В коллекции есть не только Ленины, есть и Сталины. История их напоминает ночной кошмар – когда идешь по гулкому подземному коридору, а навстречу из провала дверей вышагивает безмолвным строем каменная процессия двойников.
Шутка в том, что все это не ночной кошмар. Это было на самом деле. И не с кем-нибудь, а лично со мной.
Работал я тогда в Эрмитаже. И однажды, не помню уже зачем, меня и пару других "обозников" послали в эрмитажный подвал. Понятие "эрмитажный подвал" – загадочное и очень зыбкое. Оно из того же ряда, что и легендарные пещеры Лихтвейса, критский лабиринт царя Миноса или истоки реки Амазонки. То есть многие что-то слышали, но толком никто не знает.
По сути, эрмитажный подвал – это сетка сообщающихся сосудов, наполненных предметами и явлениями.
Где-то здесь под плитами пола хоронится золотая пластина, положенная когда-то на счастье при закладке дворца.
Здесь живет призрак террориста Халтурина; его видели не однажды то крадущимся с адской машиной, то прячущим под полу халата упаковку с надписью "Динамитъ".
И подобных "здесь" в эрмитажном подвале столько, что на все не хватит чернил.
Итак – послали нас однажды в подвал. Вел нас местный Дерсу Узала, великий мастер такелажных работ и бригадир всех эрмитажных "обозников" Валера Кобылин-старший. Фонарик в его руке выхватывал из подвальной тьмы то какого-нибудь сантехника дядю Лешу, прикорнувшего на мохнатом ватнике в ожидании ближайшей получки, то фрагменты Пергамского алтаря, позаимствованные среди прочих трофеев из собрания Дрезденской галереи. Под ногами визжали кошки, огромные подвальные пауки провожали нас печальными взглядами. Идти было зябко и неуютно, и вовсе не от подвальной сырости. Если бы не Кобылин-старший, неизвестно, какими жертвами обернулся бы нам этот поход. Сколько мы шли, не помню. Кажется, очень долго. И вот рука бригадира отпирает стальную дверь, яркий свет фонаря наполняет каменную пещеру… А дальше – чистый сюрреализм.
Помните песню Галича: "Вижу, бронзовый генералиссимус шутовскую ведет процессию"? Здесь было то же самое. Бюсты, памятники, мрамор, бронза, гранит. И все – одному божеству. Все – "великому Сталину". От югославских коммунистов, от команды рыболовецкого траулера "Комсомолец Амура", от пионеров Череповца…
Для чего это все хранилось? Почему в Эрмитаже? Или вправду – "уверена даже пуговица, что сгодится еще при случае"? Я не знаю.
Тревожную эту ноту хочется сменить на веселую. А что может быть веселее, чем подвыпивший Чижик-Пыжик? Или принюхивающийся к уличному бензину на Вознесенском проспекте нос майора Ковалева?
Мы с вами живем в удачное время. Разве при прежней власти можно было подумать о памятнике Чижику-Пыжику? Да любому советскому скульптору, будь ты хоть самим Аникушиным, стоило лишь заикнуться об этом, и психушка ему была обеспечена стопроцентно.
Самый веселый памятник, переживший все советские времена и который мы любим с детства, – это памятник дедушке Крылову в Летнем саду. Ну еще, быть может, – женщина с веслом на ВДНХ. Хотя мне ее почему-то жалко. Кстати, о веслах. Однажды в лесу по дороге на Белозерск я встретил ее двойняшку – гипсовую женщину с осетром. То есть вышли мы с приятелем на автобусной остановке, отбежали в придорожный лесок отлить и только расстегнули ширинки, как увидели это чудо. Она была прекрасна, как Галатея. Или как дочь морского царя из оперы Римского-Корсакова "Садко". В руках у нее трепетал осетр. В мудрых его глазах отражалось вологодское небо. Вокруг на тысячи километров раскинулась родная земля.
А бронзовый Чижик-Пыжик вот уже шестой год пьет водку близ Пантелеймоновского моста на великой реке Фонтанке. Первую рюмку – за дедушку Крылова, как водится. Вторую – за Резо Габриадзе. Третью – за всех веселых людей, которые еще не перевелись на Руси.
Особую (и любимую) полку в моем монументальном собрании составляют памятники литераторам и героям литературных произведений.
Про Чижика-Пыжика короткий разговор уже был. Про гоголевский нос (естественно, не в прямом смысле) я упомянул тоже.
