Другой рассказ об Илье, находящийся в "Сборнике" Кирши Данилова, полон таких намеков, которых нет возможности разрешить без новых данных. Здесь является новое лицо: Збут Борис-королевич, сын или внук Задонского короля. Перескажем и этот рассказ.
Из славного города Киева выезжали два могучие богатыря: Илья Муромец и брат его названый, Добрыня Никитич; они выехали на чистое поле, вверху реки Череги, и подъехали к Сафат-реке. Тогда Илья сказал: "Молодой Добрынюшка Никитич! поезжай ты за горы высокие, а я поеду подле Сафат-реки". Добрыня поехал на высокие горы, наехал на белый шатер, и подумалось ему, что в шатре сильный могучий богатырь. Из белого полотняного шатра вышла баба Горынинка и завела ссору с Добрынею. Добрыня соскочил с коня и кинулся на бабу Горынинку; начался бой; бились они палицами тяжкими.
У них тяжкие палицы разгоралися,
И бросили они палицы тяжкие;
Они стали уже драться рукопашным боем.
Между тем Илья Муромец ездил подле Сафат-реки, наехал на бродучий след и поехал по следу; увидал он богатыря в чистом поле, Збута Бориса-королевича. В это время молодой Збут-королевич отвязывал от стремени выжлока и спускал с руки ясного сокола; он выжлоку наказывает:
А теперь мне не до тебя пришло.
А и ты бегай, выжлок, по темным лесам
И корми свою буйну голову, -
И ясну соколу он наказывает:
Полети ты, сокол, на сине море
И корми свою буйну голову;
А мне, молодцу, не до тебя пришло.
Замечательная минута, в которую является Збут-королевич; почему отпускает он и выжлока и сокола, почему молодому богатырю не до них пришло – неизвестно; но минута эта необыкновенная, не незначительная в его жизни. Илья подъезжает к нему. Молодой Збут-королевич пустился на старого богатыря Илью Муромца и выстрелил ему в грудь из тугого лука; он попал ему в грудь, но, видно, это ничего Илье Муромцу. Он (Илья Муромец)
Не бьет его палицей тяжкою,
Не вымает из налушна тугой лук,
Из колчана калену стрелу.
Не стреляет он Збута-киролевнча;
он только схватил его в белые руки и бросил выше дерева; не взвидел свету кинутый на воздух королевич и назад летит к земле. Илья подхватил его на богатырские руки, положил на землю и стал спрашивать его дядину (дедину?) – отчину. "Если б я сидел у тебя на груди, – отвечает Збут-королевич, – я спорол бы тебе белую грудь". Илья дал ему почувствовать силу своей богатырской руки, и Збут сказал, что он – того короля Задонского. Заплакал тогда Илья Муромец,
Глядючи на свое чадо милое.
"Поезжай, – говорит он Збуту, – поезжай, Збут Борис-королевич, к своей матушке. Если б ты попал на наших русских богатырей, не отпустили бы они тебя живого от Киева". Збут поехал и приехал к царю Задонскому, к своей матушке и стал ей рассказывать: "Я ездил, матушка, на потешные луга князя Владимира; в поле наехал я на старого богатыря и выстрелил ему в грудь; схватил меня в руки старый богатырь среди чистого поля, чуть не забросил меня за облако, и опять подхватил на руки". Тогда мать Збута ударилась о землю и едва говорит в слезах: "О, Збут Борис-королевич! Зачем наезжал ты на старого богатыря? Не надо бы тебе с ним драться; надо бы съехаться в чистом поле и надо бы тебе ему поклониться о праву руку до сырой земли; по роду он тебе батюшка, старый богатырь Илья Муромец сын Иванович".
