Чтобы как-то успокоить Кобулова, Коротков как бы невзначай высказал соображение, что в столь ответственный момент Центр не хочет оставлять резидентуру без первого лица, а с докладом, мол, справится и временно командированный сотрудник. Похоже, такое объяснение удовлетворило самолюбие Амаяка, и он успокоился.
Коротков про себя только ухмыльнулся. Он уже понял: портить отношения с начальством, спорить с ним, тем более, устраивать скандалы - занятие бесполезное. (Кроме самых крайних ситуаций - вроде его увольнения.) Так можно только навредить себе, а главное, угробить дело. Он выработал иную тактику: молча принимать ценные указания к сведению, а поступать без огласки, руководствуясь обстоятельствами, необходимостью, опытом и здравым смыслом.
По счастью, в отношениях с Павлом Журавлевым или Фитиным к подобным уловкам прибегать не приходилось. С ними можно было обсуждать любую проблему без восточных хитростей.
Поезд отправлялся поздним вечером следующего дня, и у Александра было время, чтобы купить московским друзьям подарки и сувениры. Грампластинки с записями Петра Лещенко ("Аникуша", "Голубые глаза", "Студенточка", "Татьяна" и, разумеется, "Чубчик") после вхождения в состав СССР Бессарабии перестали быть в Москве жутким дефицитом. Поэтому ограничился покупкой авторучек, красивых зажигалок, наборов стопок с видами старого Берлина, разной мелочи, которую можно было набрать без купонов.
В отделе электротоваров "Вертхайма" ему бросились в глаза фонарики с выдвижной шторкой, ими можно было пользоваться на улице при затемнении. Шторка позволяла бросать пятно света узкой полоской только под ноги. В Москве такие фонарики не выпускались, в Берлине же с началом войны ими пользовалось все население. Словно движимый каким-то дурным предчувствием, Коротков купил несколько штук. Фонарики действительно через каких-нибудь месяцев десять весьма пригодились и московским друзьям, да и ему самому.
В Москве на перроне Белорусского вокзала Короткова встретил водитель наркоматовской "эмки". Поздоровавшись и взглянув на часы (поезд опоздал минут на двадцать), успокаивающе сказал:
- Ничего страшного… В наркомате вас ждут через час.
Домой решил не заезжать. Побрился в вокзальной парикмахерской, съел вместо завтрака крепкое антоновское яблоко, купленное тут же, в буфете, вместо каких-то сомнительных пирожков, и поехал на службу.
Сжатый, рассчитанный на полчаса ответ Короткову довелось повторить дважды: начальнику отделения Журавлеву, затем, в его же присутствии, самому Фитину и Судоплатову. Доклад Журавлеву носил как бы пристрелочный характер. Начальник отделения задал потом несколько уточняющих вопросов, посоветовал, на что сделать упор, когда их примет Фитин.
Войдя в кабинет Фитина, Коротков уже не волновался. Его заботила лишь одна довольно забавная мысль: как бы не перепутать отчества трех находящихся в кабинете его начальников по восходящей: Журавлева звали Павел Матвеевич, Судоплатова - Павел Анатольевич, Фитина - Павел Михайлович.
Про себя улыбнулся, вспомнив, что Берия шифрограммы, направляемые за рубеж, подписывал своим псевдонимом: "Павел".
Оба доклада прошли спокойно, никаких придирок, раздражения, покровительственных ценных указаний. Вопросов Фитин и Судоплатов задали ему достаточно много, но все по делу, сугубо профессионально.
В Москве Коротков пробыл около двух месяцев, пока высокое начальство - вплоть до начальника ГУГБ и наркома - разбиралось в доставленных им документах и его отчетах - письменных и устных. Меж тем время бежало.
Задержка Короткова в Москве (после того как он успешно выполнил задание в краткосрочной командировке, его решили снова вернуть в Берлин, но ему об этом еще не говорили) объяснялась весьма важным, можно даже сказать, историческим событием.
В наркоматах иностранных дел, внешней торговли, внутренних дел, многих других центральных ведомствах, а также, разумеется, в "инстанциях" шла интенсивная подготовка к визиту в ноябре 1940 года в Берлин председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова. Понятно, что германское отделение разведки и таковое же контрразведки ГУГБ работали в эти дни едва ли не круглосуточно.
В поездке второе лицо партии и страны сопровождала внушительная свита, в том числе нарком черной металлургии И. Т. Тевосян, замнаркома иностранных дел В. Г. Деканозов, назначенный по совместительству новым полпредом СССР в Берлине, а также не упомянутый в сообщениях ТАСС замнаркома НКВД СССР В. Н. Меркулов и другие лица.