А знаете ли вы историю с памятником Петру Павленко, писателю, ныне, увы, основательно подзабытому? Установлен он был еще при жизни писателя в далеком Владивостоке в 1948 году (по случаю присуждения автору высшей тогдашней литературной награды родины – Сталинской премии 1-й степени за роман "Счастье"). Памятник интересен тем, что за пятьдесят два года существования повернулся на 28 градусов на восток и стал при этом на 5 сантиметров ниже.
Самой любопытной идеей последних лет мне кажется идея проекта памятника Муму, активно развиваемая в кругах столичной интеллигенции. Из множества проектов четвероногой героине русской литературы особенно впечатляет вздыбленная на манер Медного всадника огромной величины Муму, лапой указывающая на Запад. И еще непотопляемая Муму, поставленная на якоре на Москва-реке и совмещающая функции речного буйка.
Про памятники Остапу Бендеру, наверное, знают все. Из новых памятников любимому в народе герою стоит упомянуть Бендера, поставленного в Элисте, столице Калмыкии, с шахматной фигуркой в руке. Памятник установлен на одноименном проспекте, причем в начале проспекта имени товарища Бендера стоит бронзовый двугорбый верблюд, тоже герой романа о похождениях великого комбинатора.
А в Киеве по Крещатику идет, увековеченный в бронзе, с палочкой в руке Паниковский, он же Зиновий Гердт.
А в Москве на Курском вокзале ждет поезда в далекие Петушки незабвенный Веничка. Тоже в бронзе. И девушка с золотой косой встречает его в Петушках на площади перед магазином. Тоже бронзовая.
А Пушкин сидит на лавочке и читает голубям и прохожим знаменитое стихотворение "Памятник".
И все это у меня в коллекции, которая принадлежит всем.
P. S. Сейчас, спустя много лет перечитывая свой рассказ о памятниках, я подумал с грустной улыбкой: а ведь многое из того, о чем я написал в очерке, уже просто не существует. В стране, где народ по бедности залезает в шахты метро и срезает медные кабели, или, рискуя жизнью, проникает в колодцы лифтов и свинчивает, отпиливает, снимает все, что из цветного металла, или на пустующих дачах ворует чайники, самовары, котлы для бани, или… да что там перечислять подробно. В этом смысле памятники, мемориальные доски, кресты, надгробные украшения – для охотников за цветным металлом добыча из самых легких. И я очень сомневаюсь, что в Петушках стоит девушка с золотой косой на площади перед магазином. Бронзовая.
"Евгений Онегин" А. Пушкина
"Евгений Онегин" Пушкина – самый популярный русский роман в стихах, и популярности его в настоящем и близком будущем может помешать разве что тотальное одичание, которое явно подбирается к человечеству и знаки которого мы видим чуть ли не ежечасно, выйдя из квартиры на улицу или просто глядя в окно на безумные дворовые сцены.
У "Евгения Онегина" были лучшие комментаторы – Юрий Лотман и Владимир Набоков, его переводили на языки мира лучшие из писателей – тот же русско-американский Набоков или же великий поляк Юлиан Тувим, – то есть слава "Онегина" распространилась по земле широко, и в мировой культуре это произведение держится надежно и прочно.
Сейчас же я хочу рассказать о двух произведения Пушкина, о которых современный читатель практически ничего не знает. Это два рассказа поэта – "Русская история" и "Прощание".
Действие второго рассказа происходит в Сибири между городом Иркустом и деревней Мохоткин, сценическое пространство рассказа – русская крестьянская изба. Главный герой рассказа бедный молодой крестьянин Арсантъе Владимиров попадает под рекрутский набор, и вначале описывается сцена прощания героя с любимой женой и домом. Есть в этой сцене традиционные для русского быта народный напиток квас и народная еда щи. Далее Арсантье Владимиров мчится на тройке в город, там садится в вагон и отправляется на верную гибель в развязанной царизмом войне. Действие "Русской истории" тоже происходит в Сибири, и атрибутика рассказа (квас, щи, изба) примерно та же, что и в "Прощании".
Почему же, спросите вы, эти сочинения Пушкина не вошли ни в одно собрание и никак не замечены пушкинистами? Дело в том, что рассказы эти записаны непосредственно со слов Пушкина, но не при жизни, а через много лет после его трагической гибели. Не удивляйтесь, рассказал их дух Пушкина, вызванный на спиритическом сеансе в одном из парижских салонов в начале XX века. И зафиксирован этот научно-литературный факт в вышедшем во французской столице сборнике, составленном Шарлем Дорино.
