На следующий день 23 июня чуть рассвело мама опять стала собираться в город проводить отца и я пошел с ней. Мы сразу пошли к вокзалу, где уже вовсю шла погрузка солдат. Народу было теперь еще больше. Крики офицеров, плач, причитание матерей, все это сливалось в единый неразборчивый гул. Мы с трудом отыскали отца, он напряженно высматривал нас в толпе. Мать также как и другие плакала, я стоял рядом с ней и держался за подол ее юбки. Она все говорила ему: "Береги себя. Пиши письма". Он ее успокаивал, что война долгой не будет, что он скоро вернется. Потом я услышал слова, что в плен немцам он живым не сдастся. В финскую насмотрелся, как с нашими пленными обращаются. Мама заплакала еще сильнее.
После финской войны в деревню вернулись демобилизованные солдаты, наши мужики, в том числе и мой отец. На деревне была радость, но бабы сильно плакали и голосили, особенно в нашем доме и рядом. Потому что не вернулся с войны мой дядя Ваня, брат моей матери. Отец и другие очевидцы потом рассказывали, как финны, захватив его в плен, мучили его. Наши слышали, как он кричал. Финны вырезали на теле дяди Вани звезды, искололи его штыками, а потом с живого содрали кожу.
Паровоз загудел, все бросились по своим местам, состав поехал. Провожающие кричали, плакали, бежали за поездом. Нас чуть не сбили с ног.
Дома мама все плакала. Зажигала свечи, стояла на коленях перед иконами и молилась. Я ее оставил в хате, а сам пошел на деревню. Взрослых ребят не было на улице, только изредка попадались мои погодки и чуть старше. Из открытых окон домов слышался плачь и слова: "На кого ты нас покинул". Мы еще не соображали, какая беда пришла к нам. Послонявшись по деревне, мы разошлись по домам.
Буквально через несколько дней в деревню стали приходить первые похоронки. То один дом разрывался от криков и плача, то другой. И это происходило чуть ли не каждый день. Все ждали писем, но похоронки приходили чаще. Мама каждый раз выбегала на улицу на встречу почтальону. Но от отца не было ни писем, ни похоронки.
Прошел месяц, второй, третий. Об отце никаких известий. Мама начала гадать на картах. Этому занятию она посвящала каждую свободную минуту. К ней стали приходить деревенские, чтобы она им погадала. Однажды, раскинув карты, она сказала одной женщине, что все хорошо, ее муж жив – здоров, а на другой день ей принесли похоронку. Я сказал маме: "Твои карты врут и не говорят правду. Зачем ты гадаешь на отца, если карты все равно правды не скажут". Она мне ответила: "Карты мне про похоронку сказали, но ей говорить об этом язык не повернулся. Пусть остается надежда".
Прошло не один десяток лет. Я уж учился в институте и попросил маму погадать мне, сдам экзамене или нет. Она меня убедила, что все будет хорошо, но экзамен я завалил. Когда вернулся домой, я не успел рта открыть, а она мне сказала:
– Не волнуйся. Пересдашь ты свой экзамен.
– Так ты знала, что я не сдам?
– Знала.
На картах она гадала очень хорошо. Многое предсказывала, но главное она обнадеживала женщин, что мужья, сыновья их живы и вернутся домой. Эта вера многим помогала просто выжить в те страшные годы. Вот такая у меня была мама.
И все же в наш дом пришла беда. От папы все не было вестей. Мы уже устали жать от него весточку. Но мама все время мне говорила, что папа жив, но он просто не может написать нам. Однажды почтальон постучал в наш дом и вручил маме тоненький конверт. Там было извещение, что наш отец пропал без вести. Она плакала, так же как и все деревенские женщины с криками и причитаниями: "На кого ты нас оставил" и так далее. Я попытался ее успокоить. Она лежала на кровати лицом вниз и плакала, изредка поднимала голову и опять падала на подушку и заходилась в рыданиях. Пришли соседи, начали ее успокаивать. Говорили, раз без вести, может и жив. Мама им сказала, что отец сказал, что живым он в плен не сдастся.
