* * *
Кстати: что делается в нашей литературе? Увы, она предчувствует весну, несмотря на зимний холод и снег, которые так некстати превратили весну в зиму, – предчувствует весну – и начинает погружаться в свою обычную летаргию, которая продолжится до последних дней осени. Итак, остаются одни журналы, которые так и сяк, но все же бодрствуют в продолжение целого года. Что же нового в журналах? – Самая последняя и самая забавная новость в них – это рецензия "Библиотеки для чтения" на издание сочинений Гоголя в четырех томах. Эта рецензия особенно замечательна тем, что, за исключением немногих умышленно и неумышленно ложных взглядов, выраженных неприлично-бранчивыми фразами, о самих сочинениях почти ничего не сказано, а между тем рецензия довольно длинна. О чем же говорится в ней? – О том, что Гоголь зазнался, подчинясь прискорбному ослеплению самолюбия; что его понятия о своем значении в искусстве раздувались более и более; что надобно же будет, рано или поздно, его колоссальному тщеславию подать в отставку от потешного звания "первого поэта нашего времени" за неспособностью к этому званию и за ранами, нанесенными самолюбию (чьему? – не сказано в рецензии, но должно думать, что самолюбию рецензента "Библиотеки"); что ему, рецензенту, иногда становится страшно, чтобы, для большого эффекту, Гомер Второй (то есть Гоголь) не закололся, и тому подобное… Все это не выдумано и нисколько не преувеличено нами: все это напечатано в "Литературной летописи" "Библиотеки для чтения" за март нынешнего года… Мы сочли необходимым подобное уверение с нашей стороны, что фразы "Библиотеки" переданы нами верно, без искажения и без преувеличения: читая их, мы не верили собственным глазам; а когда убедились, что наши глаза не обманывают нас, то не шутя стали бояться, чтобы "почтеннейший" рецензент, для большего эффекту, не закололся: ибо подобные фразы явно обнаруживают расстройство, вследствие сильного припадка отчаяния. К какой стати, вместо разбора сочинений автора, толковать о его самолюбии, действительности которого, к довершению всего, еще и доказать нечем? "Вечера на хуторе" Гоголю кажутся менее заслуживающими внимания публики, чем позднейшие его произведения: если и допустить, что он ошибается, то где же тут самолюбие? Разве смотреть ошибочно на свои произведения – все равно, что увлекаться тщеславием? Да и кто дал право рецензенту "Библиотеки" на цензорство нравов писателей? Если он видит в себе идеал скромности, при огромном таланте – перед ним, – он может, сколько ему угодно, любоваться своими нравственными совершенствами, одному ему известными; но пусть удержится от скромного стремления называть печатно известного писателя зазнайкою, хвастуном, помешанным от самолюбия и т. п. Такие замашки обнаруживают явно беспокойство и смущение духа! Мы знаем, что рецензент "Библиотеки" никогда не отличался эстетическим вкусом, мы помним, что он бранил Пушкина и превозносил г. Тимофеева, поставил ни во что лучшее произведение Лажечникова – "Ледяной дом" и превозносил до небес плохой роман г. Степанова – "Постоялый двор"; с презрением отзывался об исторических романах Вальтера Скотта – и провозгласил г. Кукольника великим гением… Итак, нисколько не удивительно, что сочинения Гоголя недоступны, по своей высоте, для вкуса и разумения рецепиента "Библиотеки", и если бы его суждения о них проистекали только из безвкусия и незнания в деле изящного, то мы и не обратили бы на них никакого внимания, снисходительно позволя ему судить и рядить по крайнему его разумению. Но нет! В его бранчивых приговорах, кроме безвкусия и неведения, выказывается еще и худо скрываемая враждебность, какое-то ожесточение против таланта Гоголя. Люди, не имеющие эстетического вкуса и эстетического образования, могут находить, например, комедию Гоголя "Женитьба" слабою, неудачною, если хотите; но никто из людей грамотных не скажет, чтобы в ней не было смысла. Что касается до "Разъезда", это превосходное произведение обратило на себя общее внимание и общие похвалы и друзей и недругов таланта Гоголя; а рецензент "Библиотеки" смело утверждает, что нелепее этой пьесы мир ничего не производил… Нет! как бы ни старался рецензент уверять нас в своем безвкусии и неведении, – мы поверим ему только наполовину, а другую отнесем к раздражительности глубоко оскорбленного самолюбия, которое сознало наконец бедность своего авторского дарования. И, конечно, Гоголь был виною этого сознания, равно как и того, что "Дева чудная", которую сочинитель обещал более года назад тому кончить и издать особою книгою, не являлась в свет… После гоголевского юмора трудно иметь свой юмор; а после "Миргорода", повестей вроде "Шинели", романа вроде "Мертвых душ", кто же улыбнется при чтении "Фантастических путешествий" Барона Брамбеуса и его повестей, где мандаринши ищут у себя блох и подобные тому