склонялся то к русским, то к конфедератам, шляхта устраивала тайные сборища, организовывала нападения на одиночек-солдат. Веймарн был растерян и напуган.
- Мне донесли, - встретил он Суворова, - что варшавский маршалок Котлубовский находится вблизи столицы с восемью тысячами возмутителей. Он будто бы готовит нападение на Варшаву и приближается к ней сухим путем и водою, по Висле…
- Я тотчас же соберу сведения сам, ваше превосходительство, - поспешил успокоить его бригадир. - Варшава охраняется надежно - две роты моих суздальцев стоят в караульной команде в Праге, а две другие стерегут посольский двор.
В четыре пополуночи 21 августа Суворов выступил в поиск с двумя ротами Суздальского полка, с орудием при каждой, эскадроном драгун и сотней казаков. В разведку он взял своего племянника Николая Суворова, поступившего в полк поручиком.
В семи верстах выше Варшавы казаки нашли брод, немаленький отряд бесшумно переправился через Вислу. Выслав вперед казачий разъезд, бригадир прошел без остановок около семидесяти верст, собирая по пути сведения о противнике. Был обследован обширный район между Варшавою и Западным Бугом. Обыватели выглядели перепуганными, местечки были разорены.
Весь обратный путь Суворов проделал молча. Отдыхать ему пришлось лишь сутки. В районе Бреста появились крупные партии конфедератов под предводительством Казимира и двадцатитрехлетнего Франца Ксаверия Пулавских. "Староста жезуленицкий, полковник, ордена Святого Креста кавалер, панцирный товарищ, региментарь и комендант войск коронных конфедератских", как пышно именовал себя Казимир, и полковник воеводства Подольского Франц Ксаверий были замечательными силачами, лихими наездниками, мастерски владели оружием, проявляли в военных операциях находчивость и изобретательность. Не удивительно, что они быстро сделались кумирами конфедерации. В мае 1769 года пять тысяч партизан, ведомых Пулавскими, напали на Львов, сожгли несколько улиц в городе, но затем были оттеснены из города слабым гарнизоном. В августе Казимир и Франц Ксаверий во главе восьми тысяч заняли Замостье, но при приближении Каргопольского карабинерного полка фон Рённа отошли к Люблину, энергично преследуемые русскими. Вступив в Литву, Пулавские волновали шляхту и вербовали себе новых приверженцев. Суворов с семью сотнями солдат устремился к Бресту, наращивая скорость при переходах и преодолев в последние тридцать пять часов семьдесят пять верст.
Здесь он убедился, что весть о Пулавских справедлива, и решил с небольшим отрядом - ротою драгун, ротою гренадер, егерями и двумя единорогами - идти по дороге в Кобрин, на соединение с Рённом. Считая Брест важным опорным пунктом, бригадир оставил в нем остальные войска.
За ночь малочисленный русский отряд преодолел тридцать шесть верст. Первого сентября на рассвете он был встречен патрулем Рённа из полусотни карабинеров и трех десятков казаков под командованием ротмистра Каргопольского полка графа Кастели. Первым делом Суворов осведомился о неприятеле. Живой, чернявый Кастели, одетый в синий карабинерский кафтан с красным лацканом и обшлагами, с малиново-голубым каргопольским погоном, был возбужден недавней стычкой с арьергардом Пулавских.
- Мы довольно пощипали их, одних пленных взято двадцать человек…
- А где же господин полковник фон Рённ?
- Он со всем деташаментом идет другой дорогой.
Бригадир недовольно поморщился:
- Что же он толь долго в бездействии обращается вблизи мятежников?… - Он повернулся в седле: - Поручик Сахаров! Пойдешь со своими гренадерами впереди. Гляди, братец, лес, болота, гати, не ровен час потеряем Пулавских.
- Не может быть, - отвечал поручик, - ведь мы суздальцы!
Перестроившись, отряд Суворова с присоединившимся к нему разъездом каргопольцев вступил в довольно густой лес. Около десяти верст было пройдено в глубокой тишине, когда близ полудня на тесной поляне за болотом русским внезапно открылись главные силы Пулавских, готовые к бою. Прикинув, Суворов определил, что тремстам двадцати его солдатам противостоит не менее двух - двух с половиною тысяч конфедератов, исключительно кавалеристов. Решение было молниеносным:
- Господину квартирмейстеру Васильеву вести из единорогов отменный огонь… Сахарову с гренадерами немедля итить через гать, строиться - и в штыки! Драгуны и карабинеры атакуют на палашах!.. Казакам быть на месте для охранения тылу…
С обеих сторон загремела артиллерия. У поляков на фланге действовала батарея из трех медных трехфунтовых орудий. Гренадеры бросились, увлекаемые Сахаровым, по бревнам и фашинам через все три моста. Хотя огонь противника был метким и вскоре у русских оказался поврежденным зарядный ящик, остановить гренадер пальба была не в состоянии. Суворов видел, как, перейдя болото, Сахаров выстроил роту тылом к густому лесу, непроходимому для кавалерии. По сторонам рассыпались егеря поручика Борисова, открывшие прицельный огонь.