15 ноября в "Правде" было опубликовано следующее многозначительное и в то же время маловразумительное (как и все тогдашние официальные сообщения о событиях подобного рода) коммюнике:
"Во время пребывания в Берлине в течение 12–13 ноября сего года Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Народный Комиссар Иностранных дел т. В. М. Молотов имел беседу с рейхсканцлером г. А. Гитлером и министром иностранных дел г. фон Риббентропом. Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию.
Тов. В. М. Молотов имел также беседу с рейхсмаршалом г. Герингом и заместителем г. Гитлера по партии национал-социалистов г. Гессом…"
Все подробности этих переговоров и официальные документы, а также воспоминания некоторых их участников, ныне опубликованы. Широко известно и некое занятное обстоятельство: одна из встреч Молотова с Риббентропом, едва начавшись в кабинете министра, была перенесена в бомбоубежище из-за очередной бомбардировки Берлина английской авиацией. Похоже, в Лондоне специально приурочили налет к визиту советской правительственной делегации. В ходе этой беседы Риббентроп заносчиво заявил, что Англия фактически проиграла войну и с ней со дня на день будет покончено. Молотов в ответ невозмутимо осведомился, почему, в таком случае, они вынуждены разговаривать в бомбоубежище и чьи бомбы на них падают.
Увы, сегодня можно твердо заявить, что и намека на "взаимное доверие" и "взаимное понимание" на этих переговорах не присутствовало. На все прямые вопросы номинального главы Советского правительства и внешнеполитического ведомства, касающиеся явного ухудшения отношений между двумя странами, ни одного прямого ответа не последовало: ни от рейхсканцлера Гитлера, ни от рейхслейтера Гесса, ни от рейхсмаршала Геринга, ни, тем более, от рейхсминистра фон Риббентропа.
Переговоры ни к чему не привели, да и не могли привести, потому что еще в июле того же 1940 года Гитлер уже принял твердое решение напасть на СССР в следующем, 1941 году. А 18 декабря, то есть всего через месяц после завершения переговоров, еще раз напомним, проходивших при "взаимном доверии" и "взаимном понимании", Гитлер подписал директиву № 21 Верховного главнокомандования вермахта, более известную как "План Барбаросса", представлявшую общий план военных операций против СССР.
По возвращении Молотова в Москву в руководстве страны еще долго анализировали результаты его поездки, но окончательные выводы были сделаны опять-таки половинчатые и аморфные. Сталин, как и Молотов, уже понимал, что дело катится к войне, но по-прежнему тешил себя иллюзиями, что ее еще можно оттянуть.
Однако нельзя сказать, что поездка советской правительственной делегации в Берлин не имела никакого положительного значения. Молотов вовсе не был такой уж "каменной задницей", как его принято изображать в современной исторической литературе, и далеко не всегда и не во всем бессловесно поддакивал Сталину. Журналы записей посетителей Сталина за этот период бесстрастно фиксируют, что ни один из членов тогдашнего Политбюро не посещал его так часто, иногда по нескольку раз в день, и что не один час они проводили в разговорах с глазу на глаз. Вряд ли он был нужен вождю лишь в качестве поддакивающего слушателя высочайших монологов. Из воспоминаний многих государственных и военных деятелей тех лет известно, что Молотов достаточно часто возражал Сталину, с которым, кстати, одним из немногих был на "ты". Другое дело, что возражал он, конечно, не в вызывающей внешней форме, тем более, что и сам был не очень говорлив, отчасти потому, что стеснялся своего заикания.
Во всяком случае, он не мог не высказать Сталину сложившегося у него впечатления, что Гитлер относится к пакту как к сугубо тактической уловке, что пакт для него такая же передышка, как и для Советского Союза, и что, во всяком случае, он не отказался от своего стратегического намерения, явно выраженного во всеуслышанье еще в "Майн кампф", совершить нападение на СССР. Вопрос упирался лишь в сроки. Сталин полагал, что такое нападение если и состоится, то не раньше, чем через два-три года.
Но кое-какие меры предосторожности все же были предприняты: форсировалось производство новых видов вооружения, поспешно открывались дополнительные военные училища, проводилась переподготовка командиров и политработников запаса (именно тогда многие известные писатели молодого и среднего возраста были призваны на краткосрочные курсы и сборы, после чего им были присвоены воинские звания), учреждались наркоматы оборонной промышленности.
Решено было также усилить разведку и контрразведку. Для этого было принято принципиальное решение о выделении из НКВД самостоятельного народного комиссариата государственной безопасности, с расширенными про сравнению с ГУГБ штатами. Официально эта реорганизация была осуществлена в начале 1941 года.
В такой ситуации руководство разведки справедливо решило, что помощника начальника отделения Александра Короткова, уже освоившегося в Берлине, разумнее всего туда же вернуть для продолжения начатой им работы по воссозданию и дальнейшему развертыванию разведывательной сети. Решено было также под различным прикрытием направить в Германию еще несколько оперативных работников.