грубые сальности издают от себя свой особенный запах?.. Нет, прошла, давно прошла пора авторского и юмористического гарцования для сочинителей вроде Барона Брамбеуса! Конечно, в этом опять-таки виноват Гоголь же, но, как говорит пословица, без вины виноват. Забавнее всего нападки рецензента "Библиотеки" на грязные картины в сочинениях Гоголя: подумаешь, дело идет о повестях Барона Брамбеуса… Особенно возмущает нашего благовоспитанного рецензента то, что герои Гоголя сморкаются, чихают и падают и что они ругаются канальями, подлецами, мошенниками, свиньями, свинтусами и фетюками… Все это кажется ему особенно несовместным с идеею поэмы: видно, что эту идею он вычитал из пиитики г. Толмачева или г. Георгиевского, где поэмы прописано сочинять непременно стихами и непременно "высоким слогом". Должно быть, ученому рецензенту неизвестно, как в поэме поэм – "Илиаде" не только люди, но и боги ругаются друг с другом не лучше героев повестей Гоголя: так, например, в XXI песне Арей называет Палладу "наглою мухою", а Гера-богиня Артемиду-богиню – "бесстыдною псицею", или, говоря проще, – "сукою". Скажут: это недостатки поэзии грубых времен: старые песни! не недостатки, а верное изображение современной действительности, с ее бытом и ее понятиями! Г-н Полевой выдумал с горя называть юмор Гоголя "малороссийским жартом"; рецензент "Библиотеки", во всем другом несогласный с г. Полевым, с радостию подхватил это слово "жарт" – и вышла нелепость: ибо малороссийский глагол жартовать значит – любезничать с женщинами, следовательно, слово жарт не имеет никакого соотношения с понятием о каком бы то ни было юморе – малороссийском или великороссийском… Очень забавно также видеть, как старается рецензент прикрыть неблаговидные чувства свои к таланту Гоголя противоречащими брани похвалами: из Поль де Коков он уже произвел его в Диккенса, "Вечера на хуторе" похваливает, "Старосветских помещиков" находит художественным созданием, с похвалою отзывается о "Тарасе Бульбе" в его первобытном виде, но для того, чтобы тем больше унизить это произведение, вновь переделанное автором. И в то же время все эти повести в глазах нашего рецензента не более, как анекдоты!.. Как все это мелко и ничтожно!
* * *
Новое доказательство старой истины – что худо рассчитанные удары бьют по воздуху или задевают самого же бойца, – представляет собою и наша журнальная кумушка "Северная пчела". Мы думали, что после выхода 3-й книжки "Отечественных записок" она догадается, что пора ей замолчать, и мысленно уже прощались с нею. Но привычка к брани и мелочным придиркам – вторая природа для этой достолюбезной газеты, – и вот она снова придирается к "Отечественным запискам". Заговаривать с нею мы никогда не были и не будем намерены; но отвечать ей положили себе за неизменное правило. В 52 № своем, умолчав о том, что рассердило ее в 3-й книжке "Отечественных записок", – "Северная пчела" ни с того, ни с сего, как муха вокруг огня, засуетилась около нашей статьи о Державине и… опалила себе крылья. Выдергивая там и сям отдельные фразы из нашей статьи, "Северная пчела" прибавляет к ним остроумные восклицания собственного изобретения и думает, что она говорит дельно, остро и доказательно. Давно ли она говорила, что Державин перейдет к потомству с слишком легкою ношею? а теперь, чтобы только попротиворечить "Отечественным запискам", рассуждает о Державине уже совершенно другим тоном – именно тоном пиитик гг. Толмачева, Греча, Плаксина, Георгиевского и подобных им. Державина идеи, говорит она, не для своего только времени, но всегда хороши: ибо он воспевал добродетель и истину. Прекрасно; но вопрос заключается не в одном том, чтб воспевал, но еще и как воспевал. Лучшим доказательством этому могут служить стихи Державина же о бессмертии души, выписанные в статье "Северной пчелы": мысль стихов прекрасна и истинна, а стихи из рук вон – плохи. И потому стихов читать теперь никто не станет; следственно, и мысли их не узнает. Надергав несколько фраз из разных мест большой статьи, не мудрено найти между ними противоречие, особенно при явном желании найти его во что бы ни стало: поэтому мы не будем спорить с "Северной пчелою" об этом предмете. Как понимает или как хочет понимать она все, касающееся до "Отечественных записок", – видно из того, что смешную пародию на пьяно-студентские стихи, напечатанную в "Смеси" "Отечественных записок", приняла она за настоящие стихи!.. Впрочем, может быть, она сделала это и без умысла, в простоте ума и сердца: ведь не всякому же дано понимать иронию, и есть много людей, которые все понимают только в буквальном смысле, даже если их уверяют, что они необыкновенно умны… Наконец "Северная пчела" все эти мелкие придирки повершает формальною выдумкою, как доказательством своего бессилия. В "Отечественных записках" 1840 года (т. X, отд. V, стр. 29–30) было