С непокрытою головою, без кафтана, в одном зеленом камзоле, бригадир пришпорил казачью свою лошадку:
- Братцы, за мной! С Богом!..
Огонь польских орудий усилился. Проскочив гать, Суворов повел драгун на батарею, а Кастели вместе с гренадерами атаковал польских кавалеристов. Боясь потерять орудия, конфедераты сняли их с позиций. Пользуясь многократным численным превосходством, они вводили в сражение все новые силы. Теперь уже пришлось обороняться Суворову. Был момент, когда в тылу русских произошло тревожное движение, заволновались казаки, и дежурный при бригадире майор крикнул: "Мы отрезаны!" Суворов тут же арестовал его. Бой продолжался.
Раз за разом накатывались на гренадер свежие конфедератские эскадроны, но меткий ружейный огонь и особенно картечные залпы отбрасывали их назад. После четырех неудачных атак повстанцы заколебались. Суворов приказал дать сигнал к общей атаке.
Гренадеры - неслыханное дело! - бросились в штыки на кавалерию и опрокинули ее; карабинеры Кастели и драгуны погнали поляков через горящую деревню. На глазах Суворова огромного роста сержант-суздалец сколол штыком одного за другим трех всадников. Бригадир узнал его: это был Климов, получивший сержантский чин незадолго до выступления полка в Польшу.
Взяв десяток кавалеристов, бригадир сам преследовал конфедератов версты три, нагнал их в поле, где они начали было перестраиваться, но те при появлении русских, потрясенные поражением, снова пустились в бег. Остатки рассеянного отряда Пулавских, наткнувшись 2 сентября на основные силы Рённа, бросили артиллерию и обоз. Вдогонку им поспешил Кастели. В поле он наскочил с пистолетом на Казимира Пулавского, но Франц Ксаверий заслонил своего брата, получив пистолетный выстрел в упор. Он скончался на другой день в плену, оплакиваемый поляками и окруженный уважением русских.
Разгром конфедератов был полный, и это при ничтожных потерях русских: пятерых погибших да десятке раненых. Суворов рекомендовал Веймарну отличившихся - графа Кастели, поручика Сахарова, квартирмейстера Васильева и, наконец, сержанта Климова. В указе Военной коллегии от 21 октября 1769 года подвиг последнего был отмечен особо: "…храброго же Суздальского же полка сержанта Климова, при будущем впредь в корпусе вашем произвождении, произвести преимущественно пред прочими в прапорщики".
Под Ореховом Суворов оставался недолго. В ночь после боя он выступил во Влодаву, надеясь, очевидно, нагнать остатки разбитых конфедератских сил. Во Влодаве он дал своим солдатам вполне заслуженный двухдневный отдых: под руководством своего командира они прошли без дневок сто восемьдесят верст и одержали победу над противником, превосходившим их численностью в пять-шесть раз.
"Отменная храбрость, расторопность и хорошая резолюция господина бригадира Суворова" не укрылись от внимания Военной коллегии. Победа, достигнутая им, сказалась на состоянии целого края. "По разбитии пулавцев под Ореховом вся провинция чиста", - сообщал Суворов Веймарну. Главнокомандующий русских войск в Польше предложил ему выступить в Люблин.
17 сентября Суворов был уже в Люблине.
3
Люблинский район имел в те дни особенное, первостепенное значение. Благодаря обилию лесов и болот, бездорожью, близости к австрийской границе, многочисленным укрепленным замкам и монастырям, годным к обороне, он словно был создан для партизанских действий. Владея им, конфедераты могли угрожать тылам русской армии, оперировавшей в Оттоманской Порте. Хорошо вооруженные, мобильные отряды состояли из кавалеристов, которые знали эти места как свои пять пальцев, ходили через топи и дремучие леса. О каждом появлении русских их извещали тайные доброжелатели. В ответ на партизанскую тактику противника требовались особые контрмеры - исключительная быстрота и стремительность. Суворов понял это в совершенстве.
