Едешь по лесу – сумрачно, тихо. Дорога еле виднеется. Должно быть, в прошлом году последний раз тут проезжала телега. Колея забита прелыми листьями, высокая трава тянется к свету из колеи. Едешь час, два. Глаза уже просят простора, но по-прежнему к дороге теснятся сосны. И вдруг – свет. Как в старинной высокой церкви, свет падает сверху косыми дымными полосами. Кидаешь сосновые иглы на полосу. Удивительно – не повисают. А ведь, кажется, должны бы закачаться, повиснуть на упругих солнечных струнах. Теперь десяток шагов – и поляна. Озеро солнца. Все светлые зайчики по кустам, по веткам дубов и берез, по заросшей дороге сбежались из темного леса на эту поляну. Слились. И вот плещется среди леса теплое, звенящее озеро света.
Тонкий и дразнящий запах стоит над поляной. Лесник пошел привязать лошадь. Опускаюсь на землю. Вот он, родник аромата – скромный одинокий цветок с махровой головкой. Белая таволга. Запах… И название – таволга… Кладу в блокнот белый цветок. К зиме он высохнет, чуть пожелтеет. Уронишь каплю воды – и сразу рождается запах. Как будто ветер приносит в комнату запах ушедшего лета. Таволга. Жил человек, назвавший первый раз это слово, увидел цветок и назвал. Удивительные слова: снегирь, берендей, Волга, иволга, таволга…
На поляне мы караулим оленей. Они должны появиться, как только солнце опалит верхушки осин. Садимся в кусты боярышника. Минуты жадного ожидания. И вот неслышно из-за березок выплыла голова. Голове вовсе не нравятся новые запахи на поляне. Шея струной, уши как два локатора, рога как у бронзовой статуи. Не очень многие знают, как бьется сердце, когда в ста шагах видишь трепетных, готовых сорваться, огромных зверей. Все стадо идет за разведчиком. Двадцать четыре… Тридцать… тридцать девять голов. Матери зовут оленят:
– Э-эк!
Все стадо жадно щиплет траву. Два самца – рядом. Рога у самцов еще не созрели. Рога мягкие, чуть повредишь – брызнет кровь. К морозам окостенеют рога. Эти двое не будут уже, как сейчас, мирно пастись. Осенью на поляне услышишь стук рогов и воинственный рев. Самки будут так же равнодушно пощипывать траву. Самок уведет победитель. Иногда победителей не бывает. Сцепятся рогами, и все – лисицы, сороки и сойки пируют на месте турнира. Теперь же все стадо набирается силы…
Ржет лошадь. Олени дружно поднимают головы.
– Снимайте, – шепчет лесник. – Вон ту самку и пацана… Потом расскажу почему. Снимайте!..
Затихающий топот и странные крики, будто стадо гусей вдалеке потревожили…
– Удалось… Этот пацан попал, брат, в историю… Весной еду мимо болота, слышу:
– Э-эк! Э-эк!
Остановил лошадь. В самой топи – олененок-малютка, дней четырех, не больше. Ножки увязли, а под живот кочка попала. Ни туда, ни сюда. Олениха его зубами за шею пробует потянуть. Ничего не выходит. Вижу – помогать надо. Олениха от страха деру дала. Поднял олененка. Дрожит. Мать зубами загривок ему намяла. Набрал дегтю у колеса, смазал загривок. Беги! Где там! Э, думаю, будет внуку подарок. Привез домой. Ну, понимаете сами:
– Олешка! Олешка!
И спать уложит, и обед пополам делит, и дом для Олешки строить начал. Гляжу – заиграет…
– Давай, – говорю, – Санек, отвезем в лес…
Всю дорогу Олешка лежал, как пласт, ни звука. А к болоту подъехали – голову приподнял:
– Э-эк! Э-эк!
Выпустили. Сами в кусты схоронились. Минут десять кричал, топтался на месте. Слышим, ветки ломаются. Выскочила олениха к болоту. На губах пена, тяжело дышит. Рада, видать, до смерти, а не подходит – человеком пахнет от сына. Решилась, наконец, лизнула. И он к вымени губами припал… У него до сих пор, заметили, пятна от дегтя?..
