Отвращение - источник причастности и вместе с тем отстраненности. Ненависть или любовь означает изменение в ситуации. Почему Гамлет бездействует? Он должен найти ответ на вопрос: "Кто я?" Ему чуждо само понятие смысла существования. Гамлету недостает веры в Бога и в самого себя. Следовательно, он вынужден определять свое бытие в категориях других людей, то есть: я - тот человек, чья мать вышла замуж за его дядю, который убил его отца. Гамлету хотелось бы стать героем античной трагедии, жертвой рока. Отсюда его неспособность действовать, ибо он может только "играть" - играть возможностями выбора. По сути ему скучно, и по этой причине его поведение театрально. Пьеса написана с совершенным пренебрежением к ремеслу актера, и по своей природе роль Гамлета не сценична. Актер может играть кого угодно, кроме актера. Гамлета должен играть человек с улицы, в то время как остальные роли надлежит исполнять профессиональным актерам. Сложность роли Гамлета в том, что он - актер, а играть самого себя невозможно. Самим собой можно только быть.
Люди уже не могут верить во что-то только потому, что в это верят многие другие. Верить во что-то более не наивный акт. Нормальная реакция человека - не пытаться идти вперед, а, скорее, отступить, отдалиться от желаний и воли, вернуться к страсти, где возможно действие. Однако достичь этого можно лишь пожертвовав рассудком, и чтобы разбудить страсть в рефлексивных людях, нужно изобрести приемы чудовищной изощренности. Страстному прыжку в бездну рока противостоит беспричинная тяга к действию, как у Яго.
Кьеркегор пишет в "Или - или", что "скука - корень всех зол".
Знающие люди утверждают, что руководствоваться каким-либо принципом очень разумно; мне угодно доставить им удовольствие, и потому оттолкнуться от следующего принципа - все люди скучны. Разумеется, никому не захочется выглядеть настолько занудным, чтобы приняться опровергать это мое заявление. Приведенный принцип производит впечатление в высшей степени отталкивающее - непременное условие всех негативных принципов, а принципы, согласно нашему первоначальному постулату, - первопричина всякого движения. Этот принцип не только отвратителен, но и в исключительной мере грозен, и каждый, кто попытается его понять, не может не испытать огромного побуждения идти вперед, совершать новые открытия. Ибо, если мой принцип справедлив, нам нужно только проанализировать, насколько разрушительна для человечества скука, и, сосредоточившись в необходимой мере на этой основополагающей истине, избрать для себя должную силу импульса. Если же кто-то пожелает достичь максимальной мощности импульса, так, чтобы под угрозой оказалась сама движущая сила, нужно только сказать себе: скука - корень всех зол. Странно, что скука, сама по себе такая степенная и вязкая, обладает властью приводить все в движение. Влияние, которое она оказывает, совершенно колдовское, разве что это влияние не притяжения, но отталкивания.
"Скука, - продолжает Кьеркегор, - демоническая сторона пантеизма. Пантеизм, в общем и целом, характеризуется наполненностью; в случае скуки мы имеем дело с чем-то абсолютно противоположным, ибо ее отличительная особенность - пустота. Однако именно это превращает скуку в пантеистическое понятие. Скука зависит от небытия, которым пронизана действительность; она вызывает головокружение, какое испытываешь, заглянув в зияющую пропасть, и это головокружение беспредельно"
Троил и Крессида
19 февраля 1947 года
Первое, что приходит в голову при рассмотрении пьес "Троил и Крессида", "Все хорошо, что хорошо кончается" и "Мера за меру", не самых удачных вещей Шекспира, - это различие между великим писателем и писателем второго ряда. Речь не идет о хорошем и плохом. Плохие писатели нас не интересуют. Писатель второго ряда, который вполне может обладать неповторимым даром, чаще всего преуспевает в чем-то одном, держится своей стези и не выпускает удачу из рук. Примером могут служить Томас Кэмпион, Альфред Хаусман или, в музыке, Клод Дебюсси. Второстепенные авторы иногда значат для нас больше, чем любой великий писатель, потому что их миры ближе к нашему. Великие произведения литературы иногда трудно, если не сказать скучно, читать. Кого я читаю с наибольшим удовольствием? Не Данте, на мой взгляд, величайшего из поэтов, а Роналда Фирбэнка. Писатель второго ряда не рискует потерпеть неудачу. Стоит ему найти свой особый стиль и выработать собственное видение мира, как история его художественного развития завершена.
