XXX
Увы, на разныя забавы
Я много жизни погубилъ!
Но если бъ не страдали нравы,
Я балы бъ до сихъ поръ любилъ.
Люблю я бѣшеную младость,
И тѣсноту, и блескъ, и радость,
И дамъ обдуманный нарядъ;
Люблю ихъ ножки: только врядъ
Найдете вы въ Россіи цѣлой
Три пары стройныхъ женскихъ ногъ.
Ахъ, долго я забыть не могъ
Двѣ ножки!... Грустный, охладѣлой,
Я все ихъ помню, и во снѣ
Онѣ тревожатъ сердце мнѣ.
тесноту.Слово, постоянно встречающееся в описаниях балов и раутов. Давка, плотная толпа, фр. "la presse" (см. коммент. к гл. XXVIII, 7).
ножки[фр. "petits pieds"]. Это начало знаменитого отступления о ножках (написанного в Одессе, начатого не ранее середины августа 1823 г.) - одного из чудес романа. Тема проходит через пять строф (XXX-XXXIV), и ее последние ностальгические отзвуки - это:
Глава Первая, LIX, 6–8 (Пушкин упоминает рисованные пером женские ножки на полях своих рукописей).
Глава Пятая, XIV, 6–7 (Пушкин с любовной нежностью описывает, как увязает в снегу Татьянин башмачок в ее сновидении).
Глава Пятая, XL (Пушкин, собираясь описать провинциальный бал, вспоминает отступление в главе Первой, XXX–XXXIV, вызванное обращением к Петербургскому балу).
Глава Седьмая, L (Пушкин сужает лирический круг, отсылая к спектаклю терпсихор, с которого все началось: глава Первая, XX, полеты Истоминой - прелюдия к отступлению в главе Первой, XXX–XXXIV).
Ассоциативный смысл русского "ножки" (вызывающего в воображении пару небольших, изящных, с высоким подъемом и стройными лодыжками женских ног) несколько мягче французского "petits pieds"; оно не имеет тяжести английского "foot" <"нога">, большая и маленькая, или приторности немецкого "Füsschen" <"ножка">.
Ни Овидий, ни Брантом, ни Казанова не вложили большего изящества или оригинальности в свои сочувственные замечания о женских ножках. Среди нежнейших французских поэтов "…deux pieds gentils et bien faits" <"…две ножки милых и стройных"> воспел Винсент Вуатюр ("Королеве Анне Австрийской", 1644); можно привести и другие цитаты, но в целом, как представляется, было не слишком много нежных упоминаний "petits pieds" до романтической эры (Гюго, Мюссе).
У Байрона употребляется банальное обращение к красавицам Кадиса в "Дон Жуане", песнь II, 5 и 6: "Одна походка их уже волнует грудь" и "а щиколотки их, а икры! - очень мило, / Что не дал мне Господь метафор про запас!" <пер. Г Шенгели>.
Английские переводчики "ЕО" не были удачливы: у грубоватого Сполдинга "три пары хорошеньких женских ног", а энтомологически мыслящая мисс Рэдин упоминает "шесть прелестных ног"; Элтон говорит о "трех парах ног - женских" и об "одной паре, надолго сохранившейся в памяти", а мисс Дейч пишет не только о "маленьких ногах", но добавляет некие "милые конечности" и заставляет сердце биться, "когда две ноги бегут по направлению к своему возлюбленному".
Для неискушенного переводчика трудность точного следования пушкинскому тексту усугубляется использованием просто слова "ноги" (например, глава Первая, XXX, 10) одновременно с уменьшительным ("ножки"). Если не учитывать контекст и считать, что "нога" означает как ступню, так и ногу целиком, строфа XXX, 10 может быть рассмотрена как обращение к изящным женским ножкам. Но несколько далее, в строфе XXXIII, "ноги" означают, конечно, ступни, и их, равно как и современные моды платья и виньетки, Пушкин нарисовал пером на полях своей рукописи, предпочитая лодыжку, подъем и носок икре, голени и бедру.
*
Ср.: П. П. "Разговор с Блеквудом в его манере", "London Magazine and Review" (1 марта, 1825), с. 413–14: "…Все, кто имеют хоть каплю вкуса или чувство соразмерности, согласятся, что французские женщины блистают своими ногами и лодыжками, и справедливости ради следует признать, что… вообще говоря, нога англичанки восхищения не вызывает… Даже в Лондоне найдется не более двух-трех мастеров своего дела, способных изготовить дамский башмак".
Страсть к прелестному подъему, которую Пушкин разделял с Гёте, современный исследователь психологии секса назвал бы "ножным фетишизмом".
