"…В нашей журналистике с началом нынешнего года произошло столько перемен, что 1839 год должен составить эпоху в ее летописях. Явились два новые журнала; некоторые старые изменились. … Но начнем по порядку и не забудем и прочих журналов. С кого же начать? – Мы не будем долго думать и начнем – с "Современника", потому что ни один журнал не читаем мы с таким удовольствием, ни один журнал так высоко не ценим, как "Современник"…"
Виссарион Григорьевич Белинский
Русские журналы
В нашей журналистике с началом нынешнего года произошло столько перемен, что 1839 год должен составить эпоху в ее летописях. Явились два новые журнала; некоторые старые изменились . К непоследней новости относятся и беспрестанные обзоры своих собратий . Мы первые довольно уже начитались разных отзывов и суждений о самих себе, мы, которые ни о ком не судили. Думаем, что правила приличия и вежливости требуют, чтобы мы за внимание заплатили вниманием и не остались в долгу, особенно у почтенного и маститого "Сына отечества", который так скромно и так любезно приветствовал нас своим немного дрожащим от старости и от небольшой досады (вследствие старости же) голосом… "Галатея" – дама и красавица – от нее мы отделаемся несколькими комплиментами и любезностями; а "Сыну отечества"… Но начнем по порядку и не забудем и прочих журналов. С кого же начать? – Мы не будем долго думать и начнем – с "Современника", потому что ни один журнал не читаем мы с таким удовольствием, ни один журнал так высоко не ценим, как "Современник". Читатели "Наблюдателя" еще с прошлого года находили в нем постоянно самые подробные отчеты о каждой книжке "Современника". Но эти отчеты доселе помещались в "Литературной хронике", где не должны иметь место повременные издания; но теперь мы решились почаще заглядывать в область журналистики, и обзоры "Современника" будут уже в этом отделении, которое, не составляя особого отделения журнала, будет как бы заключением "Литературной хроники".
"Современник" всегда богат хорошими оригинальными статьями – обстоятельство, которое дает этому журналу высокую цену. Первая книжка за нынешний год, составляющая тринадцатый том издания, особенно богата хорошими оригинальными статьями. Пересмотрим их по порядку. Первая – "Знакомство с Рунебергом" г. Я. Грота содержит любопытные подробности об одном из знаменитых современных поэтов и литераторов шведских – Рунеберге и о шведской литературе. Статья эта – отрывок из путешествия по Финляндии, отрывок, возбуждающий живейшее желание прочесть путешествие, изданное вполне. Пропуская "Разбор новых книг", переходим к статье "Отрывки из истории партизанов Пиренейского полуострова" г. Н. Неведомского, к статье превосходной и по содержанию и по изложению, давно возбудившей в нас живое внимание и еще живейшее желание прочесть в целом сочинение, из которого она отрывок . "Сын отечества" называет эту статью "набором слов, где есть все – и Андалузия, и Алгамбра, и инквизиция, и мавры, и Гвадалквивир, и романсы, только нет того, что обещает заглавие статьи" . Чтобы показать нашим читателям, как верен вкус у редактора "Сына отечества", выписываем из статьи первую попавшуюся нам на глаза страницу:
При первом известии об отречении Фердинанда VII, Испания вспыхнула, как страсти на Востоке, чуждые постепенности и границ, – и совершила восстание так единодушно и одновременно, как при звуке тревоги европейские войска вскакивают с бивака. Это сравнение тем вернее, что испанцы взялись за оружие, не спрашивая, достанет ли у них силы для нападения или для обороны? как в европейском войске напрасно искать того, кто первый по звуку тревоги стал на свое место, так в испанских деревнях напрасно искать того, кто первый вскричал: "Да здравствует Фердинанд VII! смерть французам!" Выражение: "Испания восстала как один человек" останется классическим в истории – но будет не полно: ибо Испания восстала, как один человек, мучимый тем лихорадочным нетерпением, при котором время стоит, а думы жгут. Положение народа спокойное, но грозное, не терпящее ни отлагательства, ни противоречия, уняло с первых дней восстания происки людей, хотевших остановить восстание из страха, из личных выгод или в надежде лучшего управления при новой династии. "Мы осрамим себя, если признаем королем Иосифа", – твердили испанцы, полные народной гордости. Вскормленные матерями, не допускавшими их к груди без крестного знамения, кропившими их пеленки святою водою, испанцы говорили: "Еще при Дон Пелагио мадона приняла Испанию под свое покровительство: и мы оставим без защиты ее образа блестящие испанским золотом, ее статую в одеждах, сшитых испанками, оставим в то время, когда мадона в Кавадонгской пещере проливает крупные слезы; когда в Монсеррате венок из свежих цветов на голове мадоны превратился в черный!.. Мученики вознеслись на небо из-под рук палачей, из зубов зверей римского цирка; святые с помоста монастырских келий; дети испанцев возносятся на небо с материнских колен – мы вознесемся с поля сражения, покрытые кровию французов, как мученики пылью римского цирка, как наши дети слезами матерей!.."
