Листаю опись фонда Новикова-Прибоя и поражаюсь скрупулезной работе, проделанной архивистами. Тысячи писем, полученных писателем от бывших цусимцев, рассортированы по кораблям. Вот список корреспондентов, служивших на эскадренном броненосце "Орел", вот перечень воспоминаний моряков с крейсеров "Дмитрий Донской", "Владимир Мономах". Есть и "Аврора", и "Светлана". Нетерпеливо ищу "Олег". Вот он! В колонке семнадцать фамилий. Среди них знакомый мне уже Магдалинский. А где же Домерщиков? Вот что-то похожее, но искаженное, да к тому же с другими инициалами - Л. Д. Дмерщиков. Что за "Л. Д."? Почему Дмерщиков? Неужели это кто-то другой? Томительный час жду выписанное дело…
Все разъяснилось, когда я развязал тесемки тонкой серой папки. Конечно же, описка. Просто первую букву фамилии - размашистое "Д" приняли за "Л" и "Д".
В папке два конверта, два письма, отправленных с улицы Скороходова в Москву - Новикову-Прибою. Смотрю на них, как на великое чудо. Письма из небытия… Давно уже нет человека, нет и могилы его, прервался его род, переплавлены его корабли, рассеяны, растеряны бумаги и фотографии, а письма его идут, живут, находят новых адресатов… Волнуюсь так, как будто Домерщиков прислал их лично мне. Сейчас я услышу его голос, пусть не живой, пусть это всего лишь письменная речь, но и в ней след души, характера, личности.
Открываю самое тоненькое письмо. На штемпеле - 16 марта 1941 года.
"Дорогой Алексей Силыч!
Сейчас, просматривая газету, узрел твое имя в числе лауреатов Сталинской премии. Бесконечно довольный оказанным тебе вниманием, я не могу не поделиться с тобой радостью, которую мне доставило сегодня газетное сообщение.
Наш общий с тобой товарищ Леонид Васильевич уже третью неделю лежит на даче. Помимо болезни сердца у него артрит суставов, ревматизм. Сегодня пойду его навещать. Прошлый раз он выглядел несколько лучше, однако еще далеко до выздоровления. Бедняга слег за несколько дней до открытия Морского музея, при устройстве которого и надорвался. Эта его работа не осталась не отмеченной.
Мои дела пока идут так же, как и раньше. Правда, далеко на горизонте как будто видны очертания берега, но мглистая погода обманчива, поэтому из осторожности я держусь мористее. Когда несколько прояснится, подойду поближе к берегу и, если усмотрю подходящее место, отдам якорь.
Человек ты занятой, и я не смею отнимать у тебя времени своей болтовней. Мой привет и поздравления милой Марии Людвиговне.
Твой М. Д.
Жена шлет приветы".
Другое письмо, датированное 3 декабря 1940 года, было написано на разлинованных конторских листах, перегнутых для конверта. Секретарь Новикова-Прибоя перепечатал его на машинке, так как оно предназначалось для работы над романом.
Рукою очевидца:
"Крейсер "Олег".
М. Домерщиков
Закончился тяжелый день боя. Солнце опускалось к горизонту.
"Олег" шел головным кораблем отряда курсом "NO-23", указанным сигналом с броненосца "Бородино" незадолго до гибели последнего. Справа параллельно крейсерам двигалась колонна броненосцев во главе с "Бородино", обстреливаемая японскими кораблями, которые едва видны за линией наших броненосцев.
Стоя на правых шканцах вместе с трюмным механиком Ю. В. Мельницким и вполголоса обсуждая положение нашей эскадры, мы были поражены неожиданным зрелищем гибели броненосца "Бородино", успевшим скрыться в морской пучине до того, как рассеялось облако дыма, окутавшего броненосец после происшедшего с ним взрыва.
Когда солнце скрылось, впервые появились на горизонте многочисленные силуэты неприятельских миноносцев, готовившихся встретить минными атаками движущиеся на них обе колонны наших кораблей.
Начало темнеть, как вдруг броненосец "Николай I" под Флагом контр-адмирала Небогатова (командующего 3-й Тихоокеанской эскадрой. - Н. Ч.) стал склоняться в нашу сторону, вследствие чего и наш "Олег" начал ворочать влево. Надо было готовиться к отражению минной атаки, и мы с Мельницким разошлись. Ночью во время обхода для проверки готовности орудий я встретил на верхней палубе младшего минного офицера С. С. Политовского и инженера-механика Ю. В. Мельницкого. Стоя у борта и наблюдая за атаками на нашего "Олега" японских миноносцев, мы обменивались дошедшими до нас сведениями с мостика, которые своей противоречивостью порождали в нас недоумение и тревогу.
