Окончательно испортил настроение фюреру, несмотря на победы многих немецких спортсменов или хотя бы представителей "арийской расы", темнокожий американец Джесси Оуэнс, завоевавший четыре золотые медали: в беге на 100 и 200 метров, в спринтерской эстафете 100x4 и прыжках в длину! В последнем виде он выиграл у "немецкой надежды" Луца Лонга. Когда Оуэнс взял свое третье "золото", Гитлер опять покинул стадион, чтобы не присутствовать при торжественной церемонии вручения награды победителю, хотя обязательно оставался, если медаль доставалась немцу.
В канун Олимпийских игр рейхсминистр Геббельс выпустил на экраны всех кинотеатров страны полнометражный документальный фильм "Триумф воли" - о нацистском партсъезде 1934 года. Сняла фильм одна из лучших режиссеров-документалистов Лени Рифеншталь. Она же сняла грандиозный и весьма одиозный фильм об играх 1936 года в Берлине. Эта картина - "Олимпия" - вышла на экраны лишь в 1938 году, и Александр Коротков, которого, разумеется, интересовали лишь кадры, запечатлевшие чисто спортивные эпизоды, смог посмотреть ее в 1940 году, когда неисповедимые пути разведчика снова привели его в Берлин.
Меж тем на Родине происходили события, повергшие в шок население страны, события загадочные, непонятные и пугающие. Более того, и по сей день, спустя десятилетия, мы знаем далеко не все, по многим моментам недоумеваем, теряемся в догадках, блуждаем в многочисленных версиях, порой противоречащих друг другу.
20 августа 1936 года начался первый из так называемых московских процессов - по делу "Объединенного троцкистско-зиновьевского центра". На скамье подсудимых сидели шестнадцать человек, в том числе ближайшие соратники Ленина - Лев Каменев и Григорий Зиновьев, герой Гражданской войны Иван Смирнов и другие, менее известные фигуранты. Все они в ходе скоротечного процесса под председательством печально знаменитого упыря Василия Ульриха при прокуроре Андрее Вышинском были приговорены к смертной казни. И незамедлительно расстреляны 25 августа.
Затем произошло совсем непонятное. Ровно через месяц, 26 сентября, главный организатор судилища Генрих Ягода был отстранен от должности наркома внутренних дел и назначен наркомом связи, сменив на этом посту Алексея Рыкова. Через четыре месяца Ягоду лишили звания Генерального комиссара госбезопасности, а 4 апреля 1937 года арестовали.
Новьм наркомом был назначен известный до того лишь в узкой среде партийных аппаратчиков Николай Иванович Ежов, светлоглазый человечек, почти карлик (рост - 150 сантиметров), обладавший несильным, но приятным тенорком (в былые времена он любил в компании петь народные песни, в последние же годы жизни пристрастился к алкоголю).
Наркомом Ежов стал в сорок один год. Он происходил из рабочей семьи и сам в молодости был рабочим. Образование имел низшее, но в юности много читал и даже заслужил потому в своей среде прозвище Колька-книжник. Сохранились собственноручно написанные им документы; они составлены грамотно, грамматических и синтаксических ошибок почти нет. Да и сам слог, равно как и почерк, нареканий не вызывают. Жена Ежова - Евгения Соломоновна (урожденная Фейгенберг) была женщиной интеллигентной, работала редактором в основанном М. Горьким журнале "СССР на стройке". Ежова была знакома со многими известными писателями, артистами, художниками. Когда-то у нее был роман с Исааком Бабелем. Поэтому Бабель часто бывал у Ежовых в доме. Приходили сюда и другие знаменитости: Самуил Маршак, Лев Кассиль, Леонид Утесов…
Детей у Ежовых не было, и они удочерили девочку-сироту, взятую из приюта.
К моменту назначения в НКВД Николай Ежов занимал несколько ответственейших постов: одновременно он был секретарем ЦК ВКП(б), председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), а затем и членом Исполкома Коминтерна. Как секретарь ЦК Ежов курировал деятельность НКВД, лично участвовал в подготовке судебных процессов, присутствовал при допросах главных обвиняемых.