Неужели это пустой набор слов без смысла, как в критике или рецензии иного журнала, а не пламенная, живая импровизация?..
Критическая статья "Шекспир" очень интересна по своему содержанию и хорошо составлена .
"Картина Бразилии" – статья прелюбопытная по фактам о мало или почти неизвестной у нас стране мира и по прекрасному, живому изложению.
За этими статьями следует собственно изящная словесность. Прочтя с удовольствием "Два рассказа, или Болгарка и подолянка" , очень милый, но несколько растянутый рассказ В. Луганского, вы переходите к "Городу без имени", прекрасной, полной мысли и жизни фантазии князя Одоевского. В этой фантазии (иначе мы не умеем назвать прекрасного произведения кн. Одоевского) с силою и энергией) показана вся пошлость и безнравственность одностороннего взгляда на развитие народов и государств, вследствие которого основою, двигателем и целью их жизни и стремления должна быть только польза . "Праздник мертвецов" – перевод с малороссийского наречия на русский язык одного из милых юмористических рассказов талантливого Грицка Основьяненка.
В отделении стихотворений остановимся на "Новой сцене из "Бориса Годунова"", чтобы сказать, что этот небольшой отрывок блестит всею лучезарностию творческого гения Пушкина и что мы не понимаем, почему великий мастер исключил его из целого произведения . "Путешественнику", стихи четырнадцатилетнего Пушкина, интересны как факт – не больше .
Перелистав с читателями первую книжку "Современника", приглашаем их перелистать с нами три первые книжки "Библиотеки для чтения" и просим их не пугаться тяжести труда – мы намерены совершить его на ходу.
Может быть, многие ждут уже от нас брани, насмешек, нападок, потому что мы заговорили о "Библиотеке для чтения"; напрасные ожидания! Наши литературные мнения чужды всякой личности, всех отношений, требующих, для своей ясности, особенных домашних комментарий. Для нас равны – и "Библиотека для чтения", и "Сын отечества", и "Отечественные записки", и "Северная пчела". Нам не нравится направление "Библиотеки для чтения", но нам нравится, что в ней есть направление – качество, принадлежащее не всем нашим журналам; мы не разделяем мнений "Библиотеки для чтения" и даже не любим их, но мы любим ее за то, что у ней есть мнения, которые есть не у всех наших журналов. Об аккуратности издания этого журнала, равно как и о том, что он умеет угодить своим читателям, – нечего и говорить, а это – согласитесь, два важные качества в журнале. Итак, да здравствует "Библиотека для чтения" и да не упрекает она нас в пристрастии, злобе и ожесточении к себе!.. После этого приступа, который мы считали необходимым, приступим к самому делу.
Первое отделение в "Библиотеке для чтения" – "Русская словесность" – название немного неверное, потому что предмет и прочих всех отделений тоже – русская словесность. Отделение "Русской словесности" в "Библиотеке для чтения" всегда начинается стихотворениями. По причине стихотворного бесплодия в современной русской литературе, это отделение "Библиотеки" всегда было крайне слабо. Г-н Тимофеев – всегдашний и неутомимый поставщик для этого отделения, – можно судить, каково оно! Вдруг в трех книжках "Библиотеки для чтения" за нынешний год явилось одиннадцать прекрасных, поэтических стихотворений. Это было загадкою для многих – только не для нас. Автор этих прекрасных стихотворений – г. Красов. У нас была тетрадь его стихов (единственный экземпляр), и мы были уполномочены поэтом брать из нее, что нам угодно. Вследствие этого в "Наблюдателе" еще за прошлый год помещено было несколько стихотворений г. Красова – остальные дожидались своей очереди. Вдруг редакция "Наблюдателя" потеряла эту тетрадь, единственный список стихотворений, писанных в продолжение нескольких лет. Вероятно, тот, кому тетрадь попалась в руки, переслал ее в редакцию "Библиотеки", – и мы очень рады, что прекрасные стихотворения любимого и уважаемого нами поэта, утраченные для нас, не утратились для публики. На тетради в самом деле не было выставлено имени автора, – и потому в I № "Библиотеки" – "Элегия" (стихотворение, напечатанное, кажется, еще в "Телескопе" за 1835 год), "Сон" (нигде не напечатанное стихотворение) и "Песня" (напечатанная в I № "Наблюдателя" за прошлый год) явились с именем г. Бернета. Во II № "Библиотеки" – "Элегия" и три "Песни", из которых последняя была напечатана в V № "Наблюдателя", явились уже совсем без имени, с примечанием редакции о получении тетради. Что же касается до трех стихотворений, напечатанных в III № "Библиотеки для чтения" с именем г. Красова, то они взяты не из тетради, а присланы в редакцию этого журнала самим автором, который, досадуя на долговременное непомещение своих стихотворений, прислал их к нам, вследствие чего прекрасная элегия "Когда порой свободный от трудов" помещена была еще в X № "Наблюдателя" за прошлый год. Из примечания редакции "Библиотеки" в III № видно, что тетрадь вся; жаль – значит часть ее утрачена, потому что мы помним там много прекрасных стихотворений, особенно одно, называющееся "Клара Моврай".