Избрав своим капиталем, то есть столицей, сам Люблин, старинный город, расположенный почти на равном расстоянии от Варшавы, Бреста и Кракова, он мог наблюдать отсюда за Литвой, Великопольшей и областями Австрии, где формировались конфедератские соединения. В Люблине бригадир сосредоточил артиллерию, устроил амуничные склады и продовольственные магазины, учредил свой главный резерв. Из Люблина по мере увеличения своего отряда он постепенно растягивал по всему району сеть постов, благодаря которым ему становилось известно не только о сосредоточении, но о самом возникновении новых отрядов противника. Это позволяло Суворову являться как снег на голову в отдаленные городки и местечки. Благодаря внезапности часто удавалось избежать кровопролития: оружие отбиралось, и поляки распускались по домам.
Воспитанные своим командиром маленькие гарнизоны отдаленных постов не терялись в боевых переделках и, сталкиваясь с превосходящими силами противника, сами смело проявляли инициативу. Подросшие за годы ладожского обучения орлята могли уже летать самостоятельно. Когда стало неспокойно на среднем течении Вислы, Суворов выставил в местечке Пулавы, владении Чарторижских, пост под командованием Набокова. Набеги конных партий вынуждали храброго капитана постоянно высылать команду за Вислу.
15 января 1770 года Набоков вместе с поручиком Шипулиным и подпоручиком Железновым, восемнадцатью суздальцами и дюжиной драгун и казаков переправились через Вислу для очередного поиска. Проезжий еврей сообщил им, что в десяти верстах отсюда, в местечко Козеницы вступила партия конфедератов. Ускорив продвижение, команда подошла туда вечером. Решено было разделиться: Шипулин с десятью пехотинцами и четырьмя казаками направился к стоявшей с краю корчме, а Набоков и Железнов должны были тем временем совершить обход Козениц, чтобы зайти неприятелю в тыл. Польский караул поздно заметил шипулинцев, дал залп и скрылся; за ним бросилась горстка солдат. Они добежали до площади и без промедления ударили в штыки. Конфедераты очистили площадь, но дважды атаковали отряд Шипулина с фланга, через боковые улицы. Тем временем Набоков с Железновым вошли в Козеницы с другой стороны. Это и решило исход смелого предприятия: конфедератский отряд в полтораста сабель бежал из Козениц. Переночевав в местечке, команда на обратном пути в Пулавы рассеяла шестьдесят кавалеристов и захватила богатый обоз.
Сообщая о храбрых поисках Пулавского гарнизона, Суворов не без гордости за своих воспитанников писал Веймарну: "Они рекогносцировали, а что так дерзновенны, я один тому виновен. Как в Ладоге, так уже и под Смоленском, зимою и летом, я их приучал смелой нападательной тактике…" Он не только был доволен суздальцами, но и стремился защитить их от гнева пристрастного Веймарна, обвинявшего бригадира и его офицеров в напрасных потерях.
По приезде Суворова в Польшу у него очень скоро начались трения и размолвки с Веймарном. Довольно искусный дипломат и организатор, Веймарн как человек отличался вздорным самолюбием и излишним педантизмом. Защищая русские интересы, он не любил Россию. Мелочная его опека доходила до анекдотичности: так, он упрекнул Суворова в излишней трате денег на лекарства, указывал на недополучение четырнадцати (!) злотых из вырученной суммы за соль и всячески ограничивал самостоятельность начальника Люблинского отряда. В то же время Веймарн явно благоволил к командирам-немцам - Древицу, Рённу, предоставляя им льготы и поблажки.
Еще не добравшись до Польши, Суворов, как мы знаем, просил своего друга А. И. Набокова помочь ему перевестись на турецкий фронт, с такими же просьбами он обращался к разным лицам и позже. Однако Военная коллегия не соглашалась отпустить энергичного командира со сложного и запутанного польского военного театра. Боевые успехи принесли Суворову 1 января 1770 года чин генерал-майора; в том же году были повышены в звании многие его воспитанники-суздальцы - в их числе Парфентьев, Железнов, Шипунин, Набоков, а Сахаров получил крест Святого Георгия 4-й степени. 5 января командиром суздальцев коллегия назначила полковника В. В. Штакельберга, боевого офицера, правда, не отличавшегося какими-либо выдающимися дарованиями. До этого времени Суворов совмещал обязанности бригадного и полкового начальника.
В его распоряжении были теперь батальон и команда егерей Суздальского, рота Казанского и две роты Нашебургского полков, пять эскадронов 3-го Кирасирского, один - Санкт-Петербургского карабинерного, по два - Воронежского и Владимирского драгунских полков и сто семьдесят казаков, а также четыре единорога, восемь медных пушек и столько же чугунных. Всего в суворовской бригаде было три - три с половиной тысячи бойцов.