Ночные друзья
Кирилл Сергеевич зажигает фонарь, кладет в карманы два ломтя хлеба, берет миску со щами. Осторожно закрываем калитку и ныряем под низкие ветки орешника.
Ночью лес очень похож на Кащеево царство. Корявые ветки лезут из темноты, норовя сдернуть шапку. Фонарик вырывает у ночи маленький мир, кишащий белыми мотыльками. А справа и слева, и сзади – плотная стена ночи. Фонарь качается, качаются тени и вся ночная стена качается, валится на тропинку.
Днем я знаю тут каждое дерево. Сейчас все незнакомо. Лесная лягушка прыгает под ногами. Не наступить бы. В ночном лесу не удивишься, если лягушка превратится в царевну. А за тем пнем уж, конечно, прячется сам Кащей…
Кирилл Сергеевич ставит на землю фонарь, ставит миску со щами. Делает знаки: мол, то была только присказка.
– Тю-тю-тю!.. – Звуки, которыми кличут собак.
Тишина. Слышно – мнутся листья под чьими-то лапами. Они! Два светлых пушистых веретена вынырнули из темноты. Пружинами скачут около миски, прыгают, лижут руки Сергеичу. Дерутся, кажется, из-за мяса, попавшего в миску. Их можно погладить. Мурлычат. Снова прыгают… Наелись. Теперь можно и бабочек погонять. Бабочки летят на фонарь. Хвать! Хвать! Бабочка нырнула в темноту – обескуражены: куда же делась? Сверкает "молния" – не пугаются, видно, принимают вспышки за настоящую молнию.
…В апреле под кучей хвороста нашли шесть серых пушистых щенят. Волчата? Знатоки поглядели:
– Нет. У волчат зрачки круглые, а тут, как щелки. Лисята.
Двух лисят отдали юннатам, двух забрал аспирант из Воронежа – опыты делать. Двух Кирилл Сергеевич положил за пазуху:
– Попробуем подружиться…
Если быть ласковым, если под рукою иметь рожок с молоком, рыбешку, кусочки мяса, сахар, хлеб – лисята будут лизать вам руки, будут по пятам бегать. Если придумать имена и называть постоянно, ну, скажем, Люська и Рыжик – лисята будут знать свои имена.
Лес рядом, лисят дразнят запахи, лесные шорохи. Надо повести в лес. Рыжик в первый же раз землеройку поймал. Вырыл ямку и закопал – про запас. Люська выследила похоронку, разрыла и перепрятала. С каждым днем лисята все охотнее бежали в лес. В какой-то день совсем не захотели вернуться. Но дружба осталась. Уже три месяца каждый вечер друзья встречаются в Кащеевом царстве. Днем Люска и Рыжик держатся порознь, охотятся в дальних заповедных кварталах, а вечером – встреча в условном месте. Ужин. Игра…
Сегодня держатся осторожно. Вот Люська делает круг, нюхает землю и вдруг, гавкнув, скрывается в темноте.
– Тю-тю-тю!.. Нет, сегодня уже не придут. Ваш след почуяла Люська – чужой человек. Кроме меня, еще Игната Игнатыча знают…
Охотник Игнат Игнатович Ковалевский живет по соседству с Кириллом Сергеевичем. Он встретил нас у калитки:
– Ну как?..
На бревенчатой стенке пристроен олений рог. Вешаем на него фонарь, открываем окно. До полуночи лесной разговор. До полуночи у фонаря вьются мохнатые белые бабочки…
Иванок
Осенью голод гонит синиц из лесу поближе к жилью человека. Но и тут в морозную зиму многие гибнут. Не помню, в каком году выдался суровый снежный февраль. Избы позаносило по самые крыши. Потом сразу оттепель, потом мороз. Сугробы как будто стеклом полили. На сверкавших, как бусы, ветках березы сидела стайка синиц. И вдруг по ветру понесся зеленоватый пух. Минута – одной синицей стало меньше на ветках. Через час повторилась та же история. Окоченевшие от голода и мороза синицы, как разбойники, бросались на ослабевших подруг. Пока я прилаживал к веткам крышку почтового ящика, пока добывал крошек из семечек, синицы атаковали третью ослабевшую жертву. Но ослабевший оказался находчивым, он быстро нырнул в открытые сени. Иванок прожил в комнате до тепла, а потом как ни в чем не бывало вернулся в стаю.