Теперь заглянем в прозаическое отделение "Русской словесности". "Альпийские виды" – интересный очерк г. Фролова. "Малороссийская лень" г. Бабака – довольно занимательный очерк малороссийского быта. – "Николай Сапега", повесть г. Константинова, принадлежит к числу очень хороших журнальных повестей. За нею следует "Иван Рябов, рыбак архангелогородский" – драматический анекдот г. Кукольника, превосходное в своем роде произведение. Особенное достоинство этого нового произведения неистощимого пера г. Кукольника составляет народный язык, доведенный до крайнего совершенства, и что особенно-то и важно – под русскою простонародною речью таится русский простонародный ум, русская душа. Мы не можем отказать себе в удовольствии выписать одного места: вот рассказ матроса о том, как он спас Петра Великого в бурю на Белом море.
АНТИП. Я милости твоей доложу, что Антип – первый архангелогородский лоцман, человек бывалый; нашему брату, стало быть, какое ни есть море – перина; валяешься, сколько душе угодно, сойти не хочется; бывало и такое, что целый год одежи просушить не успеешь; милость ваша сумлеваться изволишь, а я доложу о себе, что мне, старику, нахвасть говорить но приходится. А на ту пору и меня припугнуло, совсем бы обробел, кабы с нами государя не было. Ну, а тут сам рассудить изволишь: у меня на руках сам государь; оплошать тройной грех! Дело-то у меня, что у доброго мужа жена – по шелковинке ходит; другой бы раз я на этакую погоду плюнул, а тут нельзя; государь-то… у меня государь и преосвященный Афонасий, и всякия набольшия начальства с Питербурха; нельзя; страх, стало быть, вот как кошка скребет; четыре глаза во лбу; как сова всё вижу; голос-то со страху стал больше царского. Он, знаешь, сам большой мастер нашинского дела; на других-то морях он хозяин; ну, а нашо-то Белое к нему еще не попривыкло. Разыгралось, расходилось, а мы только что вышли в Унскую губу; тут, стало быть, ветру простор; гору поднимает, пустит, да за нею другую вдогонку, да еще больше, да еще страшнее, да курчавее; а яхта через них-то, что через рвы, так и прыгает; знай только угадывай, чтобы гора-то яхте поклонилась. Потеха!
ОМЕЛЬКА. Хороша потеха! У тебя, Антип, видно, уж такой рыбий норов к морю; а не углядишь, так и поминай как звали.
АНТИП. Да что! правда и такое бывало, нече греха таить, промахнешься, вал-то гребешком и заденет… Мне нипочем, а ему-то сначала нипочем, да ветер крепчает, морю больно жарко; темь такая, что зги не видно, ымели попрятались, небо ушло; царь-то начал тут приставать: "Антип да Антип! лоцман да лоцман!" Я все молчу, да знай правлю, да думаю: "Стара шутка! Гневить тебя, государь, ответами не стану, а ты у меня на руках, у одного у меня на руках, а я на Белом-то больше твоего смыслю. Казни после за вину, да мне-то жизнь нипочем, а тебя, моего батюшку, не выдам". Государь больно осердчал; бежит на меня, да за рупор; я не выдержал, да и кричу: "Не замай!" Государь пуще прежнего; не стало моей мочи, я перекрестился да, ни жив, ни мертв, холопской моей рукою хвать его за руку, да и прикрикнул: "Поди, пожалуй, прочь, я больше твоего знаю и ведаю, куда правлю".
ОМЕЛЬКА. Ахти, господи, Антип Мироныч! Как же это ты так небережно облолзился?
АНТИП. Сказал, батюшка! сказал, ей-богу, сказал, да и одурел со страху и жду сам не знаю чего…
Дальше не выписываем и за выписанное просим извинения у почтенного автора: впрочем: грех пополам, вольно же ему так хорошо писать…