Граф в "Избирательном сродстве" (1809), ч. I, гл. 11, так описывает прелесть ноги Шарлотты О.: "Красивая нога - великий дар природы… Сегодня я наблюдал ее, когда она шла; и все еще хочется поцеловать ее башмачок и повторить несколько варварское, но глубоко прочувствованное воздаяние чести, принятое у сарматов, которые не знали лучшего способа выразить свое почитание, как выпить за здоровье обожаемой женщины из ее башмачка" <пер. Г. А. и А. К. Рачинских>.
В копии (и в изд. 1825 г.), где были строки:
…Грустный, охладелый,
И нынче иногда во сне
Они смущают сердце мне,
Пушкин, не меняя их, делает примечание: "Непростительный галлицизм". Это исправлено в списке опечаток, приложенном к главе Шестой (1828).
Пушкину могли прийти на память галльские обороты в духе "Ainsi, triste et captif, ma lyre toutefois / S'éveillait" <"Так, хотя я был в печали и в заточении, лира моя / Пробуждалась"> Андре Шенье ("Молодая узница", 1794).
XXXI
Когда жъ, и гдѣ, въ какой пустынѣ,
Безумецъ, ихъ забудешь ты?
Ахъ, ножки, ножки! Гдѣ вы нынѣ?
Гдѣ мнете вешніе цвѣты?
Взлелѣяны въ восточной нѣгѣ,
На сѣверномъ, печальномъ снѣгѣ
Вы не оставили слѣдовъ:
Любили мягкихъ вы ковровъ
Роскошное прикосновенье.
Давноль для васъ я забывалъ
И жажду славы, и похвалъ,
И край отцевъ, и заточенье?
Исчезло счастье юныхъ лѣтъ -
Какъ на лугахъ вашъ легкій слѣдъ.
В "Осеннем утре", коротком пятистопном стихотворении 1816 г., у Пушкина (строки 10–12):
…на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Оставленных ногой ее прекрасной…
XXXII
Діаны грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестнѣй чѣмъ-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоцѣненную награду,
Влечетъ условною красой
Желаній своевольный рой.
Люблю ее, мой другъ Эльвина,
Подъ длинной скатертью столовъ,
Весной на муравѣ луговъ,
Зимой на чугунѣ камина,
На зеркальномъ паркетѣ залъ,
У моря на гранитѣ скалъ.
Ср.: "Милая ножка" Никола Эдме Ретифа де ля Бретонна - посредственного, но занимательного писателя восемнадцатого века (1734–1806): "У Сентепалле был своеобразный вкус, и все прелести не производили на него равного впечатления… гибкий и легкий стан, прекрасная рука услаждали его вкус; но прелестью, к которой он был наиболее чувствителен… была милая ножка: ничто в природе не казалось ему обольстительнее этого очарования, которое и в самом деле предвещает тонкость и совершенство всех прочих прелестей".
условною красой.Хотя "условный" означает "обусловленный", единственно возможный смысл здесь должен быть нацелен на идею "un signe convenu" <"условный знак">, с ударением на знаке, эмблеме, шифре, коде красоты, тайном языке этих узких маленьких ног (см. коммент. к XXXIV, 14).
Ср.: Шекспир, "Троил и Крессида", IV, v, 55:
Что говорят ее глаза и губы
И даже ноги?<Пер. Т. Гнедич>.
своевольный рой.Вполне обыкновенный галлицизм "essaim" <"рой", "множество">; со словом "своевольный" аллитерационно перекликаются такие эпитеты-клише, как "volage" <"ветреный">, "frivole" <"пустой">, "folâtre" <"игривый">.
Ср. у Лагарпа, который в 1799 г. пишет о Жане Антуане Руше (1745–94, авторе дидактических поэм, умершем на эшафоте вместе с Андре Шенье), и его "Месяцах": "недостаток, преобладающий в его стихах… это частое использование слов-паразитов [таких, как] "рой"… общих слов, слишком много раз повторенных" ("Курс литературы" [изд. 1825], X, 454). Понятие "mots parasites" <"слова-паразиты"> было впервые употреблено в стихотворении Ж. Б. Руссо.
Нескольких примеров будет достаточно:
Парни в "Эротических стихотворениях", кн. III (1778) "Воспоминание": "L'essaim des voluptés" <"Рой наслаждений">;
Антуан Бертен "Элегия II, Катилии" (1785): "tendre essaim des Désirs" <"нежный рой Желаний">;
Дюси в "Послании дружбе" (1786): "…des plaisirs de dangeraux essaim" <"удовольствий опасный рой">;
Ж. Б. Л. Грессе "Вер-вер" (1734; поэма - весьма нравившаяся Пушкину - в четырех небольших песнях, об изменнике-попугае, который был любимцем монахинь): "Au printemps de ses jours / L'essaim des folâtre amours…". <"B его вешние дни / Рой игривых страстей..">.