Этот случай я вспомнил недавно. Пили чай. В чашке осталось варенье. Открыл окно и поставил блюдечко на завалинку. Не успел развернуть газету, вот он – иванок! Каждое утро пили чай на кордоне. Каждое утро прилетал иванок…
Зимой любой мальчишка может открыть у окна птичью столовую. Кусок фанеры с бортиками, горсть крошек и семечек каждое утро – и птицы будут кружиться у ваших окон. Весною птицы заплатят вам песнями.
Воронежский заповедник. 11 ноября 1960 г.
Первая сельская…
Человеку за семьдесят. О чем он с увлечением рассказывает? Снимок сделан вчера в подмосковной деревне Кашино…
Сорок лет назад, в тот самый год, когда добивали Врангеля, когда в разрушенной России мужик не мог купить гвоздей и ситцу на рубаху, в деревне Кашино решили строить электростанцию… Изоляторы, "движок", провода… Нам сейчас невозможно представить все трудности, какие преодолели кузнец Дмитрий Родионов и сорок его односельчан. Электростанция была построена!
Когда "пустили ток", деревня стала похожа на улей при роении. Бегали из двери в дверь: "У вас горит?.." Поздравляли, молились…
Наше поколение не знает этой картины. Каждый год новые сообщения о пуске электростанций, речных, тепловых, атомных… Мы привыкли к машинам, моторам, электрическим бритвам, доильным аппаратам, к сиянию огней в самых глухих, самых дальних углах. Нам не знакомо острое чувство радости, с какой встречали в деревне свет обыкновенной лампочки. "Лампочки Ильича". Это слово звучало так же удивительно, как звучат сейчас слова "спутник", "космическая ракета". А ведь всего только сорок лет прошло с тех пор, когда вот этот старик, Иван Степанович Ошмарин, вместе с кузнецом Дмитрием Родионовым писал в Москву: "…Четырнадцатого сего ноября состоится открытие электрического освещения в селении Кашино, на каковое покорнейше просим прибыть, разделить ту радость, которую мы ощущаем…" Письмо послали Ленину. Ленин приехал, несмотря на огромную занятость.
Ехал он вдвоем с Надеждой Константиновной. Возле Кашина машина остановилась. Ильич открыл дверцу, спросил ребятишек: "Где тут электростанция?" "Прокатите – покажем…" Машину в нашей деревне тоже, почитай, первый раз видели…
Иван Степанович рассказывает, как принимали, как угощали, о чем говорили в тот день с Лениным.
"Памятник ему поставили в аккурат на том месте, где выступал… Фотографировались… Я стою почти рядом… Усы у меня тогда были черные…"
Тепло и сердечно говорил Ильич с кашинцами. Каждое слово Ленина врезалось в память крестьян. Великий вождь говорил о первом ростке большого дела, начатого кашинцами.
Сорок лет прошло с той осени. Дорогу, по которой ехал Ильич, пересекают сейчас несколько линий высоковольтных передач…
Фото автора. Д. Кашино. 13 ноября 1960 г.
Заповедными тропами
"Справочное бюро" в лесу
Предзимье. Ноябрь на исходе, стоят десяти – двенадцатиградусные морозы, а снегу все нет и нет. Вокруг темные боры, мшары, светлые березники. Всюду, куда ни глянь, древние брянские леса.
Третьи сутки с лесничим Андреем Силычем живем в сторожке. С утра до вечера ведем подсчет и выборку зрелых сосен для сбора смолы-живицы, в свободное время ходим на охоту, иногда ловим на блесну в соседнем озере окуней.
Андрей Силыч хорошо знает лес. Превосходно разбирается в повадках зверей, птиц. Каждый день я узнаю в природе что-то новое, чего не найдешь подчас даже в самых редких книгах.