В это время Илья поехал на высокие горы искать названого брата Добрыню Никитича. Он нашел его, все бьющегося с бабой Горынинкой; чуть душа его в теле полуднует. "Ты не умеешь драться с бабой, Добрыня Никитич, – сказал ему Илья Муромец, – надо драться иначе". Услыхав слова Ильи, покорилась баба Горынинка и сказала: "Не ты меня побил, Добрыня Никитич, а побил меня старый богатырь Илья единым словом". Добрыня вскочил на грудь бабе Горынинке, выхватил чингалище и хотел спороть ей грудь; но она взмолилась Илье Муромцу: "Илья Муромец, не прикажи мне резать грудь; у меня много в земле и злата и серебра". Илья схватил Добрыню за руки, и баба Горынннка повела их к своему глубокому погребцу. Стали Илья с Добрыней у глубокого погребца, и удивляются богатыри, что много золота и серебра, и цветного, все русского, платья. Оглянулся Илья Муромец в широкое поле; в это время Добрыня Никитич срубил бабе голову.
Эта песня замечательная в отношении художественном, в отношении характеристики богатырей и, наконец, своими намеками. Как художественна в песне минута, когда отвязывает Збут выжлока от стремени и спускает сокола с руки; это многозначительная минута в его жизни; но почему? но как? – неизвестно; об этом можно только догадываться. Сама эта неизвестность составляет художественную прелесть. Это минута, выхваченная из жизни; она сама ярко освещена, но ее окружает туман неизвестности прошедших и настоящих обстоятельств. Это особенный, чисто художественный взгляд на жизнь, когда вырванное из нее явление, поставленное ярко перед нами, дает предчувствовать много других явлений, его окружающих и с ним связанных, теряющихся в бесконечном пространстве жизни, когда при этом, чисто частном, явлении человек чувствует все многообразие и бесконечность жизни, его окружающей. Здесь частное явление выходит перед вами как будто с обрывками, которые и сообщают ему такой характер. Далее: как хорошо, и художественно хорошо, это простое движение Ильи, когда нагляделся он на золото и серебро, и вдруг захотелось ему оглянуться в поле, движение, которым воспользовался Добрыня на беду бабе Горынинке. Относительно характеристики богатырей эта песня тоже очень важна. Как благодушен Илья, который богатыря, пустившего ему в грудь стрелу, только хватает на руки, кидает на воздух, опять подхватывает и кладет невредимого на землю, дав ему почувствовать свою силу. Много также высказывают его собственные слова, отличающие его от других витязей: если бы ты попался нашим русским богатырям, они бы не отпустили тебя живого от Киева. Наконец, он хватает за руку Добрыню, не давая ему резать грудь у бабы Горынинки; только пользуясь тем, что Илья загляделся в поле, Добрыня срубает голову бабе. Как всюду здесь явственно выступает Илья, этот могучий выше сравнения, благодушный богатырь! В этой песне есть замечательный намек, необъяснимый при том виде и количестве песен, в каком они нам известны. Збут-королевич – сын Ильи. В своем ответе Илье он не называет себя сыном короля Задонского, а просто говорит: я того короля Задонского; по этому ответу, он мог принадлежать к его семье или роду, быть его внуком, происходить от него. Не говорится, чтобы его мать была женою короля Задонского. Когда Збут рассказал своей матери о встрече с Ильею, в песне говорится:
Еще втапоры его (королевича) матушка,
Того короля Задонского.
Здесь этот оборот вовсе не значит, чтобы она была матерью короля Задонского; она – мать королевича. Выражение: того короля Задонского имеет свой отдельный смысл. Мы не имеем причины заключить из этого выражения, чтоб мать Збута была женою короля Задонского; она могла быть его дочерью, принадлежать к его семье. По всему мы, кажется, должны скорее предположить, что она дочь Задонского короля; нам кажется, что и неоконченный оборот самый с родительным падежом может скорее означать это, как и вообще нисходящую линию. Припомним, что в этом смысле говорилось: храброго Долгорукого; и пр., что таким образом явились прозвища: живого, белого и пр. Алеша Попович также говорит про себя: "Меня зовут Алешею Поповичем, из города Ростова, старого попа соборного". Но если справедливо наше предположение, и мать Збута – дочь или родственница Задонского короля, то тем не менее требует объяснения самое обстоятельство. Илья Муромец, не так же ли, как Рустем, был некогда в гостях у короля Задонского, женился на его дочери или родственнице и уехал, уступая требованиям своей богатырской жизни или даже обязанности? Будем ждать, чтобы какая-нибудь вновь узнанная песня объяснила нам эту загадку; во всяком случае, мы несомненно уверены, что объяснение может быть только такое, которое вполне согласуется с чистым, благим и великим образом первого русского богатыря.
