Московское "Динамо" в том сезоне уверенно, тур за туром, шло к чемпионскому званию. По-прежнему блистали Михаил Семичастный и Михаил Якушин. Новую силу нападению придал переведенный из Ленинграда неудержимый в рывке к штрафной, азартный, с сильнейшим ударом Сергей Соловьев, чем-то похожий на Григория Мелехова в исполнении популярного киноактера Андрея Абрикосова. Понравился москвичам и пришедший вместе с Соловьевым стройный, худощавый, техничный и умный на поле Николай Дементьев, очень похожий на своего знаменитого старшего брата Петра - легендарного "Пеку", только ростом повыше.
С приходом нового старшего тренера Бориса Аркадьева московское "Динамо" перешло на принципиально новый рисунок игры: нападающие (тогда их в каждой команде насчитывалось пятеро!) непрерывно менялись местами, чем смешивали все карты защитникам соперника, в то же время полузащитники стали активно подключаться к атаке. Это было новым словом в тактике футбола. В результате динамовцы не только стали чемпионами, но и установили своеобразный рекорд, одержав по ходу сезона одиннадцать побед подряд!
В "Спартаке" все так же выделялась знаменитая троица братьев Старостиных, не ведавших, что это их последний сезон, и лучший, возможно, вратарь тех лет Анатолий Акимов. В ЦДКА в полную силу заиграл форвард, ставший годы спустя легендой советского футбола - Григорий Федотов. Да и у иногородних гостей было на кого посмотреть, кем полюбоваться, чего стоил один техничный и сдержанный - не по темпераменту остальных партнеров - тонкий тактик Борис Пайчадзе в тбилисском "Динамо".
Зрительские радости помогали Короткову отвлечься от тягостных размышлений в те недели и месяцы, что он ждал ответа на свое письмо. Прекрасно понимал, что вместо ответа за ним могут однажды ночью приехать. Но никто не приехал. Просто однажды раздался телефонный звонок, ближе к вечеру, и чей-то незнакомый голос (фамилию звонивший назвал, но как-то невнятно) предложил товарищу Короткову завтра в семнадцать-ноль-ноль явиться в наркомат к товарищу Фитину. Вот и все.
Назначение Короткова с повышением в должности после периода явной опалы стало для многих полной неожиданностью. Почему это произошло, в НКВД знал лишь один человек - сам нарком Берия.
Берия быстро понял, что этот строптивый парень в доверенные опричники, вроде Богдана Кобулова или Сергея Гоглидзе, не годится, но на своей - разведывательной стезе будет работать добросовестно. Что же, его, Берию, это вполне устраивает. А то, что провел этот самый Коротков несколько месяцев в "отстойнике", вовсе неплохо. Больше стараться будет…
Разумеется, по указанию Берии сотрудники соответствующего отделения отдела кадров провели очередную (в который раз!) глубокую проверку Короткова и его жены. В который раз нашли: "По анкетным данным значится, что КОРОТКОВ А. М. был принят по рекомендации бывш. секретаря ЯГОДЫ - ГЕРСОНА, с которым был знаком по работе в "Динамо".
Преступной связи КОРОТКОВА А. М. с ГЕРСОНОМ не установлено".
Эта связь и не могла быть объективно установлена, поскольку "врагом народа" Герсон никогда не был. Но в данном случае для Короткова имело значение лишь это заключение: "не установлено". И дата: 23 мая 1940 года.
Летом 1940 года произошло важное событие международного масштаба: была, как тогда выражались, "восстановлена" советская власть в трех прибалтийских государствах. Соответственно, образованы Латвийская, Литовская и Эстонская ССР, вошедшие в состав Советского Союза. Туда по приказу Берии сразу были направлены из Центра, Украины, Белоруссии мощные команды сотрудников НКВД для выявления, депортации и частично репрессирования "контрреволюционного и антисоветского элемента". Набралось этого "элемента" многие десятки тысяч человек, включая членов семей.
Выполнив это "важное особое задание", сотрудники возвращались назад, отягощенные контейнерами конфискованного или скупленного за бесценок добра: вывозили мебельные гарнитуры, пианино, фарфоровые сервизы, аккордеоны, мотоциклы, непременно часы и - отрезы. Шерстяные и шелковые ткани были в те годы мерилом и залогом благополучия и достатка. Так и говорили завистливо соседи: такой-то привез шесть отрезов. Годами прели они потом в сундуках и комодах, пересыпанные нафталином. Думать о позорной грабиловке было противно и тошно. Говорить опасно.