В свою очередь, великих писателей можно разделить на две группы. К первой относятся те авторы, которые большую часть жизни готовятся создать шедевр, подобно Данте или Прусту. Такие писатели долго пестуют свой талант и могут умереть не завершив начатого. Великие писатели, принадлежащие ко второй группе, никогда не перестают экспериментировать. Такой художник, раз добившись в чем-то успеха, тут же пробует себя в чем-то еще, как Шекспир, или Вагнер, или Пикассо. Как великие писатели, принадлежащие к первой и второй группе, создают свои произведения, и что для них важно? Первые пытаются понять, каким будет их шедевр, вторые стремятся поскорее найти решение новой задачи и не тревожатся из-за того, удастся ли им работа. Шекспир всегда готов к провалу. "Троил и Крессида", "Мера за меру" и "Все хорошо, что хорошо кончается" получились не вполне, тогда как у Хаусмана почти каждое стихотворение - удачное. Но не разобравшись в этих пьесах, мы не поймем и великие шекспировские трагедии.
Какие проблемы стоят перед Шекспиром в "Троиле и Крессиде"? Во-первых, они относятся к технике письма: Шекспир должен выработать стиль, который позволит ему избрать новую для него тему. Во-вторых, он должен решить, что в выбранном материале значимо и интересно. Поначалу, как мы видели на примере "Гамлета", он сталкивается с проблемой словаря, в частности, с необходимостью использовать латинизированные слова. В "Генрихе V" "Гамлете" и "Троиле и Крессиде" много двойных эпитетов - например, в "Троиле и Крессиде", "твой славный меч, подобный урагану" (V.3), "в насмешливом и злом обличье" (I.3), что способствует развитию изощренного стиля письма. Здесь сложные метафоры призваны прояснить мысль, в отличие, скажем, от "Юлия Цезаря", где они вполне декоративны.
Шекспир унаследовал два стиля. Первый - страстный, холерический стиль, идущий от Марло. Таким языком написаны речи Тальбота в "Генрихе VI" или обращение Аякса к трубачу в "Троиле и Крессиде":
Труби, каналья, чтобы медь трубы
Надулась, чтобы легкие трещали!
Труби, упруго щеки раздувая,
Как ярый Аквилон! Пусть лопнет грудь,
Пусть брызнет крови ток из глаз твоих.
Акт IV, сцена 5.
Другой унаследованный Шекспиром стиль - это возвышенный, построенный на антитезах слог лиричного, задумчивого героя, как, например, в "Похищении Лукреции":
Твой [времени] долг - кончать все распри меж царями,
Ложь обличать, возвысив правды свет,
Прижать печать над прошлыми веками,
Будить рассвет, ночной сметая вред,
Злодеев исправлять годами бед
И всюду разрушать земные зданья,
Темня их башен золотых блистанье.
В добычу храмы отдавать червям,
Все меркнущее в пасть швырять забвенью,
Вскрыть новый смысл в старинных книгах нам,
У ворона раздергать оперенье,
Не ветхость славить, а весны цветенье,
Отжившее, как молотом, дробить
И вихрем колесо судьбы кружить.
Дать внучек старым дамам, обращая
Младенца в мужа, старика в дитя,
Убить убийцу-тигра, укрощая
Единорога или льва, шутя,
Разить плута, его же плутней мстя,
Рождать крестьянам урожай огромный
И скал громады рушить каплей скромной
В "Троиле и Крессиде" Шекспир развивает некий философский стиль, заметный в обращенной к Ахиллу речи Улисса о времени:
Есть страшное чудовище, Ахилл,-
Жестокое Забвенье. Собирает
Все подвиги в суму седое Время,
Чтоб их бросать в прожорливую пасть:
Забвенье все мгновенно пожирает.
Разумный муж хранит и чистит славу,
Как панцирь, а не то она ржавеет,
Но ржавый панцирь только для потехи
Пригоден. Будь же бдителен, Ахилл!
Узка тропинка Славы: рядом с нею
Один лишь может об руку идти.
Не уступай дороги, ибо Зависть
Имеет сотни сотен сыновей,
И все за Славой гонятся; а если
Уступишь место или отойдешь -
Все ринутся, как волны в час прилива,
Тебя оставив позади.
Так, ежели убит скакавший первым
Горячий конь, то задние ряды
Его затопчут. Новые деянья
Былые постоянно заслоняют.
Ведь Время, как хозяин дальновидный,
Прощаясь, только руку жмет поспешно,
Встречая ж - в распростертые объятья
Пришедших заключает. Слово "здравствуй"
Улыбчиво, а тихое "прощай"
Уныло. Все очернит завистливое Время
И оклевещет!