Пушкин, не говоря о младших его собратьях по перу, годами не мог избавиться от этих Обид, Очарований и Страстей, от этих сонмов купидонов, явившихся из своих фарфоровых ульев Запада восемнадцатого века. Грессе был одаренным поэтом, но средства его выражения были те же, что и у всего "роя" "игривых" поэтов его времени.
Юрий Тынянов ("Пушкин и Кюхельбекер", очерк, который следует воспринимать с известной осторожностью, в "Лит. наследстве", т. 16–18 (1934), с. 321–78) полагает, что Пушкин впервые прочитал Грессе в 1815 г., когда мать Кюхельбекера прислала два тома этого поэта своему сыну, товарищу Пушкина по Лицею.
Кстати, вариации в написании имени попугая Грессе <"Vert-vert"> оказались забавны. Мой экземпляр имеет следующее название: "Сочинения Грессе, украшенные критикой Vair-vert <"Зеленого горностая">, Комедия в 1-м действии" (Амстердам, 1748). В указателе содержания - название "Vert-Vert" <"Зеленый-зеленый"> на шмуцтитуле (с. 9) и в самом стихотворении "Ver-Vert" <"Зеленый червь">, а в критике - в форме комедии, приложенной к тому, - "Vairvert".
ЭльвинсиЯ полагаю - это внебрачное дитя макферсоновой Мальвины, что случается во французских переводах поэмы Оссиана (например, "Elvina, prêtresse de Vesta" <"Эльвина, жрица Весты"> Филодора P., "Almanach des Grâces" [1804], с. 129).
; XXXIII, 1–4. В последних строках строфы XXXII, после того как поэт обращается к милым ножкам под длинной скатертью столов, имеет место тот редкий случай, когда ряд нескольких (именно четырех) строк со скольжением на второй стопе выполняет роль тормоза, внезапной остановки, сохраняющего импульс замедления перед рывком Быстрой и Быстрого Течения строк в следующей строфе <см. "Заметки о стихосложении">. Более того, далее в строфе идут четыре строки со скольжением на первой стопе - очень редкий случай.
XXXIII
Я помню море предъ грозою:
Какъ я завидовалъ волнамъ,
Бѣгущимъ бурной чередою
Съ любовью лечь къ ея ногамъ!
Какъ я желалъ тогда съ волнами
Коснуться милыхъ ногъ устами!
Нѣтъ, никогда средь пылкихъ дней
Кипящей младости моей
Я не желалъ съ такимъ мученьемъ
Лобзать уста младыхъ Армидъ,
Иль розы пламенныхъ ланитъ,
Иль перси, полныя томленьемъ;
Нѣтъ, никогда порывъ страстей
Такъ не терзалъ души моей!
Поиски реальной обладательницы ножки, к которой подошел бы хрустальный башмачок этой строфы, стали для многих пушкинистов испытанием на находчивость либо обнаружили их наивность. Назывались и горячо отстаивались имена, по крайней мере, четырех "претенденток". Рассмотрим для начала наиболее вероятную "кандидатку" - Марию Раевскую.
В последнюю неделю мая 1820 г. осуществился славный план, задуманный, по крайней мере, за месяц прежде. Генерал Николай Раевский, герой наполеоновских войн, путешествуя с одним из двух своих сыновей и двумя из четырех дочерей из Киева в Пятигорск (Сев. Кавказ), проезжал через Екатеринослав (ныне Днепропетровск) и подобрал Пушкина, высланного туда двумя неделями ранее из С.-Петербурга в распоряжение канцелярии другого благосклонного к нему генерала, Ивана Инзова. Компания генерала Раевского состояла из его сына Николая, близкого друга Пушкина; маленькой Марии тринадцати с половиной лет; маленькой Софьи двенадцати лет; русской няньки, английской гувернантки (мисс Маттен), компаньонки-татарки (таинственной Анны, о коей ниже), врача (д-ра Рудыковского) и французского гувернера (Фурнье). Старший сын Александр, с которым Пушкин еще не был знаком, ждал путешественников в Пятигорске, в то время как г-жа Раевская с двумя старшими дочерьми (Екатериной и Еленой) готовились приветствовать всю компанию в августе в Гурзуфе (Южный Крым).