Так уж сложилось, что в силу многих обстоятельств, а также собственных способностей, в первую очередь оперативной смелости и умения быстро ориентироваться в ситуации, Александр Коротков на те полгода, что отделяли нашу страну от Великой Отечественной войны, стал одной из ключевых фигур советской внешней разведки. Уже одного этого достаточно, чтобы занять в ее истории почетное место. Возможно, эти месяцы стали звездными в его жизни.
В конце ноября Короткову неожиданно пришлось выехать на несколько дней в Ленинград. Командировка в этот город сотрудниками любого ведомства всегда рассматривалась чуть ли не как награда. Короткову, однако, почти не удалось полюбоваться красотами "Северной Пальмиры". О сути проделанной в Ленинграде Коротковым работы красноречиво говорит документ, послуживший основанием для командировки.
"Начальнику 5 Отдела ГУГБ НКВД СССР
Ст. майору госуд. безопасности
Тов. ФИТИНУ
РАПОРТ
3-й Отдел УГБ НКВД по Ленинградской области отобрал около 15 человек агентов, выведенных разновременно из Советского Союза в Германию и запрашивает у нас санкции на восстановление с ними связи с помощью посылаемых в Германию специально для этой цели связников.
Несмотря на неоднократные запросы в Ленинград, нам не были представлены материалы, которые позволяли бы судить о возможности и целесообразности восстановления связи с тем или другим агентом, и переписка по этим вопросам лишь затягивает оперативное решение по делам.
В связи с этим, прошу Вашего согласия на командировку в Ленинград зам. нач. 1 отделения - лейтенанта государственной безопасности тов. Короткова с заданием:
1) Отобрать в Ленинграде из выведенной в Германию агентуру такую, связь с которой действительно следовало бы восстановить.
2) Обсудить на месте способы восстановления и поддержания связи с этой агентурой.
3) Встретиться с намечаемыми Ленинградом связниками для определения их пригодности для этой цели.
4) Помочь 3 отделу УГБ НКВД ЛО в определении контингента требуемой нам агентуры, условий ее предварительной проверки, порядка установления связей и т. д.
5) Выяснить возможность 3 отдела УГБ НКВД ЛО по агентурной работе в Германии.
Материалы поездки будут представлены на Ваше окончательное решение. Короткие справки на агентуру прилагаются".
Рапорт подписал Журавлев. Судоплатов его утвердил. Коротков задание выполнил. Автору и читателям остается только гадать, что стало с этими разведчиками, направленными в Германию из Ленинграда в конце 1940 года…
Итак, Короткову было предписано восстановленные старые связи активизировать. Установить личные контакты с Шульце-Бойзеном, Кукхофом и Шумахером (отныне "Тенором"), чтобы сеть в целях безопасности не замыкалась на одного Харнака. Ему поручалось также выяснить влияние и роль оппозиционных сил (вследствие появления в материалах имени Герделера и других), обеспечить безопасность советских граждан, работающих в Германии, выявлять военные планы Гитлера в отношении СССР, структуру управления хозяйством страны в условиях военного времени, экономические расчеты в случае затягивания войны, узнать, как происходит обеспечение Германии сырьем и продовольствием, а также конкретные намерения немцев относительно выполнения их обязательств перед СССР и многое другое. Прямой же вопрос о возможности нападения Германии на СССР руководство умудрилось обойти.
Однако в разговорах один на один и Журавлев, и Фитин ясно дали ему понять, что в первую очередь ждут от него материалов о возможности, а вернее, сроке нападения Германии на СССР.
Еще 14 декабря "Захару" было отправлено в Берлин письмо, в котором, в частности, говорилось: "На днях к Вам выезжает т. Степанов на постоянную работу в качестве Вашего помощника.
Основным его заданием на первое время, согласно указаний т. Павла, будет работа с "Балтийцем" и детальная разработка всех его связей с целью новых вербовок среди них. Это - в части внешней работы т. Степанова. Одновременно Вам следует использовать т. Степанова как Вашего основного помощника по всем организационным и оперативным внутренним делам резидентуры… для активизации всей нашей работы в Вашей конторе".
Под основным текстом задания, включавшего множество пунктов, уже заранее было напечатано: "Читал, усвоил и принял к исполнению". Разведчику оставалось только подписаться ниже: "Коротков. 26 декабря 1940 г." Начался период самой напряженной, интенсивной и опасной для всех ее участников разведывательной работы в сердце Третьего рейха.