Примечательно, что все старые партийцы, знававшие Ежова примерно до конца 1934 года, отзывались о нем как о человеке мягком, незлобивом, приятном во всех отношениях. Между тем с этой личностью, по сравнению с его предшественником Ягодой абсолютно непримечательной, связан самый страшный и кровавый период в истории СССР - разгар Большого террора. Самое слово "ежовщина" стало синонимом массовых необоснованных арестов, пыток на допросах, фальсификации следственных дел, скоропалительных масштабных расстрелов, а то и бессудных убийств. На выпущенных в ту пору плакатах и открытках обыгрывались зловеще фамилии вождя и его верного наркома: "Стальные ежовые рукавицы"…
Чем привлекла генсека эта странная - на первый взгляд фигура?
Свою роль при отборе кандидатов (среди них рассматривался, в частности, Анастас Микоян), по мнению автора, сыграли следующие обстоятельства. Ежов не только никогда не примыкал ни к какой оппозиции, но вообще даже почти не был знаком с видными партийцами, такими, как Николай Бухарин, Лев Каменев, Григорий Зиновьев, Алексей Рыков. Он был одиночкой, сам по себе никем. Но абсолютно, по-собачьи, предан Сталину. А потому и опираться в своей деятельности на любом посту, партийном или государственном, мог только лично на Сталина. И далее: вождь разглядел, что этот маленький, ясноглазый, вежливый со всеми человечек обладает на самом деле железной волей и исключительными способностями исполнителя.
Одним из первых шагов Ежова на новом посту была… смена рабочего кабинета. Он покинул старый, в котором работал еще Феликс Дзержинский, и приказал оборудовать для себя новый, на другом этаже. Отныне этот этаж был фактически изолирован от остального здания. Раньше любой сотрудник центрального аппарата имел возможность, в случае надобности, прийти к председателю ОГПУ или наркому. Теперь даже начальники отделов могли предстать пред ним только по вызову или же по согласованию с его секретариатом. К тому же даже они должны были при входе на "наркомовский этаж" предъявить особому посту документы. И, разумеется, оставив личное оружие в своих кабинетах.
Едва освоившись на Лубянке, Ежов дал откровенное указание о масштабном и повсеместном усилении "чистки", начать которую следовало с самого НКВД. 18 марта 1937 года, выступая с докладом на собрании руководящих сотрудников наркомата, он заявил, что даже в этом ведомстве шпионы заняли все руководящие посты. К изумлению и ужасу присутствующих, Ежов заявил, что пора "твердо усвоить, что и Феликс Эдмундович Дзержинский имел свои колебания в 1925–1926 годах. И он проводил иногда колеблющуюся политику".
То была прямая угроза в адрес старых чекистов, пришедших в органы государственной безопасности еще при Дзержинском. Она означала, что никакие прежние заслуги, длительный партийный и чекистский стаж, ордена не спасут в случае причисления к "шпионам" и "изменникам".
Примечателен и такой факт: по воспоминаниям некоторых людей, переживших Большой террор в заключении, именно в ночь с 17 на 18 марта по всем следственным тюрьмам, словно по команде, следователи впервые стали жестоко избивать арестованных, требуя от них признательных показаний. Ранее меры физического воздействия применялись относительно редко и как бы втихую, а не столь откровенно.
В первые же несколько недель Ежов снял со своих постов и арестовал свыше трехсот ответственных сотрудников центрального аппарата НКВД, а также руководителей органов госбезопасности на местах. Всего же за два года Ежов, по его собственному выражению, "почистил, но не достаточно" четырнадцать тысяч чекистов. Подавляющее большинство из них было расстреляно, если не сразу по вынесении смертного приговора, то позднее, в лагерях, как это случилось, к примеру, с бывшими руководителями Ленинградского управления НКВД Филиппом Медведем и Иваном Запорожцем. Только двое - бывший нарком НКВД Генрих Ягода и многолетний руководитель его секретариата, а по совместительству и Особого совещания Павел Буланов (только что награжденный орденом Ленина) были выставлены на открытый процесс по делу Николая Бухарина, Алексея Рыкова и других, в ходе которого и были официально приговорены к ВМН (эта аббревиатура расшифровывалась как "высшая мера наказания"), то есть расстрелу. ВМН сменила старую формулу: "высшая мера социальной защиты".