Уже в самом начале пути от Екатеринослава к Таганрогу наш поэт легко избавился от лихорадки, приставшей к нему на Днепре. Однажды утром 30 мая, между Самбеком и Таганрогом, пять сидевших в одной из двух огромных карет-дормезов, а именно - две девочки, старая нянька, гувернантка и компаньонка, - увидели справа белые барашки морских волн и высыпали из кареты, чтобы полюбоваться на прибой. Юный Пушкин неспешно вышел из коляски, ехавшей третьей.
В своих в высшей степени банальных и наивных мемуарах ("Mémoires de la Princesse Marie Volkonsky", "с предисловием и приложениями издателя князя Михаила Волконского", С.-Петербург, 1904) урожденная Мария Раевская так описывает (с. 19), лет двадцать спустя, эту сцену:
"Не подозревая, что поэт шел за нами, я стала, для забавы, бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги… Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость: мне было только пятнадцать лет".
Последнее утверждение, конечно, неверно: Марии Раевской было только тринадцать с половиной: она родилась 25 дек. 1806 г. по ст. ст. (см.: А. Веневитинов, "Русская старина", XII [1875], 822); умерла она 10 авг. (ст. ст.?) 1863 г. ("в возрасте 56 лет"; см. предисловие М. Волконского к "Mémoires", с. X).
После лета, проведенного на кавказских водах, где Пушкин подпал под циничное обаяние Александра Раевского, наши путешественники, оставив Александра на Кавказе, перебрались в Крым и на рассвете 19 авг. 1820 г. достигли Гурзуфа. В течение последующих четырех лет Пушкин временами видел Марию Раевскую. Комментатор, разумеется, не должен забывать о рисунках нашего поэта на полях рукописей; так, на черновике главы Второй, IXa против строк 6–14, где сказано, что Ленский "не славил сети сладострастья / Постыдной негою дыша / Как тот чья жадная душа /…Преследует…/ Картины Прежних наслаждений / И свету в песнях роковых / Безумно обнажает их", Пушкин в конце октября или начале ноября 1823 г. в Одессе нарисовал пером профиль женщины в чепце, в которой легко признать Марию Раевскую (теперь почти семнадцати лет); над ним он набросал свою собственную, в то время коротко остриженную, голову. Если строфа XXXIII главы Первой относится все-таки именно к этим ласкаемым волнами ножкам, то воспоминание, действительно, "дышит негою" и выдает "прежние наслаждения" (рисунки, изображающие Марию Раевскую, находятся в тетради 2369, л. 26 об., 27 об., 28 и 30 об.).
Она вышла замуж восемнадцати лет (январь 1825 г.). Ее муж, князь Сергей Волконский, известный декабрист "Южного общества", был арестован после поражения петербургского восстания 14 дек. 1825 г. Отважная юная его жена последовала за ним в далекую сибирскую ссылку, где - довольно банально - влюбилась в другого мужчину, тоже декабриста. Героическая сторона ее жизни была воспета Некрасовым в длинной, неровной и недостойной его истинного таланта ужасающе посредственной поэме "Русские женщины" (1873; в рукописи - "Декабристки"), которая всегда пользовалась успехом у тех читателей, которых более интересовала социальная направленность, нежели художественное исполнение. Единственное, что мне когда-либо нравилось в этой поэме, это - строки из другой, более мелодичной ее части, - там, где описывается досуг декабристов:
Коллекцию бабочек, флору Читы
И виды страны той суровой…
После ноября 1823 г. Пушкин снова видел ее 26 дек. 1826 г. в Москве (в доме княгини Зинаиды Волконской, ее золовки) накануне отъезда к мужу в Сибирь за 4000 миль в Нерчинск, на Благодатский рудник. В Малинниках Тверской губернии 27 окт. 1828 г. Пушкин написал знаменитое посвящение к своей поэме "Полтава" (шестнадцать строк четырехстопного ямба с рифмой abab), которое, как полагают, обращено к Марии Волконской:
Тебе - но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, не признанное вновь?Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
В черновике и беловой рукописи над этим стоят слова, написанные по-английски: "I love this sweet name" <"Я люблю это нежное имя"> (героиню "Полтавы" зовут Мария). Хотелось бы собственными глазами взглянуть на этот черновик (тетрадь 2371, л. 70), где зачеркнутый вариант строки 13, говорят, читается (см.: Бонда, Акад. 1948, V, 324):
Сибири хладная пустыня…
Предположение, что "Полтава" была посвящена Марии Волконской, основано лишь на этом. Читатель обратит внимание на любопытное сходство строк 11–16 посвящения к "Полтаве" и строк 9–14 строфы XXXVI (сочиненных годом ранее) главы Седьмой "ЕО", где поэт обращается к Москве, вдовствующей императрице городов русских, в ознаменование конца своей деревенской ссылки.