Сегодня, вдоль и поперек исколесив старый бор-брусничник, садимся на валежину отдохнуть. Неподалеку на сучьях висит круглое, будто прутяное лукошко, сорочье гнездо.
Лесничий огляделся вокруг и спрашивает:
– Представь себе, что нам довелось попасть в незнакомый лес и захотелось узнать, какие звери в нем обитают. Как бы мы это сделали?
Я пожал плечами. Задумался.
– А ведь есть в лесу такое справочное бюро, – сказал Силыч после минутного молчания. – Обратись туда, и в любое время года в точности установишь, где какой зверь живет… Если не веришь, тогда тащи вон то сорочье гнездо.
Я положил у ног лесничего целую охапку сухих прутьев. Разобрали их и обнаружили самую настоящую войлочную шапку. Раздергали ее по клочкам. К моему удивлению, в сорочьем гнезде оказалась шерсть лося, косули, волка, барсука, лисицы, щетина дикого кабана, клочок заячьего пуха и даже высохший кончик хвоста рыжей белки.
– Ну, как? – подмигнул мне Андрей Силыч. – Сорочье гнездо, брат, самое надежное справочное бюро в лесу.
Рыбья приманка
Рассвет застал нас на озере.
Наладив короткие зимние удочки, начали лов. Попробовали в одном месте – не берет. Перешли в другое – то же самое.
– К непогоде, наверное, – вздохнул Андрей Силыч.
– Значит, сорвалась рыбалка?
– Почему сорвалась? – поднял пучковатые брови лесничий. – Мы сейчас столько окуней приманим, отбоя не будет.
Лесничий положил удочку, надел рукавицы и торопливо зашагал к лесу. Прошло несколько минут. Смотрю, Андрей Силыч выходит из лесу, несет длинную палку и объемистый сноп почерневшей, прихваченной морозом крапивы.
– Зачем это?
– Руби лунку пошире, потом узнаешь.
Пока я рубил лед, лесничий вытащил из рюкзака шнур со свинцовым грузом, перепоясал шнурком пучок крапивы. Свинцовая гирька быстро потянула крапиву ко дну.
– Порядок! Обождем немного – и клев начнется…
Заранее рядом с прорубью пробили лунки. Закурили. Прошло две-три минуты, взялись за удочки… Толчок. Быстрый взмах удилищем, и на льду затрепыхался красноперый красавец окунь. Вслед за мной Андрей Силыч вытащил еще одного, чуть не с килограмм весом…
Через полчаса на льду трепеталось уже десятка три крупных, как на подбор, окуней.
– В чем же секрет? – спросил я лесничего.
– Посмотри в прорубь, сам догадаешься, – сказал он, выбрасывая из лунки очередного окуня.
Я лег на лед, пристально поглядел в прозрачную глубь. На дне виднелся разлохмаченный сноп крапивы. Зелень привлекла к себе массу рыбьей мелочи, а за мелочью пришел хищник – окунь, который то и дело попадался на наши блесны.
Кто обломал дуб?
Сумрачный полдень. Изредка порошит редкий снежок. По небу плывут тяжелые тучи. Идем живописной дубовой рощей.
Вдруг Андрей Силыч остановился и, показывая на один из дубов, спрашивает:
– Как думаешь, кто обломал?
Я внимательно оглядел могучее, но искалеченное дерево. Макушка дуба была кем-то сломана.
– Буря?..
– Буря тут ни при чем, – улыбнулся лесничий, – Михайло Иванович лапу приложил.
– Медведь? – удивился я.
