Образ сегодняшней русской литературы (и не только русской), писавшийся многолетним обозревателем "Нового мира" и "Журнального зала" Сергеем Костырко "в режиме реального времени" с поиском опорных для ее эстетики точек в творчестве А. Гаврилова, М. Палей, Е. Попова, А. Азольского, В. Павловой, О. Ермакова, М. Бутова, С. Гандлевского, А. Слаповского, а также С. Шаргунова, З. Прилепина и других. Завершающий книгу раздел "Тяжесть свободы" посвящен проблеме наших взаимоотношений с понятиями демократии и гуманизма в условиях реальной свободы – взаимоотношений, оказавшихся неожиданно сложными, подвигнувшими многих на пересмотр традиционных для русской культуры представлений о тоталитаризме, патриотизме, гражданственности, человеческом достоинстве.
Содержание:
Сергей Павлович Костырко - Простодушное чтение 1
От автора 1
1. Новые архаисты и старые новаторы 1
Шорт-лист как текст ("Большая книга" в 2005–2006 годах) 1
Потаённый Нагибин 5
Анти-инфантильный роман Азольского 7
Флейта Анатолия Гаврилова 8
Приручение времени 9
О писательстве как способе жить 10
"Странный" дар 11
Вайль и Генис как отцы-основатели 12
БезальтернативностЬ Слаповского 13
Запомнить музыку и день… 15
Фандорин против Шекспира 15
В провинции у моря 16
Движение в одиночку 17
Литературные хиты как чтение – Виктор Пелевин и Борис Акунин 18
Феномен Рышарда Капущинского 19
Обозрение С. К 21
2. Вечные темы 23
О даре жить 23
Любовь по e-mail 25
Письмо Семену Файбисовичу про "Историю болезни" 26
"На первом дыхании" 27
Вместо победы 28
Неизбывность войны 30
Недоросшие до слова 32
Чтение рассказов Корнеля Филиповича 32
Шествие импотентов 34
Глупым быть глупо 35
3. В погоне за "Духом времени" 36
О роковых тайнах женской души 38
Античная эротика и отечественная порнография 39
Про "вольного" писателя Лимонова 40
Генри Миллер в саркофаге Брассаи 42
Дневник как проза – Анаис Нин и Нина Горланова 43
Миф о Фадееве 45
4. Тяжесть свободы 46
Процесс аутентификации 46
Игры в радикалов Полемические заметки 48
Галковский в ипостаси "философа-конспиролога" 50
"Ура!" в качестве манифеста "Юной литературы" 52
По кругу 53
Разговор с бесами 57
О политкорректности по-русски 59
Новейшие этатисты, или О предпочтении подданного гражданину 60
"Неча на зеркало пенять" 61
О чистоте нации – очередное "предостережение миру" 62
О патриотизме по-британски 64
"Кто мы в Европе?" 65
Краб, который пятится 65
Евгений Попов как либерал-стоик 67
Книга о вкусной и харизматичной пище 68
5. О критике вчерашней и "сегодняшней" 68
По следам одной дискуссии 68
Указатель имен, упомянутых в книге 73
Сергей Павлович Костырко
Простодушное чтение
От автора
Я, наверно, не только простодушный читатель, но и критик простодушный. В том смысле, что нет у меня (признаюсь сразу) собственной – цельной и стройной – концепции художественной литературы, с помощью которой я мог бы выступать в критике как эксперт, точно знающий, что хорошо в литературе, а что плохо. С тем, что такое художественная литература, я каждый раз – то есть с каждым новым по-настоящему талантливым текстом – разбираюсь заново. И не испытываю от этого какого-либо внутреннего дискомфорта – мне кажется, что такова природа искусства: все живое в нем потому живо, что не похоже на старое, повтор, даже самый безупречный, даже самого замечательного – омертвление искусства.
Это, пожалуй, единственное, в чем я уверен. Во всем остальном полагаюсь на свое читательское чутье; другого, как мне кажется, инструмента у пишущего о литературе нет.