В первую очередь уничтожались старые чекисты, зачастую большевики с дореволюционным стажем, люди объективно честные и порядочные, такие, к примеру, как Артур Артузов, просто неспособные к фабрикации липовых дел, избиениям арестованных и иным подлым методам. Однако с не меньшим рвением уничтожали и сотрудников, по моральным и нравственным качествам являвших прямую противоположность первым, вроде Якова Агранова. Этих за то, что они слишком много знали, а потому представляли потенциальную угрозу. По этой причине Ежов репрессировал со временем даже тех, кого он сам назначил на место арестованных и осужденных ранее чекистов, работавших еще при Ягоде. Такая участь, к примеру, постигла его выдвиженцев - замнаркома, комиссара госбезопасности первого ранга Леонида Заковского, комиссара госбезопасности второго ранга Израиля Леплевского и многих других. Как "много знающие" были уничтожены бывшие чекисты, давно работавшие в других отраслях, вроде Станислава Мессинга и Яна Ольского.
Были репрессированы и многие чекисты, по сути, не входившие ни в первую, ни во вторую группу обреченных. В этом тоже таился великий смысл. Подобные вроде бы беспочвенные аресты преследовали цель внести в души сотрудников слепой, парализующий волю страх, убедить, что каждый из них уязвим и в любой момент может оказаться в камере внутренней тюрьмы собственного наркомата или областного управления, где его будет допрашивать, и жестоко, вчерашний сосед по рабочему кабинету. Так выковывали или, точнее, лепили готовых на все исполнителей. Попутно ломали и ранее честных, добросовестных профессионалов.
Автору довелось разговаривать с несколькими ветеранами-чекистами, пережившими ту зловещую пору, в том числе и с отсидевшими: генералами Л. Райхманом, В. Ильиным, П. Судоплатовым, полковниками Я. Матусовым, Н. Микава, А. Свердловым и другими. Задавал им прямой вопрос: как вы относились к этим арестам в собственных рядах? Неужто верили, что эти люди, со многими из которых вы работали вместе годами, действительно немецко-английско-польско-французские и прочие шпионы, диверсанты, террористы?
Верили, не верили, сомневались, старались ни о чем не размышлять, нужно было выполнять свой долг, стиснув зубы и тому подобное. Всякое пришлось услышать. Честно сознаюсь: ничего толком не понял, ни к каким определенным выводам не пришел. Видимо, сие просто лежит за пределами понимания людей нынешних поколений. Это все равно что представить мир глазами стрекозы, обладающей фасеточными органами зрения.
Случались и ответы необычные. Последний участник легендарной операции "Трест", соратник Артузова Борис Игнатьевич Гудзь (ему в нынешнем году исполнится сто три года!), рассказывал автору:
"Когда стало известно, что к нам в отдел приходит с Украины Леплевский, я понял, что надо спешно уходить. У Леплевского была прочная репутация великого мастера в соответствии со своей фамилией лепить липовые дела. Я заниматься подобными мерзостями не намеревался. Нас в КРО Артузов не так воспитывал. Тогда я и мой друг Саша Агаянц (тот самый "Рубен", при котором позднее в Берлине работал Александр Коротков. - Т. Г.) немедленно подали рапорты, чтобы нас послали работать в Сибирь. Там тогда подняла голову японская разведка и ощущалась большая нужда в опытных контрразведчиках. Позже Артузов забрал меня с собой в Разведупр. В РККА мне присвоили звание полкового комиссара, по-нынешнему полковника".
В том же 1937 году ЦК ВКП(б) принял, должно быть, самое позорное постановление во всей истории Коммунистической партии страны, добавим, и самое засекреченное: "ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод".
Как трактовать понятия "в виде исключения" и "явный враг народа", следователь решал по своему усмотрению. На практике пытки и обычные избиения применялись ко всем арестованным по "контрреволюционной" 58-й статье без исключения. Варьировались лишь их форма, жестокость, продолжительность. Некоторых несчастных ломали сразу, на других уходили месяцы. Тех, кто выдерживал все муки или на заседании Военной коллегии отказывался от данных на следствии показаний, все равно осуждали. Поскольку приговор почти в каждом случае был уже заранее согласован и заготовлен. Приговоры в отношении лиц, занимающих видное положение, визировали целыми списками - десятки, а то и сотни имен - лично генсек И. Сталин и предсовнаркома В. Молотов.
Большая часть центрального аппарата Иностранного отдела была истреблена сразу. Резидентов же и оперативных сотрудников, находившихся за рубежом, как правило, отзывали под благовидным предлогом (например отпуска или перевода в другую страну) и арестовывали в Москве, иногда прямо на вокзале.