– Точно! Нынче осенью мне довелось убедиться, как он "работает". Иду как-то вечером по урочищу, вдруг слышу треск. Насторожился! Опять треснуло. Вокруг на десяток километров жилья нет, а тут вроде кто-то по дрова приехал. Сворачиваю в сторону. Посмотрел из-за кустов, да так и замер: стоит на поляне огромный дуб, а на нем медведь возится. Сопит, фыркает – сучья ломает. Заденет лапой, нажмет – толщиной в оглоблю сук тростинкой ломается…
Целую ночь не давала спать мне медвежья работа. Зачем она косолапому, ума не приложу. Утром ради любопытства опять пришел на поляну. Гляжу, а возле дуба ни одной ветки. Неужели, думаю, в берлогу уволок? Взял ружье, направился по следу. Смотрю, лежит ель и тут же куча дубовых веток, воза на три хватило бы. Присмотрелся я и к сучьям – ни одного желудка нет. Все обобрал…
Много раз приходилось читать и слышать, как в поисках пищи медведи раскапывают муравейники, ходят на овсы и даже ухитряются ловить рыбу. Но чтоб желуди… Ай да Мишка!
П. Стефаров. Сумы. 30 ноября 1960 г.
Садовник с Кургана
Человек нагнулся и украдкой завернул в платок горсть земли. Заметив любопытный взгляд, человек смутился:
– Тут мой окоп был…
У серых камней в чаще горит вечный огонь. Каплями крови горят в траве маки, по склонам полыхают цветы багряника… Корабельные орудия, врытые в землю, камни со следами осколков, памятник адмиралу… На этом холме даже земля, даже пыль, оседающая на ноги, священна. Недавно уложенные ступеньки к верху кургана уже заметно стерты подошвами. Сколько людей снимали шапку на этом кургане!
Вдоль дорожки тонкие деревца.
– Это Хрущев сажал… Это каштан Мориса Тореза… Это Гомулка сажал… Хо Ши Мин… Делегация из Сталинграда… Монгольские учителя посадили…
– Экскурсовод забыл еще одно дерево…
Я обернулся. На дорожке стоял человек в стоптанных сапогах, с тонкой садовой пилкой за голенищем.
– Я садовник с кургана. Вижу, интересуетесь… – Человек вытер пучком травы забрызганные мелом руки. – Пойдемте, покажу…
Об этом дереве поэт написал бы много хороших строчек. Как дорогой памятник, обнесено оно кованой оградой. Мне показалось, люди даже говорят тише у этого невысокого, с узловатыми ветками миндального дерева.
…В сорок втором над курганом вздыбленная земля перемешалась с дымом. Много дней не утихал вой железа. До мокрых камней перепахали землю снаряды. Сгорело все до последней травинки. Но утихло, рассеялся дым – на самой верхушке кургана люди увидели дерево. Каким чудом оно сохранилось, не мог бы сказать даже матрос, лежавший рядом в окопе.
Рассказывают, прощаясь с курганом, матросы бинтами скрутили набитый осколками ствол, наспех залепили раны сырой глиной…
– Наверное, легенда?
Садовник не стал спорить:
– Может, и легенда. Уходили матросы спешно. Вряд ли бинтовать было время.
Мы помолчали, наблюдая, как пчелы колыхали тонкие стебли цветов…
– А что… До меня доведись – задержался бы. Вместе с людьми стояло… – Садовник принялся белить израненный ствол.
Вечером, уходя с кургана, я снова увидел садовника. Он стоял возле воронки с толпою приезжих. Разговор шел о цветах. Закончился разговор, видно, обычной просьбой:
– Говорите, с Камчатки?.. Семян бы и черенков из ваших краев!.. Адрес простой: "Севастополь, Малахов курган. Садовнику Дворченко".
Вместе со всеми я записал адрес, хотя не знал, какие семена, какие черенки и откуда смогу послать симпатичному человеку.
* * *
Встречу на кургане я, наверно, забыл бы. Но случилось два разговора. Один – в горкоме партии, другой – с дворником на улице Гоголя.
Секретарь горкома остановил меня у самой двери:
– Совсем забыл. Есть у нас садовник. Ей-богу, сам хотел написать…
– Я улыбнулся.
– Дворченко?
– Ну вот, уже знаете…
Дворник с удовольствием рассказывал, как сидел за "красным столом" на городском слете, но, когда я достал карандаш, дворник с подкупающей искренностью остановил:
– Про меня уже была статейка… Зачем про одного писать… Есть человек – золото… На Малаховом был?
– Дворченко? Садовник?
– Да, да, да!
Я решил хоть на день задержаться в Севастополе.