Акт III, сцена 3.
Эти размышления приурочены к определенной ситуации и призваны произвести впечатление на собеседника: Улисс, прибегая к доводам рассудка, побуждает Ахилла к действию. Ранее Шекспир уже использовал подобную аргументацию в прозе.
Наряду с новым поэтическим языком Шекспир создает нечто новое и в прозе - своеобразный "яростный" стиль, достигающий наивысшего развития в монологах шута в "Короле Лире". В "Троиле и Крессиде" этот стиль проявляется в диатрибе Терсита, направленной против Агамемнона и Менелая.
Да! Крови много, а мозгу мало; не диво, что эти молодчики спятят! Вот кабы они спятили от избытка мозга и нехватки крови, так я, пожалуй, сам сумел бы их вылечить! Возьмем Агамемнона… Что ж! Он человек порядочный, только бабочек любит… Мозгу-то у него, впрочем, тоже не больше, чем серы в ушах. А вот его братец - забавная разновидность Юпитера: подлинный бык на цепочке. Рогоносец из рогоносцев! Ну что могло получиться из ума, нашпигованного злостью, и злости, приправленной умишком? Только осел. Но это бы еще ничего, да ведь он еще и вол! И это бы еще ничего! Но он вдобавок полуосел и полувол. Нет, я охотней соглашусь быть мулом, собакой, кошкой, хорьком, жабой, ящерицей, совой, коршуном, вяленой селедкой - чем угодно, только не Менелаем. Нет! Кабы судьба сделала меня Менелаем, я бы взбунтовался. Ну чем бы я хотел быть, не будь я Тер- ситом? Во всяком случае, лучше уж быть вошью в тряпье прокаженного, чем Менелаем! Ого! Сюда приближаются какие-то блуждающие огни!
Акт V, сцена 1.
Высокие чувства Гамлет выражает стихами, а в привычных обстоятельствах говорит прозой. В первой сцене "Троила и Крессиды" Троил говорит стихами, Пандар - прозой; в следующей сцене Пандар и Крессида обращаются друг к другу прозой, Крессида, когда она одна, говорит стихами. Третья сцена, в которой греки держат совет, целиком стихотворна. В первой сцене второго акта Аякс и Терсит говорят прозой, вторая сцена (совет троянцев) стихотворна, а в третьей сцене (греческий лагерь) персонажи говорят прозой с Терситом и, преимущественно, стихами друг с другом. Начало и конец сцены в саду (III. 2) стихотворны, в остальном же, за исключением эпизодов особой эмоциональной насыщенности, любовные диалоги Троила и Крессиды написаны прозой. Пандар, Терсит и иные "бесстрастные" персонажи говорят прозой. Троил, Крессида и другие говорят стихами всегда, когда сознают свое отношение к миру - воитель, любовник. Если же ими овладела неуверенность или безразличие, как в сцене с Пандаром, Еленой и Парисом (hi. i), они прибегают к прозе.
Ткань пьесы образуют, во-первых, гомеровское повествование о троянской войне, в том числе архетип мужского героизма и связанные с ним понятия доблести, чести и ратного товарищества; и, во-вторых, любовная история Троила и Крессиды, великий средневековый рассказ о рыцарской любви. С обеими темами, трагического героизма и трагической любви, в пьесе происходят удивительные превращения. В чем состоит трагедия у Гомера? События предопределены богами, а человеческие чувства противопоставлены безразличию вечной природы. На переднем плане, в жаркой битве сошлись люди, убивающие и гибнущие, чуть поодаль с тревогой ожидают исхода сражения их жены, дети и слуги, над ними, с интересом наблюдая за представлением и лишь иногда вмешиваясь в дела людей, пребывают боги, не знающие ни скорби, ни смерти, а вокруг них, безучастный и неизменный, существует природный мир неба, воды и земли. Кастор и Поллукс мертвы, но животворящая земля по-прежнему наша мать. Такое же ощущение предреченности прошлого, настоящего и будущего передано в "Беовульфе", в прощальной погребальной песне о Беовульфе, и в диалоге Ахилла со старым Приамом в конце "Илиады": "но я и доныне / Старца его [отца моего] не покою; а здесь, от отчизны далеко, / Здесь я в Троаде сижу и тебя и твоих огорчаю". Жизнь не имеет смысла, но смыслом обладают мгновения героизма и преданности. "Hige sceal]эе heardra, / heorte]эе cenre, / mod sceal]эе mare /]эе ure moegen lytlaS" - говорит Бюрхтвольд своим изможденным воинам в "Битве при Мэлдоне". "Духом владейте, / доблестью укрепитесь, / сила иссякла - / сердцем мужайтесь"
В "Троиле и Крессиде" персонажами управляет не рок, от которого нет спасения. Они сознают, что делают, и при этом не верят в собственную правоту. В самом начале пьесы Троил говорит о войне:
Умолкните, о мерзостные крики!