Когда началась война, то некоторые наши мужики убежали с фронта – дезертировали. Они спокойно жили в своих домах. Перед приходом немцев стали забирать в армию всю молодежь, забрали и всех сбежавших. Забрали и моего дядю Тимошу, мужа сестры моего отца, он уезжал на фронт вместе с отцом. Он как-то рассказывал, что встретил моего отца после восьмой атаки. Его часть пыталась захватить другой берег широкой реки. Из атаки выходили живыми человек 5–7. Отец вышел живым из 11 атаки. Их покормили, собирали новых солдат и снова бросали в атаку. Отец сказал ему:
– Тимош, давай попрощаемся. Наверно, я уже не вернусь.
Так и случилось. Берег отбили. Дядя Тимоша искал отца среди трупов, но не нашел. По трупам можно было перейти реку. Может он утонул в реке? Потом они попали в окружение. Долго выходили. Вышли. А на нашей стороне оказались никому не нужные, вот он домой и подался.
Мужики, побывавшие на фронте, рассказывали об ужасах этой войны. Как немцы издеваются не только над пленными красноармейцами, но и над мирным населением в захваченных ими деревнях и городах. Напряжение в народе и ненависть к немцам росли с каждым днем. Немцы быстро приближались к нашим местам.
Однажды председатель колхоза ударил по подвешенному рельсу, а это означало, что всем нужно собраться у этого "колокола" возле амбара. Председатель сказал, что немцы вот-вот захватят город и нужно сохранить семенное зерно до посевной. Для этого мы должны поделить все зерно, разобрать его по домам и не скармливать скоту и самим не есть, а хранить до посевной. Предлагались различные способы хранения. Что осталось в поле забирайте, кто сколько сможет, остальное уничтожить на корню. В поле было много капусты, свеклы, моркови, тыквы, турнепса и кабачков. Нам детворе был дан такой приказ – отловить и поделить всех колхозных кур. Сказано – сделано. Овощи с полей почемуто притащили в деревню и разбросали на главной дороге деревни. Вся деревня была усыпана кусками этих овощей. Наверно одна из причин сделать дорогу по деревне непроходимой для фашистской техники. Лошади и крупный рогатый скот были заранее отправлены в тыл.
А в конце октября 1941 года немцы все же заняли город. Рано утром прогремел мощный взрыв, который потряс всю округу и во многих домах повыбивало стекла. Наши взорвали железнодорожный мост через реку Оку. Говорили что вместе с нашими отступающими и наступающими немцами, которые уже были на мосту и хотели захватить его на плечах отступающих наших солдат. Одна полуторка зацепилась за мост и так висела мотор в воде, а задние колеса на обломках моста.
На следующий день в нашу деревню нагрянули немцы на подводах. В это время наши деревенские женщины везли на подводах капусту с поля. Немцы их остановили и начали отбирать телеги. Когда ее забрали у моей тети Лизы, она заплакала. Одна женщина стала кричать на немцев: "Что вы делаете. У нее муж погиб на финской войне". Мы детвора стояли в стороне и наблюдали за происходящим. Немец подошел к тете Лизе и стал бить ее по лицу. Женщины подняли крик, но немец не обращал на это никакого внимания и продолжал бить женщину. Подошли другие немцы и оттащили фашиста от тети Лизы. Немцы ему что-то говорили, а он кричал и все пытался ударить тетю Лизу. Потом мы узнали, что этот негодяй был финном.
Немцы отобрали несколько подвод с овощами. Другие прошли в деревню и начали там ловить кур. Два немца тащили небольшого поросенка, за которого хозяйке дали три марки. Потом вся деревня ходила смотреть эту бумажку.
Немцы привели председателя колхоза и сказали, что он будет в нашей деревне старостой.
В этот день мы, дети, как бы стали старше и серьезней. Прекратились наши деревенские забавы. Родители нам запретили ходить в другие деревни. Каждый приезд немцев ребята постарше нас (12–15 лет) старались скрыться в лесу или в своих домах. Девушки мазали руки и лицо сажей, грязью и одевались в самые грязную и рваную одежду.