Для обычной же московской публики присоединение прибалтийских республик (а ранее Западной Украины и Западной Белоруссии, а также Бессарабии) означало появление в магазинах новых сортов конфет, главным образом, рижских, в ярких цветастых обертках (к радости ребят, коллекционирующих "фантики"), сигарет вместо привычных папирос, а на черном рынке пластинок с записями запретных Петра Лещенко, Юрия Морфесси, Александра Вертинского.
Отдела разведки, к счастью, разнарядка на Прибалтику почти не коснулась. Лишь несколько сотрудников выехали в Ригу, Таллин, Вильнюс, Каунас, чтобы обустроить в связи с изменившейся ситуацией тамошнюю агентуру. Часть особо ценных агентов удалось под видом немецких репатриантов переправить в Германию. Некоторые из этих людей успешно работали на советскую разведку до самого конца войны.
Коротков был уверен, что ему, как "полуштрафнику", работа за рубежом теперь заказана на долгие годы, остается тянуть повседневную лямку за письменным столом в центральном аппарате.
Но долго ждать не пришлось.
Летом 1940 года было наконец-то решено реанимировать старую агентурную сеть в Германии, укрепить ее и, по возможности, даже расширить.
Тут автор полагает уместным сделать некоторое отступление, чтобы немного рассказать о тех людях, с которыми в тот период пришлось работать Александру Короткову. Читателю уже известно, что начальник ГУГБ и первый заместитель наркома Всеволод Меркулов, в прошлом чекист, а затем крупный партийный работник в Грузии, которому в связи с новым назначением присвоили звание комиссара государственной безопасности третьего ранга, по натуре был человеком не только одаренным от природы, но и по той же природе незлобивым. Втянутый как и миллионы другого служивого люда в определенную систему, называемую сталинским режимом, он вынужден был, и не раз, принимать решения, а также исполнять приказы, которые мы сегодня называем преступными. Чтобы иметь возможность работать, исполнять подлинно государственные функции, он вынужден был идти на сделки с совестью. К тому же, как многие, а вернее, почти все коммунисты той формации, он искренне верил, что великий вождь партии товарищ Сталин всегда прав, что ради светлого будущего, для блага народа приходится совершать деяния, душа к которым вовсе не лежит… Опять же, об этом забывать негоже, даже не прямое неповиновение, а малейшее сомнение в преданности могло привести к гибели, и приводило, а человек кроме внутреннего нравственного императива наделен еще инстинктом самосохранения… Сознавал ли сам Всеволод Николаевич двусмысленность своего существования, эту раздвоенность? Видимо, да. Это нашло отражение в некоторых его показаниях на следствии и судебном процессе 1953 года.
Сталин ценил Меркулова. Это, в частности, проявилось в присвоении ему в 1945 году звания генерала армии - единственному из всего руководства органов НКВД и НКГБ на тот момент. Ценил, но и до конца не доверял, ибо чувствовал этот самый внутренний надлом, почему и заменил в 1946 году на посту министра госбезопасности Виктором Абакумовым, отличавшимся абсолютной преданностью вождю. Тем самым Сталин к тому же ограничивал влияние Берии, набравшего уж слишком большую власть. (Генералиссимус знал, что Берия и Абакумов относятся друг к другу со скрытой неприязнью.) Меркулова же переместили на важную, но ничего, в сущности, политически не значащую должность начальника Главного управления советским имуществом за границей при Совмине СССР. Заместителем Меркулова в этой должности стал старший из братьев Кобуловах - Богдан. Подобным образом Сталин отодвинул от органов госбезопасности еще нескольких ближайших сподвижников Берии.
Меркулов симпатизировал Короткову, и когда нарком сменил в отношении к нему гнев на милость, счел возможным не только назначить вчерашнего штрафника на ответственную должность, но спустя недолгое время снова направить за кордон.
Павел Михайлович Фитин был, можно смело утверждать, самым порядочным человеком в должности начальника внешней разведки после расстрелянного в августе 1937 года Артура Христиановича Артузова. Работать с ним сотрудникам 5-го отдела было одно удовольствие.
Фитин был человек мыслящий, доброжелательный, имевший по каждому вопросу самостоятельное мнение и уважавший мнение не только вышестоящих начальников, но и подчиненных. Этих деловых и человеческих качеств Фитина с лихвой хватило, чтобы Абакумов, придя к власти, переместил Павла Михайловича, уже генерал-лейтенанта, на должность, по сравнению с занимаемой им все тяжелые годы войны, даже не третьестепенную - заместителя начальника Свердловского областного управления МГБ.