Есть еще песня, очень важная для характеристики Ильи Муромца, вот она:
Далече, далече, в чистом поле, что ковыль трава в чистом поле шатается, ездит в поле стар матер человек, старый богатырь, Илья Муромец; конь под ним, как лютый зверь; он сам на коне, как ясен сокол. На этот раз было с Ильею много денег. На богатыря нападают станишники или разбойники; окружили его со всех сторон,
Хотят его, старого, ограбити,
С душой, с животом разлучить хотят.
"Братцы станишники, – говорит им Илья Муромец, -
Убить меня, старого, вам не за что,
А взяти у старого нечего".
Илья вынул из налушна крепкий лук, вынул каленую стрелу:
Он стреляет не по станишникам,
Стреляет он, старый, по сыру дубу.
Вспела тетива у тугого лука, угодила стрела в крепкий дуб, изломала дуб в черенья ножевые. Станишники попадали с коней, лежат без памяти на земле. Опомнившись, они бьют челом Илье Муромцу и просят взять их в вечное холопство (службу), обещая дать рукописанье служить ему до веку. На это Илья отвечает им только:
А и гой есть (есте) вы, братцы станишники!
Поезжайте от мена во чисто поле,
Скажите вы Чуриле сыну Пленковичу
Про старого козака Илью Муромца.
В этой краткой песне является Илья со всем своим характером. На него нападают разбойники: он может их всех перебить, но он не хочет кровопролития; он показывает им свою силу, разбивает стрелою вдребезги дуб и тем удерживает их нападение. Величавое благодушие Ильи здесь все на виду. Песня оканчивается намеком на какие-то отношения к Чуриле Пленковичу, намеком, необъяснимым покуда.
В "Московском Сборнике" (т. 1) помещена песня об Илье Муромце и о других богатырях; она сохранилась в очень древнем виде (хотя, конечно, есть и позднейшие наросты) и чрезвычайно замечательна. В ней рассказан бой богатырей с богатырем из земли козарской. Там сказано: земли жидовской, но мы принимаем объяснение А. С. Хомякова, который так разумеет землю жидовскую. Название земли козарской землею жидовской показывает, по нашему мнению, чрезвычайную древность самой песни; ибо, следовательно, в эту эпоху было в свежей памяти, что козаре исповедуют веру жидовскую. Расскажем, хотя вкратце, эту замечательную песню.