В начале апреля стало известно, что конфедераты подготавливают нападение на пост в Сандомире. Отряд под командованием Суворова - в двести пехотинцев и сотню кавалеристов при двух единорогах, - идя по следу противника, настиг его 8 апреля неподалеку от местечка Климентов и деревни Наводице, в густом лесу. Польская конница под началом полковника Мощинского находилась в боевом строю - около тысячи всадников под прикрытием шести орудий.
В спешке перестроившись, русские поставили справа драгун, карабинеров и казаков, а слева - пехоту, поместив на флангах егерей. Суворов начал атаку сразу в нескольких направлениях. По его приказу поручик Шипулин с двумя дюжинами егерей занял Климентов, чтобы преградить полякам путь к отступлению. Несколько позже последовала атака в центре: Сахаров ударил в штыки на батарею и "сорвал оную вмиг". Драгуны, карабинеры, казаки и посаженные на коней егеря атаковали конфедератов справа, врубились в их порядки и "все переломали". Поляки после этой атаки были выбиты в поле, но, ретируясь через два буерака и болотистый ручей, отступили в полном порядке. Их мужество и стойкость вызвали восхищение Суворова.
Ожесточенное сражение длилось три часа, пока наконец Парфентьев не провел с казаками и конными егерями решающую атаку, отбил оставшуюся последнюю неприятельскую пушку, после чего конфедераты, по словам Суворова, ударились "в совершенное бегство". Во время этого отступления они лишились лучших своих офицеров; сам полковник Мощинский, получивший в схватке с карабинерами сабельный удар в голову, был спасен от плена хорунжим, который поплатился за свой подвиг жизнью. Всего убитыми поляки потеряли около трехсот человек, в плен попало лишь десять. Были захвачены весь польский обоз и знамя.
"Гнали их по мягкому грунту больше мили. Тако они разбиты в клочки, жаль, что Тарновский и Пулавский… сего не видели", - ядовито замечал Суворов в рапорте Веймарну. Однако вожди конфедерации быстро узнали обо всех подробностях кровопролитного боя. Победа при Наводице, одержанная Суворовым над Мощинским, безусловно, охладила их пыл, и последующие два месяца почти ничто не нарушало монотонности люблинского "сиденья". Вскоре, однако, произошел неприятный инцидент, надолго испортивший настроение Суворову.
В местечке Сокал, в юго-восточном углу Люблинского района, был учрежден пост, который обеспечивал охрану коммуникаций русской армии, оперировавшей против турок. Начальник этого поста поручик Семен Веденяпин не был у Суворова на хорошем счету. Достаточно сказать, что Веденяпин перевелся в Польшу с турецкого театра военных действий, в то время как все лучшие офицеры стремились тогда к берегам Дуная. К тому же в местечке при Веденяпине было, по словам Суворова, "больше обид".
Прослышав о появлении конфедератов, Веденяпин 3 июня прибыл с командою, состоящей из семидесяти кавалеристов, в деревню Старые Соли и остановился у одного шляхтича, который дал ему подробные сведения о неприятеле. "В благодарность", как ехидно замечает Суворов, поручик забрал у гостеприимного хозяина жеребца и отправился дальше. На другой день отряд расположился в местечке Фрамполь. Никаких мер предосторожности Веденяпин не принял и прежде всего занялся экзекуциями: приказал выпороть за какую-то провинность казака, а затем под кнутом принялся допрашивать евреев.
Поручику скоро пришлось раскаяться в своей небрежности. Русский отряд был замечен конфедератами, которыми командовал ломжинский полковник Петр Новицкий. Польская дружина в составе трехсот всадников пробиралась по приказу Казимира Пулавского в Литву. Когда казачий пикет сообщил Веденяпину о неприятеле, поручик взял нескольких драгун и с ними поскакал навстречу Новицкому, не зная толком о численности его отряда. Подскакав к полякам на близкое расстояние, он оробел, приказал дать залп и помчался назад в местечко, преследуемый по пятам конфедератами.
Ворвавшиеся в селение поляки спешились, окружили русских и открыли губительный огонь. В результате трехчасового боя в команде Веденяпина погибло тридцать шесть человек, в том числе герой Орехова граф Кастели. Сам поручик приказал положить оружие и сдаться Новицкому. Молодой поручик Суздальского полка Лаптев и пятнадцать солдат сдаться отказались и, предпочитая смерть позору, ударили в штыки. Лаптев и восемь нижних чинов полегли на месте, остальные попали в плен.
Возмущению Суворова не было предела: