* * *
От лошадей пар. Прыгаем в снег – размять ноги. Иван Михайлович достает последнюю сигарету. Смятая в кулаке картонка с надписью "Прима" летит в бурьян.
– Фр-р!..
Из жухлой травы серыми комьями взвиваются куропатки. Они долго не опускаются. Молчим, провожаем глазами темные точки. На дорогу, вращаясь пропеллером, падает птичье перо. Иван Михайлович подставляет ладонь.
– Дед учил брать на счастье… Ну что, дадим отдохнуть лошадям?..
Занесенный снегом ручей у дороги. Заросли ольховника, заячьи, лисьи следы. На старой ветле казачьей шапкой висит гнездо.
– Товарищ полковник, Семен Никитич! Сколько, по-вашему, лет этой старухе?..
Трогаем ладонями шершавый, не один раз треснувший от мороза ствол.
– Пушкина захватила, а?.. Пушкин в наших местах бывал. Помните "Капитанскую дочку"?
Иван Михайлович трогает палкой гнездо. Из него, словно из решета, сыплется снег.
– Ну а вообще наши края как, а?.. Признаюсь: ТАМ часто вспоминал эту ветлу. Каждая ветка помнилась. Вон в той лощине до войны зайцев стерег. Сядешь у стога и ждешь – при луне хорошо видно. А тут воду пил. Прыгнешь с трактора, нагнешься к ручью – одни зубы белеют… Пьешь, пьешь, а вода из земли течет и течет. Миллион человек подходи – на всех хватит. Холодная, камешки перекатывает. Если пойти лощиной – еще ручей будет. Его зовут "Семь ручьев". Потом озера – утку выпугнешь. А дальше, как пройдешь седловину, в низине село Бискужа. Там похоронены дед с бабкой, там я родился, в школу ходил, на тракториста учился, женился там…
Скрипит снег под санями. Горка, низина. Опять горка. Островки леса. Ольхи, ветлы и осокори. Белая музыка под полозьями. Если долго молчать и глядеть, как сугробы сливаются с небом, клонит ко сну. Не спавший ночью полковник закрывает глаза. Стайка розовых снегирей долбит семена в бурьяне. Предвечерняя синева заливает низины, сближает острова леса. Синяя даль становится чем-то одушевленным, тянет к себе глаза, наполняет грудь сладкой тревогой… Сколько дней можно ехать, и все Россия, Россия… Сколько людей надевали шинели и не вернулись, чтобы можно было так ехать, радоваться синеве и все, что видишь и слышишь, можно назвать своим…
– Иван Михалыч! Ванюшка!..
Вздрагиваем. На дороге – заглохший трактор. Перепачканный сажей парень и колхозник в тулупе пляскою согревают ноги.
– Взгляни, бога ради, что там сломалось…
Иван Михайлович берет ключ. На ладони промывает бензином желтые колечки и винтики, просит ножик… Трактор заводится. Два счастливых тракториста трут сеном руки. Старик в тулупе садится на сани из двух огромных бревен. Машем друг другу варежками.
– Наши. За сеном едут. – Иван Михайлович лезет в карман за гребенкой – причесать вспотевшие волосы. Краешком глаза опять вижу Звезду.
* * *
В деревню вернулся ночью, в августе сорок пятого. Пешком мерил дорогу от станции. Постучал…
Мать не плакала – может быть, потому, что не было больше слез. Она трогала волосы, руки, плечи его, говорила:
– Ванюшка, Ванюшка…
Отец рванулся с кровати. И опять повалился. Потом ухватился рукой за висевшую над кроватью обмотку, подтянулся:
– Ну, подходи, подходи же скорей!.. Жив!
Два солдата глядели друг другу в глаза.
– А я вот валяюсь – контузия. Недавно из госпиталя.
Иван сбросил шинель, повесил рядом с отцовской.
На деревенской улице вспыхнули огоньки: "Иван вернулся!" Изба наполнилась людьми.
Младший брат Колька снял со стены застекленную рамку, красным карандашом зачеркнул в выписке из Указа слово ПОСМЕРТНО.
…Через три месяца позвонили из районного военкомата: "Назарова срочно в Оренбург вызывают…"
Длинная лестница с мягким ковром. Тяжелые двери. Молоденький адъютант у дверей.
– Герой Советского Союза младший лейтенант Назаров, вас ждет генерал Субботин, – и щелкнул зеркальными сапогами.
Генерал обнял, расцеловал. Долго прокалывал гимнастерку.
– Носи, сынок. Заслужил…
Позвали в район:
– Ну, Герой, на какую работу?
– Я тракторист, на земле вырастал.
Два года работал землеустроителем. Летом ничего, а зимой – бумаги, чертежи. Заскучал. Тут младший брат Колька подкатился:
– Давай на завод к нам. Я уже говорил с директором.
Кому не хочется иметь на заводе Героя! Директор жал руку. Сразу распорядился насчет квартиры. Семья Назаровых – сам, жена, трое детей – переехала в Медногорск.
Работал слесарем, моторы налаживал. Все хорошо: зарплата, квартира, садик для ребятишек, кино рядом, в заводском дворе на видном месте портрет… Затосковал! Придет с работы, начнет заряжать патроны. Целый вечер сидит, мерит порох, дробь. Возьмет "тулку", смахнет пыль со стволов. Особенно волновали деревенские письма. Нельзя сказать, чтобы в письмах были веселые новости. Известно, какие новости шли из деревни в пятьдесят третьем. Иван вздыхал, клал письма за отцовский портрет на стене. Проходила неделя – опять доставал, читал вслух, сам садился писать. Так целый год. Однажды сказал:
– Вера, а, может, туда, на трактор?..
Вере не хотелось ехать из города. Были и слезы, и уговоры. Победила старая мудрость: куда иголка, туда и нитка…
Осесть решили в деревне Московка. Место для глаз подходящее – лесок, низина. Работа – рук не жалей: огромный клин нетронутой целины. Опять же старая Бискужа рядом.
Пришел в правление:
– Возьмете?
– Возьмем. Да по душе ль придется? Дела в колхозе не шибко…
– Не убегу.
Занял денег. Начал хату ладить. Хорошо хату ладить, если руки держат и топор, и рубанок. Если сам и токарь, и плотник, и маляр, и печник. И все-таки нелегкое дело строить хату на чистом месте, если за стол садишься сам-пят…
"Зато душа спокойна. Чувствую: тут мне место определила судьба. У этой речки, на этом поле. Отними – не будет счастья у Ивана Назарова. Весною – пахота. Потом трактор плывет по желтому морю. Пшеница у нас высокая. Несут мои девчонки обед – головенок не видно в пшенице… Теперь пятеро ребятишек. Четыре дочери и сын Сергей. На трактор залезает свободно, а рычаги повернуть – маловато пока силенок… Осенью на бульдозер сажусь. Чистим дороги. Насыпали плотину. Сено возим. Одним словом, деревенские трудодни. Денек свободный выпадает – двустволку беру и опять к той же речке, на то же поле…"
* * *
Вечером мы сидим в доме у Ивана Михайловича. Пыхтит чайник. Четыре сестры собираются в школу на елку. Вера Еремеевна пришивает к марлевым каляным от крахмала платьицам комочки ваты. "Снежинок" из двери захлестывает морозный пар. На пороге из пара вырастает фигура Деда Мороза. Пар оседает, и Дед превращается в молодого председателя колхоза.
– Услышал – из Москвы гости. Зашел для вежливости…
Разговор о людях, о кормах, о новостях, о плате на трудодни, о том, что и в Московке электричество будет.
– На съезде не пришлось быть?.. Да, большой замах берем… Иван Михалыч?.. Ивану Михалычу можно было бы и теперь орден дать – заслужил. Да вот беда – не дают нашему колхозу пока орденов. Не за что пока…
Из морозного пара в дверях вырастают сосед Ивана Михайловича и сменщик на тракторе Коля Попков. Смущаясь гостей, он манит пальцем хозяина дома на кухню:
– Шатун угробили… А черт их знает как. Масло, наверно, замерзло. Я ж говорил: не надо трактор давать…
– Ничего, сварим шатун. Садись чай пить…
Председатель, посидев с полчаса, извиняется:
– Я пойду. Обещал директору поздравить ребят у елки. Заходите в правление.
Пьем чай. В окно виден месяц, копны сена под снегом. Потом за стеклом появляются четыре глаза и два расплюснутых носа. Это любопытные соседские ребятишки – не каждый же день из Москвы гости бывают.
Пыхтит на плите чайник. Разговор о войне, о колхозных делах, о коммунизме.
– Конечно, наш колхоз не первым к нему придет. Но если уж взялись, так надо, чтоб каждый… Сережа, открой дверь ребятам, а то застынут возле окошка.
Любопытные ребятишки чинно садятся на лавку, грызут сахар. Сережка вскакивает к отцу на колени.
Качается лампа под потолком. Светлый зайчик отцовской Звезды бегает по щеке у Сережки…
* * *
А теперь эпилог этой маленькой повести о судьбе человека. Из города Жагаре спрашивают: "Как быть с монументом?"
Монумент над могилой останется. Переменится только надпись. Может быть, надпись будет такой: "Здесь лежит Неизвестный Герой, стоявший насмерть в боях за Литву". В Жагаре похоронен один из тех, кто рядом с Иваном Назаровым лежал у дороги, где хотели прорваться "тигры" в сорок четвертом. Фамилия? Трудно сказать. Их было двадцать друзей у Ивана Назарова. Будем называть его Неизвестным Героем. Будем приносить цветы ему с наших полей.
Фото автора. 17, 18 января 1962 г.