Под Киевом стоит богатырская застава; на заставе атаман – Илья Муромец; податаманье – Добрыня Никитич, есаул – Алеша Попович. Кроме того, были у них Гришка, боярский сын, и Васька долгополый. Все богатыри были в разъезде: Гришка жил кравчим; Алеша Попович ездил в Киев; Илья Муромец был в чистом поле; Добрыня ездил за охотою к синему морю. Возвращаясь с охоты, увидал Добрыня ископыть великую. А. С. Хомяков говорит, что это означает глыбу, вырванную копытом из земли; мы, может быть, только определим его мысль, если скажем, что это не глыба, вырванная из земли, а из самого копыта выпавшая земля, прежде туда набившаяся. Увидав эту ископыть, а ископыть была величиною с полпечи, догадался Добрыня, что тут проехал сильный богатырь. Приехав на богатырскую заставу, он собрал братию приборную (т<о> е<сть> где все один к другому прибраны и составляют братский союз, где есть и общая казна) и говорит: "Что устояли мы на заставе, братцы, что углядели? Мимо заставы нашей проехал богатырь". Стали думать, кого послать за дерзким богатырем. Хотели послать Ваську долгополого. "Это неладно, – говорит Илья Муромец, – запутается Васька в длинных полах и пропадет понапрасну". Решили послать Гришку, боярского сына. "Неладно, – говорит опять Илья Муромец, -
Гришка рода боярского -
Боярские роды хвастливы;
призахвастается он на бою и пропадет понапрасну". Решились на Алешу Поповича. "Неладно, – говорит опять Илья, – Алеша увидит на богатыре много золота и серебра, засмотрится и пропадет понапрасну". Как верно опять выставляется здесь характер Алеши, он же и заведывает общею казной: как видно, деньги по его части, и можно положиться на него, что он копейки не пропустит. Решили послать Добрыню, и Добрыня поехал и нагнал богатыря, но когда помчался на него огромный козарский богатырь, когда задрожала земля и вода в озерах из берегов выступила – Добрыня рад был только, что мог ускакать от страшного противника. Приехал Добрыня на заставу и рассказал все, как было. "Больше замениться некем, – говорит Илья, – видно, ехать самому атаману". Поехал Илья и нагнал козарина; он также помчался на Илью, также задрожала земля и выступила вода из озера, но не испугался Илья, и начался страшный бой. Палицы, сабли и копья изломались и были брошены; идет рукопашный бой; они бьются до вечера, до полуночи, до бела света. Поскользнулась нога у Ильи, и упал он на землю. Козарин сел ему на грудь, вынул чингалище, чтоб пороть белую грудь, и смеется над Ильею. Лежит Илья под богатырем, но помнит он, что
Написано было у святых отцов,
Удумано было у апостолов,
Не бывать Илье в чистом поле побитому.
На земле втрое силы прибыло у Ильи, он ударил в грудь козарина и вскинул его на воздух. Вскочил Илья, отрубил ему голову и едет на богатырскую заставу. Встречает его Добрыня со всей братьею. Илья сбрасывает голову с копья и говорит только:
Ездил во поле тридцать лет,
Экова чуда не наезживал.
В этой прекрасной и многозначительной песне, в которой Илья Муромец так выпукло и ясно выдается, образ его все тот же: та же неодолимая сила и то же спокойствие: отсутствие всякого раздражения этой силы в бою и отсутствие всякого тщеславия и похвальбы в победе; приехавши, Илья не хвастает и не удивляется своей победе, – он говорит только, что тридцать лет не наезживал такого чуда. Постоянно и везде представляет Илья полное и великое сочетание силы духовной и телесной; духовная умеряет грубость и материальность телесной силы, которая без нее была бы бесправна и оскорбительна.
Но, создав богатыря страшной силы, народная фантазия не остановилась на этом. Она создает еще богатыря: необъятную громаду и необъятную силу; его не держит земля; на всей земле нашел он одну только гору, которая может выносить его страшную тяжесть, и лежит на ней, неподвижный. Прослышал о богатыре Илья Муромец и идет с ним померить силы; он отыскивает его и видит, что на горе лежит другая гора: это богатырь. Илья Муромец, не робея, выступает на бой, вынимает меч и вонзает в ногу богатырю. "Никак, я зацепился за камушек", – говорит богатырь. Илья Муромец наносит второй удар, сильнее первого. "Видно, я задел за прутик, – говорит богатырь и, обернувшись, прибавляет: – это ты, Илья Муромец; слышал я о тебе; ты всех сильнее между людьми, ступай и будь там силен. А со мною нечего тебе мерить силы; видишь, какой я урод; меня и земля не держит; я и сам своей силе не рад".