И еще, о том, в чем не каждый мой коллега готов признаться, – критик должен помнить, что он пишет для читателя. В его тексте на первом плане должен быть не сам критик, а его объект. Функция критики информировать, помогать читателям найти и прочитать свою книгу. Я это знаю, я считаю, что это правильно, но, честно говоря, вспоминаю об этом редко. Мне гораздо важнее разобраться в том, что думаю о прочитанном я сам. Я не только пытаюсь понять, что же это такое – художественная литература, в чем заключается всесилие эстетического чувства в познании жизни, но и разобраться в самом себе, разобраться с некоторыми, мучающими меня вопросами, ну, скажем, с вопросом, в чем природа непомерной тяжести понятия "гармония жизни", как минимум, включающего в себя страдание и смерть. Или – какая степень открытости общества позволяет человеку стать человеком и при этом не раствориться в обществе, какой должна быть мера свободы человека от общества. Или – в чем состоит наша зависимость от таких явлений, как любовь, обида, страх смерти. Или – что делает человека крепче, полноценнее – опыт страдания или опыт счастья, что такое вообще – полноценность человека? Или – все те же вечные русские вопросы о взаимоотношениях наших в обществе и с обществом, с историей, с понятиями национальность, патриотизм, гуманизм, прогресс и так далее. (Перечень вопросов этих я мог бы продолжать еще долго, но не хочу здесь повторять то, что уже содержится в текстах, составивших эту книгу.)
И я счастлив от того, что есть тексты, позволяющие мне думать обо всем этом. То есть мои занятия литературной критикой вполне можно назвать еще и эгоистичными. Нет, разумеется, я забочусь об интересах читателя, но, простите, во вторую очередь, а в первую, как говаривал нелюбимый мною классик, – мне бы мысль свою разрешить.
И получается, что я не только критик простодушный, но и критик счастливый, поскольку ремесло мое как раз и позволяет всем этим заниматься – читать и думать.
1. Новые архаисты и старые новаторы
Шорт-лист как текст ("Большая книга" в 2005–2006 годах)
1
Вот тексты, которые каждый год становятся событием, – шорт-листы наших главных литературных премий; предельно лаконичные, но всегда со своим – сверхплотным – содержанием, своей драматургией, своим драматизмом. Это тексты колючие. Я не видел еще коллегу, который не поморщился бы, прочитав очередной шорт-лист. Чем колются? Сомнительностью литературных вкусов номинаторов и экспертов? Их интеллектуальной беспомощностью? И кто постепенно становится главным персонажем этих текстов? Писатель? Литература? Или…
Казалось бы, все просто: задача любой премии – поиск лучших литературных текстов. Так? Да. Но не только. Рядом, а точнее, над – другая задача, более общая и в последние годы все более и более насущная, – выяснение той функции, которую реально выполняет сегодняшняя литература в нашем обществе.
Обескураживающее (сужу не только по себе) впечатление, которое оставляют шорт-листы этого года, – свидетельство стоящей перед нами проблемы, гораздо более серьезной, чем уровень экспертного сообщества. Проблемы самой, пожалуй, болезненной для современной литературы – проблемы читателя.
Писатели у нас, слава богу, есть, и такие, которыми могла бы гордиться литература любой страны. А читатель? Литература держится еще и на сотворчестве писателя и читателя. Это ее природа. Каков читатель, таков и писатель. Писание текста всегда – сознательно или бессознательно – включает в себя еще и поиск своего потенциального читателя; того, чей взгляд развязывает язык, а не примораживает его.
Когда-то, в 70-е, и Трифонов, и Абрамов знали, к кому обращаются и, соответственно, тексты их расходились стотысячными тиражами. Сегодня же их последователи могут рассчитывать на 3–5 тысяч экземпляров, на узкий кружок единомышленников и единочувственников, который уже почти и неразличим. Как пишется с таким вот ощущением?
Ну, например, так. Вот роман Алексея Иванова "Золото бунта", вошедший в шорт-лист "Большой книги". Иванов – автор замечательного романа "Географ глобус пропил", как бы бытописательной, социально-психологической прозы, повествующей об учителях и учениках обычной пермской школы.
Честная, умная, мужественная и при этом бесконечно далекая от эстетики того, что сегодня потребляется массово, проза. И, как ни странно, роман этот имел успех: был многомесячным лидером продаж в крупных книжных магазинах Москвы, успех – вопреки тематике романа, его тональности, персонажам, вопреки отсутствию "раскрутки" в печати, вопреки художественной глубине и авторской горечи.
Художник пошел против публики. Но это был успех тихий. Громко раскручивалась другая – также успешная – книга Иванова, роман "Сердце Пармы", написанный в жанре историко-этнографического фэнтези.