С наступлением рассвета оказалось, что кроме "Авроры" за нами следует только один "Жемчуг", а далее на горизонте никаких судов не было видно. Политовский поднялся на мостик и вскоре сообщил нам, что "Олег" находится южнее острова Цусима.
Возмущенные тем, что наши крейсера оторвались от эскадры и оказались дальше от Владивостока, чем были накануне, мы стали горячо обсуждать создавшееся положение.
Но вот на горизонте появился сначала миноносец "Бодрый", а затем и буксир "Свирь", - заполненные людьми с погибшего вспомогательного крейсера "Урал". Суда прошли мимо нас близко и сообщили, что направляются в Шанхай. Из реплики адмирала Энквиста можно было понять, что и он намерен идти туда с крейсерами. Тогда мы решили уговорить старших из офицеров попытаться убедить командира выслушать нас, для чего собрать военный совет. Уставом это вполне допускалось. К сожалению, наши надежды не осуществились. Офицеры, не возражая против нашего предложения, уклонились, однако, взять на себя инициативу, ссылаясь на то, что это-де будет нарушением воинской дисциплины. Во время одного из разговоров мимо нашей тройки прошел старший офицер капитан 2 ранга Посохов. Наши с ним отношения носили только официальный характер, как старший же товарищ он не пользовался нашими, особыми симпатиями.
Поэтому о своих волнениях мы сообщили ему только тогда, когда он сам спросил нас, о чем это мы так беспокоимся. Выслушав нас, он заявил, что вполне разделяет наши взгляды и постарается переговорить на этот счет с командиром. Не удовлетворившись, однако, его обещанием, мы начали осторожно прощупывать почву среди команды, чтобы узнать ее настроение.
Когда мы снова собрались вместе, выяснилось, что часть верхней команды, пожалуй бы, поддержала нас, если бы нам пришлось резко выступить против намерений начальства уйти в нейтральный порт. Что же касается нижней команды, то большинство ее было настроено против рискованных действий. Надо думать, что вид корабля после боя, лежавшие на юте убитые, наличие раненых, а главным образом, встреча с судами, шедшими в нейтральный порт, воздействовали на психику людей, находившихся в течение боя в закрытых помещениях корабля.
Во время наших разговоров неожиданно подошел капитан 2 ранга
Посохов и сообщил, что он был у командира и тот обещал нас вызвать. Вскоре нас действительно вызвали в кормовую походную каюту командира, где кроме нас присутствовали старший механик и 2-й механик капитан Глебов. Старший офицер заявил, что присоединяется к нашему мнению. Совещание было очень кратким.
Выслушав нас, капитан 1 ранга, Добротворский заявил, что он вполне одобряет и приветствует наше желание прорваться во
Владивосток, но осуществить это трудно, во-первых, потому, что цилиндр высокого давления правой машины дал трещину, а во-вторых, не хватит угля. В результате перебранки между механиками выяснилось, что угля должно хватить. Что же до трещины цилиндра, то мнения разошлись, ибо Мельницкий утверждал, что трещина была и раньше, и если цилиндр стянуть дополнительной обоймой, то он вполне выдержит. После этого Добротворский заявил, что он и сам был бы рад прорваться во
Владивосток, но что ему якобы мешает адмирал Энквист, однако он надеется, что тот перенесет свой флаг на "Аврору", где убит командир каперанг Егорьев и ранен старший офицер, и тогда он, Добротворский, приобретет свободу и соберет нас вновь для выработки плана дальнейших действий. Он добавил также, что ради освобождения от адмиральской опеки он попробует убедить Энквиста разрешить "Олегу" идти в Шанхай, поскольку крейсер с поврежденной машиной не дотянет до Манилы, куда флагман намерен вести "Аврору" и "Жемчуг".
Довольные и гордые своим успехом, мы с радостью через час или два проводили Энквиста на "Аврору". Однако нашей мечте не суждено было сбыться, ибо, едва "Аврора" поравнялась с нами и с ее мостика раздалось приветствие адмирала, Добротворский совершенно неожиданно закричал: "Иду с вами!" - и отдал приказание рулевому править в кильватер "Авроры". В ответ на мой вопрос: что же он делает? - мне было приказано убираться с мостика.