Непосредственный руководитель Короткова начальник немецкого отделения Павел Журавлев был на несколько лет старше и Фитина, и тем более самого Александра. В отделе о нем ходили легенды как о блистательном разведчике. По тем временам у Павла Матвеевича было хорошее образование: он успел закончить в Казани классическую гимназию и два курса медицинского факультета университета.
До 1925 года Журавлев работал в губчека, потом был переведен в Москву, в ИНО. Много лет под фамилией Днепров (оперативный псевдоним "Макар") прослужил в Литве, Чехословакии и Италии, где лично осуществил вербовку ряда ценных агентов.
В 1938 году, вернувшись в Москву, Журавлев возглавил ставшее ключевым немецкое отделение разведки. Впоследствии его направили в длительную командировку в страну, игравшую особую роль, - Иран, где в последний период своего пребывания он был временным поверенным в делах.
У Журавлева Коротков научился множеству профессиональных премудростей, вплоть до оценки эффективности и целесообразности различных методов ухода от наружного наблюдения. Но главное - он учился у Журавлева мыслить. Павла Матвеевича отличала склонность к глубокому анализу поступающей из разных разведточек порой противоречивой информации. Это было тем более важно, что тогда в разведке не существовало специализированного, профессионального аналитического подразделения, работающего на строго научной основе. Первый такой информационный отдел, вернее поначалу группу, организовал именно Журавлев. Его единомышленницей в этом вопросе была Зоя Ивановна Рыбкина, высокая красивая блондинка, которая в иных ситуациях вполне могла бы сойти за киноактрису. Тогда она имела звание младшего лейтенанта госбезопасности (что соответствовало званию старшего лейтенанта в Красной Армии) и занимала должность помощника начальника отделения. Ранее Рыбкина успешно работала с нелегальных позиций в Германии.
Яркой фигурой в разведке был заместитель Фитина Павел Судоплатов, несмотря на относительную молодость, уже старый чекист. Он несколько лет работал в Западной Европе с нелегальных позиций, проявив при этом недюжинные способности и мастерство разведчика.
Судоплатов был умен, находчив, умел находить общий язык и с начальством, и с подчиненными. Летом 1940 года он выполнял особо секретное задание, которое получил лично от Сталина - готовил вместе со своим близким другом и многолетним сослуживцем, опытнейшим разведчиком-нелегалом и боевиком Наумом Эйтигоном очередное покушение на Льва Троцкого, завершившееся убийством последнего. Об этой операции в центральном аппарате НКВД кроме Берии, присутствовавшего при разговоре Сталина с Судоплатовым, знали от силы три-четыре человека.
Впоследствии Короткову пришлось несколько раз работать в непосредственном общении с Судоплатовым. Поначалу они прекрасно ладили друг с другом. Судоплатов не мог не оценить высокие профессиональные достоинства Короткова, но потом между ними словно кошка пробежала: на смену взаимной симпатии пришла явная неприязнь. Почему - трудно сказать по прошествии стольких лет, тем более, что их обоих уже нет в живых. Для расхождений могли быть и серьезные причины, а возможно, и пустяшные поводы. В жизни всякое случается.
…На совещании в наркомате в присутствии самого наркома и его заместителей было наконец констатировано, что количество и качество информации, поступающей из Германии от сохранившейся агентуры и сотрудников легальной резидентуры, совершенно недостаточно для определения истинных намерений и ближайших шагов гитлеровского правительства.
Кроме того, возникло еще одно неожиданное обстоятельство. Некто, оставшийся неизвестным, в июне подбросил в советское полпредство записку. Автор, судя по всему бывший советский агент, предлагал восстановить с ним контакт, подчеркнув при этом: "Если это не будет сделано, то моя работа в гестапо потеряет всякий смысл". В письме сообщался пароль для вызова по телефону, место и время встреч.
Письмо дежурный по полпредству передал военному атташе, тот, естественно, переслал в Москву, в Разведывательное управление Красной Армии. Там содержанию записки немало подивились: в ту пору у военных никого в гестапо не было.
23 июля письмо переадресовали в ГУГБ НКВД с припиской: "Возможно, здесь речь идет о человеке, который вас интересует".
Разобраться с загадочным и весьма интригующим письмом было поручено Судоплатову. Он об агенте, работающем в гестапо, тогда ничего не знал, но помнил, что Василий Зарубин рассказывал ему о человеке, имеющем касательство к политической полиции Берлина еще до вхождения последней в гестапо.