сказано, что после Лермонтова из современных живых поэтов (гг. Кукольника, Бенедиктова, Бернета, Красова и пр.) "поэзия Кольцова есть не современно важное, но безотносительно примечательное явление" и что "никого из явившихся вместе с ним и после него нельзя поставить с ним наряду". И что же? "Северная пчела" уверяет, будто мы Кольцова поставили выше Гомера, Данта, Шекспира, Пушкина, Гоголя!!!.. Вот до чего дошла эта жалкая газета: она перечитывает старые годы "Отечественных записок", чтобы переиначивать из них фразы и навязывать им нелепости, которых они и не думали говорить!.. В 57 № той же газеты г. Булгарин сравнивает себя с Сократом, в которого один афинянин бросил грязью; а "Отечественные записки", "Литературную газету" и "Москвитянина" сравнивает с этим афинянином!.. Вот поистине забавное сравнение! Г-н Булгарин и – Сократ!.. Сократ и – г. Булгарин!.. Удивительное сближение! Действительно, в жизни сих двух великих людей очень много сходного, хотя они и разделены тысячелетиями!.. -
* * *
В прошлой книжке "Отечественных записок" мы представили публике интересный по своей странности и дикости факт современной русской литературы: доказательства "Маяка", что русские литераторы должны выражаться маленько мужицкими словами: "Маяк", в отношении к странности мнений и языка, можно назвать петербургским "Москвитянином"; теперь мы представим не менее любопытный факт суждений и тона московского "Маяка". Разбирая в мартовской своей книжке "Утреннюю зарю", альманах г. Владиславлева, вышедший еще в конце ноября прошлого года, рецензент распространился, между прочим, о "Медведе", повести графа Соллогуба, и по поводу этой повести поведал смиренной братии мудрость велию в сицевых словесах:
Знающие наизусть все подробности П(п)етербургского света говорят, что для них повесть еще занимательнее, потому что они могут вернее судить о сходстве копии с оригиналом самой жизни. Такое удовольствие не касается искусства, но подает нам повод к наблюдению над странною переимчивостию нашей северной С(с)толицы и над некоторыми особенностями ее нравов. В своенравном до безумия Париже явилась у людей странная охота титуловать себя именами животных, называться львами, львицами, тиграми и проч. Если вникнуть в дело, так ведь оно очень гадко: эте(и) имена не признак ли какого-то материального пресыщения жизнию в тех людях, которые удалились от христианства? Странным покажется в наше время такое возвращение ко временам языческим, а оно до того верно, что следующие слова Иоанна Златоуста как будто сегодня написаны: "Какое можешь представить благовидное извинение в том, что из льва делаешь человека, а о себе не заботишься, когда из человека делаешься львом"… Нейдет ли это к нашему времени, когда человек постиг чудное искусство доводить зверство львиное до кротости и общения человеческого, а сам вздумал называться именами самых хищных животных, как будто хвастаясь своею животного натурою…
И проч. Всего не выписываем: довольно и этого; судить об этом факте не хотим: он говорит сам за себя…
Продолжение
В № 129-м ("Северной пчелы") один из ее фельетонистов объявил важную истину по вопросу, почему нынче не пишут более сказок вроде "Модной жены" Дмитриева? – Вы, верно, скажете: потому же, почему нынче не пудрят волос, не носят фижм и мушек, не танцуют менуэта и не поют:
Стонет сизый голубочик,
Стонет он и день и ночь,
Его миленький дружочик
Отлетел далеко прочь!
и прочая. Извините! Г-н фельетонист уверяет, что не пишут потому, что не умеют писать таких сказок. А не умеют, разумеется, потому, что нынче нет талантов, равных таланту Дмитриева. Ну, посудите сами, хорошо ли это? Что Дмитриев был стихотворец с большим талантом и даже поэт не без дарования, – в этом нет ни малейшего сомнения. А с которого времени перестали на Руси писать сказки вроде "Модной жены" Дмитриева и вообще всякие сказки в духе XVIII века? Сколько мы помним, давно! После Дмитриева явился на Руси поэт неизмеримо выше его – Жуковский; он не написал ни одной сказки, и уж, верно, не по недостатку таланта. Правда, поэт, бывший после Дмитриева и тоже стоящий неизмеримо выше его, – Батюшков, написал одну сказку; но его "Странствователь и домосед" был последнею сказкою в этом роде, появление которой, несмотря на достоинство языка и рассказа, уже не произвело никакого особенного впечатления на современников. А сказка эта напечатана в первый раз в "Амфионе" Мерзлякова в 1815 году, следовательно, около двадцати восьми лет тому назад, и с тех пор уже не было на русском языке ни одной сказки в таком роде. Неужели же Батюшков был последний даровитый поэт на Руси и после него не было ни одного поэта с равным ему талантом? Не знаем, право; но после Батюшкова был Пушкин, Грибоедов, Лермонтов… Неужели же у этих поэтов не стало бы таланта для того, чтоб написать безделку вроде "Модной жены"?..