Что побудило Добротворского изменить свое решение идти во
Владивосток, остается для меня тайной. Помню хорошо, что за обедом, который подавался в каюте командира (кают-компания была занята ранеными), у нас с Добротворским произошел весьма резкий разговор, во время которого молодые несдержанные натуры нашей троицы заставили нас перейти всякие границы приличия и дисциплины. Добротворский выслушал все с большим терпением и выдержкой и в заключение сказал, что он относится с большим уважением к патриотическим порывам молодежи, но что здравый смысл заставляет его отказаться от прорыва, что он предоставляет нам право считать его трусом и кем еще нам угодно, но решения своего не изменит".
Я закрыл папку… Перед глазами стояли дымы горящих кораблей, трепетали сигнальные флаги, горячились молодые офицеры…
Последнее письмо весьма подтверждало семейную легенду Лебедевых о том, что Домерщиков надерзил в Маниле адмиралу Энквисту. Но… о "Пересвете" в уцелевшей переписке - ни слова. Да и вряд ли эта история интересовала автора "Цусимы".
И все же находка настраивала на оптимистический лад. Ведь вот же нашлись два письма. Быть может, точно так же хранятся где-нибудь и остальные бумаги Домерщикова.
Что, если они остались у одного из его друзей? У Политовского, Мельницкого или у бесфамильного пока Леонида Васильевича, работавшего в Морском музее?
Прежде чем выбрать тропинку на этом троепутье, я заказал в общем читальном зале книгу Сапарова "Фальшивые червонцы". История первого мужа Екатерины Николаевны - Николая Карташова не имела никакого отношения к гибели "Пересвета", но меня захватила судьба и этой женщины. Ведь личность моего героя раскрывалась и в ней…
Екатерина Николаевна никогда не была "врагом народа", и то, что ей пришлось провести в Сибири десять лет, - это случайность драматического свойства.
С Николенькой Карташовым она была знакома, по свидетельству Сергея Георгиевича Лебедева, с детства: двери их квартир выходили на одну лестничную площадку в доме на Кирочной. В 1915 году студент-экономист Петроградского университета ушел на фронт добровольцем и стал подпоручиком 20-го Финляндского драгунского полка. Ранней весной 1916 года он записался в партизанский рейдовый отряд штабс-ротмистра Петра Глазенапа. Набег на тыл германских войск начался для Карташова печально: под ним был убит конь. "А сам он, - как пишет Сапаров, - остался лежать в вонючей трясине с перебитыми пулеметной очередью ногами. Беспомощный, истекающий кровью, утративший всякую надежду на спасение.
Вытащил его из болота какой-то офицер их полка, версты две нес на спине. Фамилию своего спасителя он узнать не успел, так как был направлен в госпиталь и в драгунский полк больше не попал. Пытался узнавать, много раз писал однополчанам, но толку не было.
Спаситель сам разыскал его спустя двенадцать лет. Пришел к нему однажды вечером, напомнил ту историю, бесцеремонно напросился на ночлег. И вообще был человеком со многими странностями. О себе рассказывал мало, даже фамилию не назвал. Зови, дескать, Сашей, вполне этого достаточно.
Сперва говорил, будто работает на паровой мельнице возле Пскова, а в Ленинград приехал за запасными частями для двигателя, но позже, после основательной выпивки, сознался, что нелегально перешел советскую границу. У него специальные задания из-за кордона".
Карташов наотрез отказался сотрудничать с ним и попросил гостя забыть дорогу в его дом. Саша, он же бывший штаб-ротмистр Альберт Шиллер, дал "слово русского офицера", что он больше никогда здесь не появится. И… появился спустя месяц. Он умолял приютить его до утра и дать ему другую одежду. Заклинал фронтовой дружбой, былым спасением, честью… У Карташова не хватило решимости отказать. А на другой день он был арестован и отдан под суд за пособничество агенту иностранной разведки. Время было суровое - 1928 год, - и никто не собирался вникать в психологические нюансы отношений двух бывших офицеров. Человек, спасший Карташова, и погубил же его.
Екатерина Николаевна была выслана из Ленинграда. Там, на Оби, она встретила новую судьбу.