Такому же разгрому подвергся и Разведупр Красной Армии. Были расстреляны легендарный руководитель военной разведки армейский комиссар второго ранга Ян Берзин ("Старик") и его преемник комкор Семен Урицкий, выдающиеся разведчики обоих ведомств Александр Миров-Абрамов, Теодор Малли, Карл Силли, Оскар Стигга, Альфред Тальтынь, Иван Тубола, Григорий Сыроежкин, Отто Штейнбрюк, Андрей Федоров, Христофор Салнынь…
Автор не берется судить о переживаниях, которые не мог не испытывать тогда в Берлине Александр Коротков. Насколько известно, ими он никогда и ни с кем не делился.
В довершение всего 17 февраля 1938 года прямо в кабинете нового первого замнаркома НКВД и начальника ГУГБ комкора Михаила Фриновского от сердечного приступа умер начальник разведки Абрам Аронович Слуцкий. (По сей день ходят упорные слухи, что он был отравлен. Но сенсационное утверждение никаких оснований под собой не имеет.)
Слуцкого заменил старший майор госбезопасности Залман Пассов, которого не все сотрудники успели даже узнать в лицо, поскольку всего через пять месяцев его тоже арестовали. (Расстрелян Пассов был в феврале 1940 года, уже при Берии.)
В целях "конспирации" всем отделам ГУГБ были присвоены номера. Разумеется, к настоящему укреплению бдительности эта чисто канцелярская мера никакого отношения не имела, равно как и отсутствие вывески на здании НКВД СССР. Бывший Иностранный отдел стал 7-м отделом ГУГБ.
Впрочем, очень скоро произошла очередная реорганизация, и внешняя разведка стала 5-м отделом (по старой памяти ее все равно сотрудники между собой называли ИНО).
…Как бы то ни было, работник представительства Наркомтяжпрома СССР в Берлине Владимир Петрович Коротких, он же Александр Михайлович Коротков, невзирая на смену обоих своих наркомов - Генриха Ягоды и Серго Орджоникидзе, - продолжал добросовестно выполнять служебные обязанности до последнего дня командировки.
Уже в Москве он получил новый приказ. Ему надлежало выехать во Францию с секретнейшим заданием особого рода.
"ЛИТЕРНЫЕ" ДЕЛА
Задания, которые Александру Короткову пришлось выполнить в 1938 году, он получил от руководства разведки, но исходили они от самого Сталина. Вспоминать сегодня об этом неприятно, и автор предвидит, что найдутся читатели, которые воскликнут: а стоит ли об этом писать, напоминать лишний раз о неприглядных эпизодах нашей истории, тем более в книге о человеке героическом, с неоспоримыми заслугами перед Отечеством? Стоит, не стоит - в честно излагаемой истории это не предмет для обсуждения. Писать надо обо всем, что имело место в прошлом, далеком или не столь отдаленном (в коем неприглядного, трагического и постыдного, увы, тоже хватает). Но не навязывая людям, жившим в тогдашние времена, наши нынешние представления обо всем на свете, начиная с теорий о природе вирусов и кончая трактовками дефиниций Добра и Зла.
Речь идет о боевых операциях, на языке спецслужб - терактах (иногда их не совсем точно называли "литерными" делами), а если проще - физическом уничтожении разведчиками-нелегалами за рубежом лиц, представлявших по взглядам тех, кто имел право отдавать приказы, реальную угрозу государству.
Эта проблема вызывала и будет вызывать еще не у одного поколения бескомпромиссные споры, позиции сторон будут зависеть от политических, религиозных, нравственных взглядов спорящих, степени их информированности, национального менталитета, даже пола и возраста. Подобные акции с известной натяжкой можно считать одним из вариантов смертной казни, в отношении к которой ничего общего с единодушием не наблюдается. Как показывают социологические опросы, большинство населения России убеждено, что отмена "исключительной меры наказания" в нашей стране в нынешние времена неслыханного роста тяжких преступлений - преждевременна. Однако то же большинство сегодня безоговорочно относится резко отрицательно к терактам, осуществленным советскими спецслужбами за рубежом в прошлом. Хотя бы потому, что они всегда противоречили нормам международного права, являясь грубым вмешательством во внутренние дела тех стран, где проводились.
Однако следует учитывать (это не означает прощать, но лишь понимать) - распоряжение о проведении подобных операций, а также их исполнение (что всегда было связано с реальнейшим риском для жизни) осуществляли люди, которые жили в другое время, думали иначе, чем мы, совсем по-другому относились к проблемам человеческого и общественного бытия, в частности к вопросу о жизни и смерти.