Мы самые маленькие еще не все понимали. Однажды немцы нагрянули к нам в деревню за новой добычей. Отобрали последних курей, у нас забрали последнего поросенка, собирали теплую одежду. Коров пока не трогали. Когда они с нашим награбленным добром выехали за деревню, мы начали стрелять по ним из рогаток. Одному немцу мы попали по каске, он схватил винтовку и выстрелил в нашу сторону. Мы упали на землю и лежали пока они не скрылись из виду. Это был наш первый и последний бой с фашистами.
Узнав про наши проделки, наши матери сделали нам внушения, каждая по своему. Моя мама посадила меня у стола и сказала, чтобы я этого больше не делал, так как меня за это могут убить. А так как отца нет и возможно он погиб на войне, то я остаюсь у нее главным помощником. Я должен всегда помнить о ней и о маленькой сестренке. А это значило, что теперь в мои обязанности входило из леса приносить дрова, собирать грибы, ягоды, щавель, рвать траву и так далее. Я дал ей слово, что больше по фашистам стрелять не буду и буду помогать ей по хозяйству во всех вопросах без лишних напоминаний. Я еще многого не понимал, но своей маме сказал, что я ее никогда не брошу и мы всегда будем вместе. Она прожила 93 года. Я ее забрал из деревни и она до конца дней своих жила у меня в Москве.
Впереди нас ждало еще одно страшное испытание судьбы. В декабре 1941 года. Зима наступила как то сразу. Резко похолодало. Выпало очень много снега. За эти дни мы слышали о многих случаях зверского отношения фашистов к мирному населению. Они передавались из уст в уста и растекались по деревням и городам. Немцы зверели. Если видели, что шел человек в хорошей зимней одежде, то его тут же останавливали и снимали с него все вплоть до шапки и обуви. Так случилось с моей еще одной тетушкой, которая жила в деревне Болото. Она собиралась идти к своим в соседнюю деревню. Оделась тепло. Надела шубу, валенки, на голову накинула теплую шаль. На улице ее остановили немцы и все с нее сняли и она по 30 градусному морозу бежала домой раздетая и босиком.
Числа 26 декабря, перед самым новым годом по деревне ходили слухи, что скоро нас освободят, наши уже где-то совсем рядом, вроде в деревне Алексеевке. Утром в нашу деревню приехали несколько десятков немцев. Они быстро прошли по деревне. Еще до их приезда меня мама послала к тете Лизе, которая жила на самом краю деревни у леса. Я вышел от нее и увидел, как в мою сторону идут немцы. Я испугался, спрятался и крадучись начал пробираться к себе домой. Немцы меня не заметили и я быстро добрался до дома. Когда я обернулся назад, то увидел большой черный столб дыма. Я сразу понял, что это горит дом тети Лизы. Я вбежал в дом и сказал маме, что горит дом тети Лизы. Мама выбежала на крыльцо и увидела, что горят и другие дома. Немцы, дойдя до края деревни у леса, стали всех жителей выгонять на улицу, в русскую печь бросали гранату, а дом поджигали. Людей гнали вдоль деревни к реке Оке. Мама поняла, что к нам идет беда. Заставила меня быстро одеться. Валенки у меня были большие отцовские и моя нога в них проваливалась полностью, но я приспособился ходить в них. Мама быстро укутала мою сестренку, оделась сама и мы выскочили на улицу. Мама успела закрыть сени на навесной замок. Я не знаю откуда он взялся. Обычно мы дома закрывали на палочку или коромысло и никаких краж в деревне не было. Дом наш был самым большим в деревне. Он был построен моим отцом и его братьями. Отцу досталась середина дома, а двум братьям левая и правая части дома. Мы жили в маленькой комнатке, большую площадь которой занимала русская печь. В правой части дома жил дядя Миша с семьей, в левой дядя Сережа с семьей. Дядя Миша был самый старший из братьев и ушел на фронт в первый день войны, как и мой отец. Дядя Сережа перед войной попал в тюрьму. Вылезая из-за стола во время какого-то застолья, упал на учительницу. Та возмутилась и ему дали два года, но перед приходом немцев выпустили. Он потом через три недели погибнет под Белевым. А теперь он также как и мама закрыл свою дверь на висячий замок. Наш дом оказался закрыт со всех сторон. Немцы видать сильно спешили и не стали сбивать замки, только разбили стекло на дяди Мишиной половине и бросили гранату. От соседнего дома уже загорелись сени у дяди Миши. Нас, как и других, погнали по деревне к Оке, затем мы резко повернули направо и вышли на высокий берег небольшой речки Боровенка, которая вытекала из леса и строго перпендикулярно текла к Оке. На этом высоком берегу до войны стоял дубовый лес, но перед войной его срубили, для увеличения посевных площадей. Из под снега торчали огромные дубовые пни. Немцы нас гнали именно на эту высотку. Зачем? Об этом мы узнали потом.