Судоплатов в тот же день на сопроводительной записке пометил: "Журавлеву, Короткову. Известен ли вам он? Не о нем ли говорил т. Зарубин?"
Ознакомившись с подброшенным письмом, Василий Зарубин, ни секунды не колеблясь, сказал:
- Это он, выходит, жив курилка! Наш старый агент, только не падайте в обморок, он не технический служащий, а кадровый оперативный сотрудник гестапо. Псевдоним "Брайтенбах". Подымайте оперативный архив. Человек надежный. Информацию всегда давал чрезвычайно ценную и точную. К тому же, как профессионал контрразведки, прекрасно ориентируется в том, что именно нам нужно и важно…
То было прямым результатом "чистки", а если называть вещи своими именами, избиения центрального аппарата разведки. В нем в 1940 году не осталось ни одного (кроме Зарубина) человека, который по службе знал о существовании в Германии столь ценного агента. Слава Богу, не все документы в архиве были уничтожены, нашлась даже фотография "Брайтенбаха".
Его настоящее имя - Вилли Леман. Он родился в 1884 году в Саксонии, под Лейпцигом, в семье учителя. Подростком учился на столяра, потом передумал и семнадцати лет поступил на службу в военно-морской флот, получил специальность комендора. В 1905 году, находясь на борту германского крейсера, издали наблюдал знаменитое Цусимское сражение. Зная во всех подробностях о героическом бое крейсера "Варяг" и канонерской лодки "Кореец" с превосходящими силами японцев, молодой моряк проникся глубокой симпатией к России и русским, которую не поколебала даже Первая мировая война.
Прослужив на флоте десять лет, Леман уволился в звании старшины и в 1911 году поступил на службу в прусскую полицию. Через несколько лет его, добросовестного служаку, ставшего к тому же крепким профессионалом, перевели в политический отдел 1-А, по существу, в контрразведку берлинского полицайпрезидиума.
К этому времени Леман женился, его жена Маргарет унаследовала в Силезии маленькую гостиницу с ресторанчиком для туристов. Леман мечтал по достижении пенсионного возраста поселиться в тех краях и открыть частное сыскное бюро. Детей у супругов Леман не было, жили они скромно, лишних трат себе не позволяли.
С 1930 года в сферу компетенции Лемана вошло наблюдение за несколькими дипломатическими объектами, в том числе - полномочным представительством СССР. Курьез заключался в том, что к этому времени он уже был… ценным агентом советской разведки, причем - инициативщиком.
Политикой Леман, как, впрочем, большинство кадровых полицейских, тогда не интересовался, однако нацистов терпеть не мог: будучи человеком здравомыслящим, он понимал демагогичность их социальных программ и лозунгов. Ну а как профессионал-полицейский считал совершенно недопустимыми их чисто бандитские методы борьбы за власть. То, что Гитлер и его клика несут Германии только беды, ему было очевидно с самого начала.
Эти соображения, а также давние симпатии к России подтолкнули его к неожиданному решению. Он задумал сотрудничать с Советами. И выполнил свое намерение хитроумным способом.
У Лемана был приятель, некто Эрнст Кур, уволенный из полиции за серьезный дисциплинарный проступок. Он бедствовал. Тогда-то Леман посоветовал ему для поправки своего материального положения связаться с советским полпредством. Произошло это в 1929 году. Кур стал поставлять берлинской резидентуре важную информацию о работе политической полиции, слежке за теми или иными советскими работниками и тому подобном. Куру присвоили псевдоним "А-70". Очень скоро тогдашний берлинский резидент понял, что информация, которую доставлял уволенный из полиции Кур, - вторична, что он получает ее от какого-то действующего сотрудника. Так был установлен контакт с первоисточником - Вилли Леманом, которому дали псевдоним "А-201".
Встречи с Куром теперь утратили всякий смысл, к тому же он стал вести себя легкомысленно, много пил, а в пьяном виде много болтал в пивных. Куру помогли переправиться за границу и открыть там мелочную лавочку. Связь с ним, однако, еще несколько лет не прерывали. Кое-что полезное от него получали уже на новом месте.
Ценность Лемана в Москве поняли сразу. Уже в сентябре 1929 года из Центра в берлинскую резидентуру пришла шифровка: "Ваш новый агент А-201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где малейшая неосторожность со стороны А-201 или А-70 может привести к многочисленных бедам. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А-201".
В ответ резидентура сообщала: "…опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей…"