Реорганизация ведомства, о которой сотрудники шушукались между собой еще с осени, состоялась уже после отъезда Короткова в Берлин. Указом Президиума Верховного Совета СССР (ему, разумеется, предшествовало постановление ЦК партии от 3 февраля 1941 года) НКВД СССР был разделен на два народных комиссариата: внутренних дел и государственной безопасности. Наркомом первого был назначен Л. Берия, наркомом второго - В. Меркулов. В тот же день Л. Берия был назначен и заместителем председателя Совнаркома СССР. Ему было поручено курировать работу нескольких ведомств: наркомата лесной промышленности, наркомата цветной металлургии, наркомата нефтепромышленности, наркомата речного флота и наркомата государственной безопасности!
Первым заместителем наркома госбезопасности стал Иван Серов, заместителем - Богдан Кобулов. Первое управление (разведки) возглавил Павел Фитин, Второе (контрразведки) - Петр Федотов, Третье (секретно-политическое) - Соломон Мильштейн, Следственную часть (на правах управления) - Лев Влодзимерский.
Штаты разведки (возведенной из 5-го отдела в ранг Первого управления) с учетом реально ежедневно меняющейся международной обстановки существенно расширились.
Формально оба новых наркомата были равноправными. Однако фактически Берия, как заместитель председателя Совнаркома, то есть самого Сталина, сохранил полный контроль над деятельностью своего многолетнего подчиненного и выдвиженца Меркулова. К тому же Берия одновременно являлся кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), что уже ставило его автоматически выше любого наркома. Так что Меркулов по-прежнему считал Берию своим руководителем, потому неудивительно, что большинство спецсообщений нарком НКГБ направлял большей частью в три адреса: Сталина, Молотова, Берии.
"АЛЬТОНА" ИЛИ "ДОРТМУНД"
Из "чистых" дипломатов, Коротков (теперь в качестве стажера полпредства) довольно близко сошелся с Валентином Бережковым. Это был молодой красивый мужчина с пышной шевелюрой, в которой поблескивали серебряные нити ранней седины. Перед тем как попасть на дипломатическую работу, Бережков служил матросом на Тихоокеанском флоте, и это наложило определенный отпечаток - в лучшую сторону - на его характер.
Бережков в совершенстве владел немецким и английским языками. Весной и летом 1940 года он работал в торгпредстве, поскольку ко всему прочему обладал специальностью инженера-технолога. Его регулярно привлекали к переговорам с немцами по экономическим вопросам, в частности, когда такие переговоры вел нарком внешней торговли СССР Анастас Микоян. Он приглашал Бережкова на роль доверенного переводчика.
Во время визита в Берлин Вячеслава Молотова Бережков вместе с Владимиром Павловым участвовал в качестве переводчика в его переговорах с Гитлером и Риббентропом.
Потом Бережков вернулся в Москву, а в самый канун Нового, 1941 года, вновь объявился в Берлине уже в ранге первого секретаря полпредства.
Полпред Деканозов и резидент Кобулов были осведомлены, что к Бережкову благоволил не только Молотов, но и сам Сталин, поэтому не допускали по отношению к Валентину откровенного хамства (что было почти нормой в разговорах с другими сотрудниками), и он пользовался в пределах своей компетенции относительной независимостью. Бережков чаще других советских дипломатов посещал приемы в иностранных посольствах, поддерживал знакомство со многими западными дипломатами, журналистами, а также представителями деловых и промышленных кругов.
Бережков был осведомлен, что его приятель Коротков является разведчиком, обладает своими конфиденциальными источниками, но в то же время лишен тех возможностей общения как с немцами, так и с иностранцами в Берлине, какими располагает он.
Вполне естественно, что Коротков и Бережков регулярно беседовали на темы, представляющие для них взаимный интерес. Особенно часто и откровенно они делились друг с другом своими наблюдениями, начиная с февраля - марта.
В конце апреля на коктейле в особняке первого секретаря посольства США Паттерсона американский дипломат подвел Бережкова к очень загорелому, явно не под бледным берлинским солнцем, майору в форме люфтваффе. Майор охотно и образно рассказывал гостям об операциях в Западной Европе и Африке, откуда прибыл днями.
В конце вечера офицер остался на какую-то минуту наедине с Бережковым. Пристально глядя ему в глаза, понизив голос, он вдруг сказал:
- Выслушайте меня внимательно. Я приехал в Берлин вовсе не в отпуск. Эскадрилья, которой я командую, покинула Северную Африку. Вчера мы получили приказ передислоцироваться на аэродром под Лодзью. Возможно, за этим ничего и не кроется. Но мне доподлинно известно, что к вашим границам перебрасываются в последнее время и другие части. Мне бы не хотелось, чтобы между нашими странами произошло непоправимое. Это доверительный разговор, надеюсь, вы понимаете…
- Разумеется, майор. Благодарю вас. Хочу надеяться, что ваша страна все же не нарушит пакт о ненападении, и мир будет сохранен…