"Золото бунта" как бы продолжает у Иванова линию "Пармы", но тут уже не фэнтези, а как бы роман исторический, точнее, снабженный всеми атрибутами такового: есть привязка к историческому времени (XVIII век), реальной географии (река Чусовая) и как бы историческим типам.
Роман с тугим детективным сюжетом, заплетенным вокруг пропавшего золота Пугачева, с таежной и этнографической экзотикой, с благородными героями и коварными злодеями – короче, "исторический триллер". Иванов демонстрирует умение создавать романное пространство, делать своих героев выразительными, создавать и ослаблять, где надо, повествовательное напряжение, работать с языком и т. д. Видно, что писал талантливый человек. Работа профессиональная. Даже сверх того. И наличие вот этого "сверх" здесь принципиально.
Вспомните типовой рекламный ролик по ТВ, анонсирующий премьеру фильма, – отвратные на лицо подонки, позитивный и мускулистый герой, грозный звон мечей, горящие избы, много крови и отрубленных конечностей, ну и, разумеется, кричащие женщины в разорванных одеждах. И не надо думать, что подобные анонсы на ТВ делают извращенцы. Нет – нормальные профессионалы, опытным путем установившие, на какие точки надо нажать, чтобы собрать максимальное количество зрителей.
Так вот, автор "Золота бунта" отрабатывает все эти точки. И я, например, роман этот дочитывал уже только по профессиональной добросовестности – желание закрыть эту книгу я испытал, не дочитав и до середины, где-то после описания третьего зверского изнасилования.
Что это? Внутренняя эволюция писателя или, как говорили в недавнюю старину, движение "навстречу пожеланиям трудящихся"? Поневоле вспомнишь пророчество Криса Маркера из его 80-х годов фильма "Без солнца": единственной нишей для художника-интеллектуала будущее оставит электронные игры.
Вот это все – тоже проблематика наших премиальных сюжетов. Правда, должен здесь уточнить: речь о премиях, ориентированных на статус Главной Литературной Премии Страны. У премий специализированных сверхзадачи нет (почти), скажем, у "Заветной мечты" (лучшая книга для детей), или у премии имени М. Шолохова (за самое-самое идеологическое произведение определенной направленности), или у журнальных премий (годовые премии "Знамени", "Нового мира", "Октября" и т. д.), с помощью которых редакции обозначают свои эстетические ориентиры.
Ну а вот "Национальный бестселлер", "Букер", "Поэт" или "Большая книга" изначально в положении исключительно трудном – эти премии затевались для поиска произведений, которые являлись бы событием и высокой литературы, и общественной жизни. Говоря современным языком, "национальных бестселлеров". Ни больше ни меньше.
Ну а кто сегодня, кроме устроителей премии "Национальный бестселлер", назовет бестселлером книгу сколь угодно замечательную, но вышедшую тиражом в пять или десять тысяч экземпляров, не говоря уж о рукописях?
Понятно, что ситуация с "Нацбестом" гротескная откровенно – ясно же, что для определения национального бестселлера литературная экспертиза, каковой является работа любой премии, здесь не нужна – достаточно товароведа. Получается, что устроители премии решили опровергнуть смысл самого понятия "бестселлер", ориентируясь не на книги Донцовой, Лукьяненко, Перумова или Акунина и Пелевина, а на малоизвестную или вообще неизвестную широкому (а часто и узкому) читателю литературу.
То есть "Нацбест", по сути, не выбирает, а назначает бестселлер. Но я бы здесь не стал иронизировать. Есть в этой акции что-то донкихотовское (если, разумеется, закрыть глаза на то, как в этой премии "национальное" иногда кренится в сторону "нацистского", то есть в сторону узкой специализации премии). Дело в том, что сказанное здесь по поводу "Нацбеста" можно отнести практически ко всем "главным" литературными премиям – все они пытаются назначить главную книгу.
И пусть премия "Большая книга", в отличие от "Нацбеста", не фиксирует точно, что именно ищет, и каждый волен понимать ее название по-своему. Но и в ней просматривается та же потребность найти книгу-событие во всех смыслах – и литературном, и общественном.
То есть премия эта – очередная попытка "договориться всем миром" о том, что есть сегодня настоящая литература. И потому логичным выглядит экстравагантный жест устроителей премии, учредивших жюри почти в сто человек и пригласивших в него вместе с литераторами представителей политической, общественной, деловой и прочей жизни.