Еду из Публичной библиотеки на Дворцовую площадь - в Военно-морской архив. Низкие тучи едва не цеплялись за головы статуй на крыше Зимнего дворца. Призрачно, словно водяные знаки на державной бумаге, проступал из зимних сумерек острошпильный купол Адмиралтейства. Тем уютнее свет ламп на столах архива. Маленькие прожекторы, наведенные в прошлое…
Заказываю послужные списки Домерщикова, Политовского, Мельницкого.
Жизнь разбила дружную троицу, развела по разные стороны государственной границы. После революции Домерщиков и Мельницкий остались в Ленинграде, Политовский же оказался за кордоном - в Таллине, столице буржуазной Эстонии. Впрочем, тут не было идейных разногласий. Политовский остался жить там, где жил, - в Ревеле, и, будучи в семнадцатом году капитаном 1 ранга, командиром крейсера "Богатырь", не рискнул переменить место жительства. Там он и умер в 1936 году.
О Мельницком удалось узнать еще меньше: в первую мировую строил в Грозном толуоловый завод для флота, в советское время работал в Ленинграде наблюдающим за постройкой судов торгового флота.
- Посмотрите вот здесь еще. - Дежурная по залу, архивная муза в черном халате, кладет передо мной кубической толщины "Настольный список личного состава судов флота за 1916 год." Отыскиваю убористый абзац, посвященный Домерщикову. Ого! Это уже кое-что: "В чине за пребыванием в безвестном отсутствии и отставке 21.XII 1913 г. Окончил курс подводного плавания в 1915 году".
Но самое любопытное было то, что служба беглого мичмана обрывалась не в 1905 году, а в 1906-м. Список утверждал: "В 1905-06 гг. служил на крейсере II ранга "Жемчуг"".
Но ведь "Жемчуг" еще в 1905 году вместе с "Олегом" и "Авророй" покинул Манилу. "Жемчуг" ушел во Владивосток. Значит, Домерщиков оставил крейсер не на Филиппинах во время войны, а бежал из Владивостока!
Венский юрист называл его дезертиром, но это вовсе не так. С юридической точки зрения, оставление корабля в мирное время квалифицируется не как дезертирство, а как названо в списке - безвестное отсутствие.
Я искренне радовался тому, что в досье Палёнова возникла первая серьезная брешь: Домерщиков не был дезертиром!
Заблуждался и Иванов-Тринадцатый, утверждая в своих дневниках, что Домерщиков, "выбитый из равновесия обстановкой обезоруженного корабля, не имея характера спокойно ожидать окончания войны", оставил корабль и дезертировал в Австралию по любовным мотивам.
Впрочем, эта версия могла возникнуть и со слов самого Домерщикова. Чтобы не раскрывать истинных причин своего бегства из России, он мог отделаться от досужих расспросов бравадой насчет красивой американки (японки и т. п.).
Но что же его заставило бежать с "Жемчуга"?
Ищу ответ в старых владивостокских газетах. "Владивостокский листок" № 14 за 1906 год, репортаж о расстреле демонстрации 10 января.
Рукою очевидца:
"На 1-й Морской, в промежутках между цирком и Алеутской… строятся матросы… Впереди музыка, публика группируется сначала кучками, а затем тоже выстраивается, приблизительно, рядами. Шапки, шляпы, фуражки… Нетерпеливо движутся вперед… Идут… Поворот к зданию штаба - темно-зеленые щиты пулеметов. Между ними застыли солдатские и офицерские фигуры. Отчетливо виден офицер с поднятой шашкой…
Трубач дал сигнал. Резким движением шашка опускается вниз, у левого пулемета показывается роковой кудрявый дымок, и к его дроби присоединяются остальные…
Смерть… Люди гибнут… Последние ряды валятся как скошенные. Все смешалось: крики и стоны раненых, плач женщин и детей…
На трескотню пулеметов там и сям отзываются гулкие звуки винтовок и отрывистое хлопанье револьверов. Это - остатки рассеянных матросов, засевших за заборами и домами. К телеграфному столбу прижался матрос… Второй реприз пулеметов. Матрос отскакивает от столба и, шатаясь, пытается бежать по улице. Через несколько шагов, как сброшенный вихрем, он падает на землю. На этот раз - окончательно. Вот показываются носилки. Идет санитар, чтобы подобрать раненых.
Снова трещит пулемет… и смертельно раненный санитар падает".
На "Жемчуге" тоже было неспокойно. О том, что происходило на корабле, узнаю из историко-революционного сборника "На вахте Революции", выпущенного в 1926 году в Ленинграде.