Как бы в дополнение и объяснение к образу Ильи Муромца, как бы в ответ на сокровенный вопрос: почему не могло быть силы, еще более громадной, чем у Ильи, – народная фантазия становит пределы силе богатырской и создает образ силы необъятной, чисто внешней, материальной, не нужной и бесполезной даже тому, кто ею обладает. Эта сила уже без воли. Здесь сила приближается уже к стихии, как сила воды, ветра, и не возбуждает ни зависти, ни соревнования. Грустен образ этого одинокого богатыря, лежащего на единственной подымающей его горе, о котором и не упоминается больше в рассказах, – и еще более выигрывает богатырь Илья Муромец, величайшая человеческая сила, соединенная и с силою духа.
В рассказе о громадном богатыре Илья Муромец как бы на сей раз отступает от своего обычая и права. В самом деле, нигде и никогда Илья не испытывает силы, не выказывает ее, не тешится ею, как другие богатыри; она всегда у него полезное орудие для доброго дела только; не любит крови его мирная, вовсе не воинственная душа. Здесь же, напротив, он идет мерить силу. Но нужно было народной фантазии такое соперничество, чтобы высказать мысль народную; к тому же чисто внешняя и громадная сила вызвала и в Илье эту сторону силы внешней, и на сей раз он является только как богатырь; но он меряет силу с богатырем-стихией, с воплощенным чудом, и здесь понятно и возможно такое желание в богатыре Илье Муромце.
Мы старались, сколько возможно яснее, очертить образ Ильи Муромца, первого русского богатыря и крестьянина, образ, верно сохраненный во всех рассказах и песнях, как это можно было видеть из всех свидетельств, приведенных нами. Сила и кротость, внешние битвы, вследствие случайных обстоятельств, и мир внутренний, вследствие высокого православного строя его души, непобедимость богатыря и смирение христианина, одним словом, соединение силы и телесной и силы духовной – таков наш русский богатырь Илья Муромец.
Мы должны сказать еще об одной весьма замечательной песне, о которой мы уже упоминали мельком в нашей статье. Это песня об Илье Муромце: она помещена в "Москвитянине" (1843, T 11). Образ Ильи Муромца в ней не тот, каков во всех остальных песнях и рассказах; но песня составляет совершенный особняк и, очевидно, по самому сочинению, древности позднейшей. Это можно видеть уже и потому, что она представляет целое, с началом и концом, тогда как древние песни дошли до нас только в отрывках одной великой эпопеи; к тому же в песне этой не говорится о многих обстоятельствах, известных нам из других песен и преданий. Кроме того, отношения Владимира и богатырей между собой, как видно, не те; встречаются слова эпохи позднейшей, напр<имер>, ваша милость, как эпитет Владимира, слуги, все государевы вотчины, – слова, не встречаемые (что очень замечательно) в песнях древних. Владимир называется даже однажды царем. Тем не менее песня эта – произведение чисто народное и древнее, но только эпохи позднейшей; сверх всего этого, многие выражения, обстановка и вообще склад всей песни показывают, что это не древняя Владимировская песня с позднейшими наростами, но что она сочинена была в позднейшее время и в свою очередь имеет наросты последующего времени; язык чисто сохраняет свой древний склад и силу. Илья Муромец послужил здесь канвой, конечно, по каким-нибудь отношениям, для нового народного создания. И понятно, что какую-нибудь особую, небывалую прежде мысль народ воплотил в образе своего народного богатыря. Итак, признавая эту песню все за произведение народное, мы признаем за нею важное и великое значение. Но ее не надобно смешивать с древними песнями об Илье Муромце, как не надобно смешивать древнего и живущего до сих пор в общем народном предании Ильи Муромца с Ильей этой исключительной, но все же чисто народной и недаром сложившейся песни. Песня эта рассказывает всю повесть об Илье Муромце и поэтому говорит и о многих известных уже обстоятельствах; встречаются и выражения целиком из древнейших песен, но всему придан особый, только здесь встречающийся отпечаток; расскажем эту замечательную песню.
В этой песне также Илья Муромец просит благословения у отца на дальнюю дорогу; едучи в Киев дорогой, которая залегла тридцать лет, он также сшибает стрелою Соловья с гнезда и везет его с собою.