Наши войска подошли к деревне вплотную. Немцы из нас сделали живой заслон, чтобы спокойно отступить к деревне Кураково. Когда нас загнали на эту высотку, немецкие пулеметчики расположились на соседней высотке, ниже нашей и оттуда начали стрелять по нам. Первые выстрелы никого не убили и не ранили. Деревенские мужики, которые уже побывали на фронте, быстро поняли, чего хотят немцы. Мужики крикнули всем залечь, спрятать головы за пни и закопаться в снег. Никому не вставать и голов не высовывать. Пули свистели над головами, впивались в пни. Бабе Кате пуля сбоку пробила шубу, но не задела тела, а только обожгла. Она начала кричать моей маме: "Поля, они мне новую шубу испортили". Мама ей отвечала: "Лежи тихо и не поднимай головы. Потом мне свою дырку покажешь". Наши солдаты все видели, но помочь ничем не могли. От нашего огня немцев прикрывала наша высотка. Но наши мужики повели в обход немцев большой отряд наших бойцов. Они спустились из леса по оврагу к Жабыньскому монастырю и с тыла ударили по немцам.
Когда нас немцы гнали на холм, я увидел, что горит наш дом, ведь наша деревня была перед нами как на ладони. Нас разделял только овраг, по которому протекала река Боровенка. Я начал сильно плакать, мама пыталась меня одергивать, что-то говорила мне, но я ревел все сильнее и сильнее. А когда раздались первые выстрелы, стал реветь еще пуще. Дело в том, что в горящем доме на дворе осталась наша корова "Машка", которую я очень любил. Когда я помогал пастуху пасти коров, она от меня никуда не отходила, а когда начинался дождь она приходила ко мне, чтобы я под ней спрятался от дождя. Я, конечно, делился с ней тем куском хлеба, который мне давала мама с собой на целый день.
Я просил дядю Сережу и дядю Тимошу, чтобы они пошли и выпустили нашу корову. Из-за них она осталась в коровнике, так как дядя Сережа оставил сани прямо у дверей и мама не смогла их оттянуть и выпустить корову. Мама все время прижимала мою голову к земле, а я продолжал реветь и все старался поднять голову и посмотреть в сторону нашего горящего дома. Дядя не выдержал моего рева, а может трезво оценив обстановку и поняв, что в деревне немцев нет и нужно спасать свои дома, разгребая глубокий снег, пополз к оврагу. Через некоторое время он уже был в деревне. Открыл хлев и выпустил корову, а потом начал тушить горящие сени. Сени уже пытался тушить наш председатель колхоза. Он каким – то образом спрятался от немцев, а потом бегал по деревне и пытался спасти некоторые дома.
Наши солдаты начали гнать немцев в сторону деревни Кураково. Немецкие пулеметчики, тоже начали отступать к Кураково, положив свои пулеметы в сани, и на ходу отстреливались из винтовок, увязая в глубоком снегу.
Когда мы увидели наших солдат, то все поднялись из снега. Мы очень обрадовались, но в деревне горели наши дома и все бросились к деревне. С высотки мы не спускались, а съезжали и скатывались по глубокому снегу к речке, а потом шли к деревне, чтобы успеть спасти хоть что-то. Но почти все дома уже сгорели. Хотя у многих оставались потолки, сгорела только кровля. Тушить пожары помогали и подоспевшие солдаты. Мужики возмущались, что наши солдаты так близко стояли от деревни, но ничего не сделали, чтобы спасти деревню и жителей, которых вывели на расстрел. Но из деревенских никого не убили, не было даже раненых. Офицеры что-то объясняли мужикам. Над моей бабушкой долго смеялись деревенские бабы, как ей немцы новую шубу испортили.