Об этом же свидетельствует и текст под названием "шорт-лист" "Большой книги". Текст, в котором речь – сознавали это или нет эксперты, составители его, – о попытках некоего консенсуса:
Дмитрий Быков "Пастернак"
Юрий Волков "Эдип царь"
Андрей Волос "Аниматор"
Алексей Иванов "Золото бунта"
Александр Иличевский "Ай-Петри"
Александр Кабаков "Все поправимо"
Александр Кабаков "Московские сказки"
Максим Кантор "Учебник рисования"
Наум Коржавин "В соблазнах кровавой эпохи"
Анатолий Королев "Быть Босхом"
Марина Палей "Клеменс"
Ольга Славникова "2017"
Далия Трускиновская "Шайтан-звезда"
Людмила Улицкая "Люди нашего царя"
Михаил Шишкин "Венерин волос"
2
Что же в сегодняшней литературе лучшее? На вопрос этот экспертный совет дал ответ своим шорт-листом (завершив содержательную часть работы премии – дальнейшее будет относиться уже больше к литературно-истеблишментным сюжетам).
И вопрос номер два, не формулируемый положениями о премиях, но всегда присутствующий в работе ее участников: кто он, сегодняшний читатель, чей вкус и интеллектуальный уровень может определять ориентации современной литературы?
Скажу сразу, трудно представить читателя, испытывающего одинаковую потребность в чтении всех составивших шорт-лист пятнадцати книг. И дело здесь не в разнице их художественных уровней. Просто это тексты изначально разных "жанров", адресованные читателям с почти не пересекающимися интересами.
В чьем сознании и по каким признакам встанут в один ряд, скажем, воспоминания Наума Коржавина "В соблазнах кровавой эпохи" и "эстетский" "Клеменс" Марины Палей – размышления о прожитой жизни русского интеллигента XX века и сложная философская метафора этой жизни?
Или "Шайтан-звезда" – восточная сказка Трускиновской, использовавшей этот жанр как нишу для художественного диалога европейского и восточного менталитетов?
Или "Уроки рисования" Кантора – роман-разборка, роман-донос продвинутого художника 90-х на свою элитную тусовку? Текст автора, взявшегося защищать порушенную его коллегами-художниками христианскую нравственность в России и в качестве своего главного "христианского деяния" сочинившего роман-пасквиль?
Или "текст текстов", претендующий чуть ли ни на место Джойса в современной русской литературе, "Венерин волос" Михаила Шишкина?
Который в этом списке – не писатель – читатель главный? На чьи запросы ориентироваться современным писателям? Не думаю, что этот список может ответить на такой вопрос. Но одна тенденция, на мой взгляд, здесь определилась достаточно отчетливо.
В 90-е, после недолгого царствования "чернухи" – самой-самой последней, шокирующей правды о жизни, гиперболизированного "критического реализма", выставленного в противовес соцреалистическому лубку, – победила (на время) литература, от читателя, по сути, отказавшаяся.
Признаком продвинутости в литературе стала ориентация на постмодернизм. Это была естественная реакция на господствовавшую в русской и советской литературе установку "литература должна отражать действительность". То есть быть частью общественной жизни. Вскрывать, освещать, вразумлять, учить, призывать, вдохновлять и проч.
До того, чем, собственно, жива литература, дело как будто и не доходило. Ну разве только позволялось великим – Толстому, скажем, Пушкину или Достоевскому, которые по ходу создания своих "энциклопедий русской жизни" смогли "дотянуться" до философии.
Да нет, разумеется, "должна отражать", точнее, может ее отражать по ходу решения своих собственных задач, несоизмеримых по важности с пропагандой здорового образа жизни и правильного социального поведения.
Но, увы, не дав ничего по-настоящему значительного (хотя бы на худой конец какого-нибудь "отечественного Павича"), кроме художественных деклараций (иногда очень даже симпатичных – тексты того же Пригова или Курицына), наши "дегуманизаторы" не смогли закрепить за собой публику.
И новое литературное поколение (вслед за читателем) качнуло в противоположную сторону – к "новым реалистам". Симптоматично появление в списках двух премий ("Национальный бестселлер" и "Букер"), причем на первых позициях, романа Захара Прилепина "Санькя" – развернутого портрета сегодняшнего молодого радикала, написанного практически с натуры.
Соответственно, наиболее чуткие к духу времени начали искать варианты сочетания изощренной эстетичности с приемами массовой литературы. И наоборот, природные реалисты, талантливые бытописатели (дар, кстати, не такой уж частый) начали осваивать приемы "интеллектуального письма".