Глупцы мы все - и греки, и троянцы.
Поистине Елена хороша,
Коль собственною кровью ежедневно
Ее мы подтверждаем красоту.
Но не могу сражаться я за это:
Сей довод слаб для моего меча.
Акт I, сцена 1.
Гектор и Троил - единственные персонажи пьесы, в которых присутствует хотя бы намек на благородство. В сцене троянского совета Гектор говорит, что разумно бь" ло бы вернуть Елену грекам, а Троил настаивает, что честь требует ее оставить.
Гектор
Брат, право же, она того не стоит, Во что нам обошлась!
Троил
Ее цена
Зависит лишь от ценности для нас.
Гектор
Но не должна зависеть от каприза.
Достоинство и ценность всякой вещи -
Внутри ее, равно как и в уме
Людей, ее ценящих. Неразумно
Служенье богу ставить выше бога!
Нередко люди наделять стремятся
Причудливыми свойствами предмет,
Которому те свойства не присущи. Ужели
Так кровь твоя безумьем зажжена,
Что ни простые доводы рассудка,
Ни мысль о злом исходе злого дела
Тебя не охлаждают?
Акт II, сцена 2.
Гектор упрекает троянцев за то, что те умножают зло, а потом вдруг кротко соглашается с призывом Троила сохранить честь.
Упорствуя напрасно,
Мы только увеличиваем зло,
Его усугубляя. Так считаю
Я, брат ваш Гектор. Но не стану я
Препятствовать решеньям вашим пылким
Прекрасную Елену удержать.
Мы все уже немало сил своих
И доблести на это положили.
Акт II, сцена 2.
Гомеровский герой находится в трагическом положении, из которого нет выхода. Шекспировские персонажи, жаждущие славы, отказываются бежать, хотя спасение возможно. Диомед открыто говорит Парису о ничтожестве Елены и утверждает, что, сражаясь за нее, они, Парис и Менелай, попросту выставляют себя дураками:
Парис
Скажи мне, благородный Диомед,
Правдиво, честно, как сказал бы другу;
Кто все-таки достойнее Елены -
Я или Менелай?
Диомед
Достойны оба.
Он тем, что ищет вновь ее вернуть,
Изменою ее пренебрегая,
Ты - тем, что удержать ее стремишься,
Не замечая, что она бесчестна,
Ценой страданий и затрат несметных,
Ценой потери доблестных друзей.
Он рад, рогатый, выпить все подонки,
Которые останутся в сосуде;
Ты, сладострастник, на развратном ложе
Готов зачать наследников своих!
Вы, со своей распутницею вместе,
Друг друга стоите, сказать по чести!
Парис
Ты дочь своей отчизны не щадишь!
Диомед
Она ведь не щадит своей отчизны!
За каплю каждую порочной крови
В ее развратном теле отдал жизнь
Троянец или грек. Поверь, царевич:
За жизнь свою произнесла едва ли
Блудница эта больше добрых слов,
Чем пало добрых за нее голов!
Парис цинично отвечает:
Прекрасный Диомед! Ты, как торговец,
Порочишь то, что покупать задумал.
Но мы благоразумно помолчим:
Расхваливать товар мы не хотим.
Акт IV, сцена 1.
Пьеса и во многом другом не соответствует героической традиции. Ахилл получает послание от Гекубы и от ее дочери - "его любимой" (v. 1) - и отказывается драться. Он забыл о цели войны, так что в поведении Ахилла нет трагического борения, как в героической трагедии. Вспомнив о долге после гибели Патрокла, он зверски и совершенно негероично убивает безоружного Гектора:
Ахилл
Взгляни-ка, Гектор, как заходит солнце,
Как ночь ползет уродливо за ним.
День кончится сейчас, и, знаю я,
С ним, Гектор, жизнь окончится твоя.
Гектор
Я безоружен. Драться не хочу я.
Ахилл
Все на него! Вот тот, кого ищу я!
Гектор падает.
Акт v, сцена 8.