Когда сошел снег мы с ребятами ходили на ту высотку, чтобы посмотреть сколько пуль застряло в пнях. Пуль было много, много отлетевшей от пней щепы. Много жизней моих односельчан спасли те пни. Из Кураково, немцы ушли на оборону Белева.
В большинстве домов печи были взорваны, только в нашем доме все три печи остались целы. В тех домах, в которых сохранились потолки, стали налаживать печи и дымоходы и по возможности восстанавливать дома. В дома, где дымились трубы, солдаты забегали с котелками за кипятком. У нас беспрерывно горели печи, в чугунках варилась картошка и кипели котлы с водой.
Штабисты расположились в половине дяди Сережа. Там под домом был большой подвал с окном и дверью во двор. Из хаты спускалась лестница в подвал, тут же рядом был колодец. Очень удобное место для штаба. Со стороны города нашего дома не было видно, он был заслонен высокими ракитами, которые немного выступали на деревенскую улицу. Наша деревня прямая как линейка упиралась в протекающую рядом реку Оку. Поэтому с другого берега реки, со стороны города, хорошо просматривалось, что происходит в деревне. Виден был каждый дом.
Через пару дней после освобождения довольно теплым декабрьским вечером вся деревня была накрыта интенсивным арт-огнем с другого берега Оки со стороны деревни Жуково.
Так как в нашем доме было много народа, дома-то сгорели и все пришли к нам отогреваться, на улице был мороз 30 градусов. Когда первые снаряды или мины начали рваться у нашего дома, все спустились в подвал. Как потом узнали, часть жителей спряталась в своих подвалах. В подвале собралось много народа. Мы, дети, как обычно сидели и играли. Мать села за печку, на руках у нее была моя маленькая сестренка Мария. Мама все время просила меня, чтобы я был рядом, а то вдруг в окно попадет снаряд. Она думала, что за печкой не опасно. За секунду до взрыва Мария заплакала и мать ее прижала к груди. В это время раздался страшный взрыв во дворе, там стояли наша Машка и лошади наши и солдат. Туда одновременно угодило сразу два снаряда. Мама сидела за печкой у двери, что выходила во двор. Так эту дверь пробил и влетел в подвал длинный осколок, который пролетел буквально в 10 сантиметрах от моей маленькой сестры. Осколок к счастью никого не задел, а дверь влетела к нам в подвал. Все бросились к выходу из подвала, меня затолкали в моих больших валенках. Все выбежали в развороченный взрывами двор. Все животные погибли. Мы с мамой выбежали последними. Я в своих больших валенках не смог выбраться самостоятельно. Мне было трудно перелезть через разбросанные бревна и доски. Мы выскочили на улицу. Вокруг нас свистели пули, рвались снаряды. Я спотыкался, падал, вставал, оглядывался. Мама тащила меня куда-то вперед, плакала, просили быстрее бежать. На улице стояло много разбитой техники, в основном машины, валялись люди и лошади. Оказывается, мы бежали через улицу наискосок к колхозным подвалам. До них было метров 200–250. Как нас не убило мне до сих пор непонятно.
Мы добежали до подвалов, но они оказались забитыми солдатами и жителями. Мы стояли практически на улице. Нас старались пропустить, но ничего не получалось. Меня подняли на руки и над головами понесли в центр подвала. Бой еще продолжался. Вернее обстрел деревни. В каждый дом попало по одной, а то и две мины. Другими словами, мало того что дом сгорел, так его еще добили минами и снарядами. Из глубины подвала протискивался дядя Сережа. Он выводил из подвала свою семью. Он сказал маме, что будем уходить на деревню Хутора. Это нужно было идти 3 километра через густой лес. Он сказал, что если сюда угодит снаряд, то тут будет каша. К этому времени обстрел прекратился.