Я же почерпнул эти сведения из очерка писателя М. Алданова.
Египет
1. Теперь-то нам хорошо известно, что никаких древних египтян не было и в помине, а были это древние русичи, родина которых исконно русские земли Причерноморья, откуда, оседлав крылатые корабли древности, наши любознательные матросы и доплыли до северных берегов Черного континента. Кстати, само слово "матрос", если правильно его расчленить на корни, доказывает приоритет наших русских предков в таком важном деле, как мореплавание. "Рос" – естественный русский корень, от которого идет и "Россия", и "росс", и "великоросс", и множество других производных. "Мат" же – профессиональный морской жаргон, на котором изъяснялись русские мореплаватели.
И все, чем славен Египет, включая религию и культуру, – начало ведет от русичей. Ра, например, – древний славянский бог, имя которого сохранилось в большом количестве слов нашего языка – "храм", "брат", "рай", "разум", "аврал" и проч. Кстати, и животное крокодил, которое в древние времена водилось у нас практически в любом водоеме (см. работы академика Б. Рыбакова) и так же, как и в Египте, считалось повсеместно священным, в имени своем содержит божественную частицу. "К-Ра-ходил" – вот как первоначально звучало имя русского ящера. Слово "кража" раньше тоже имело вовсе не то значение, какое имеет сейчас. Когда в древности русского человека спрашивали, зачем он присвоил себе чужое, русский человек отвечал: "К-Ра-же", то есть давал понять, что брал не корысти ради, а чтобы взятое посвятить божеству.
Некоторые из породы людей, той, что даже на солнце в первую очередь видят пятна, наверняка зададут вопрос: а почему солнечный бог оказался в слове "дуРАк"? А потому, господа скептики, что дурак – это суть убогий, то есть человек, богом меченный, состоящий у бога на примете, избранный солнечным божеством для каких-то ему одному ведомых целей.
Завершаю свою заметочку строчками из раннего Гумилева:
Мореплаватель Павзаний
с берегов далеких Нила
в Рим привез и шкуры ланей,
и египетские ткани,
и большого крокодила.
Привожу я их исключительно для того, чтобы ярче и нагляднее проиллюстрировать, как культура Древней Руси (в стихотворении – материальная, но без духовной культуры никакая иная попросту невозможна), избрав себе плацдармом Древний Египет, широко распространилась по всему миру – от Европы по Антарктиду включительно.
2. Египет, между прочим, не только страна фараонов, пирамид и казней египетских. Египтяне первые из народов мира отошли от кустарного способа высиживания цыплят наседкой и изобрели инкубатор. Вот как описывает этот процесс русский путешественник Василий Яковлевич Гагара в своем "Хождении в Иерусалим и Египет в 1634–1637 гг." (орфография авторская): "Во Египте же по деревням зделаны земляны полаты, а в них поделаны печи, во всякой полате по 12 печей. А на всякой печи поделаны ящики, и в те ящики на всякую печь сыплют по 6000 яиц; а просыпают толченым и сеянным коневьим калом, а печи нагревают тем же коневьим калом, и огнь бывает безпрестанно, не само бы жарко, а тепло бы, и дым бы был безпрестанно. И от того рожаются цыплята без матери, и в 12 день учнут цыплята сами проклевываютца и вываливаютца из скорлуп, и как цыплята мало пооправятца, и их по дворам и по деревням развозят и продают по 4 деньги цыпленка".
Тот же путешественник сообщает, как в Египте производят фирьяк: "Купят невольника, и купят дорого, и кормят в саду финиками; и откормя его велми тушна, и его погубят и положат в ящик каменной и нальют полно патокою, чтобы и тело все бо поднялося, и до десяти лет не досматривают. И как по десяти летех, и его досматривают, да потому же наливают патокою до десяти лет, и того наливают до 40 лет, доколе и кости в те лета изныют в патоке".
И сметану египтяне делают не из коровьего молока, как в каком-нибудь занюханном Простоквашино, а непременно из молока барсов. Вот, послушайте: "Во Египте же арапы купят гнездами барсы, а купят гнездо 400 яфимков. И барса издаляют, и барсиха всегда восхотеша с ним пастися, а у него все уды тайные отняты, лишь играет; и у нее, как приспеет время, в сосцах млеко, и то млеко доят арапы, и ссядетца наверху, как есть сметана, и тое сметану перетапливают и делают из того скус".
Не знаю, сколько будет в пересчете на сегодняшние рубли 400 тогдашних я(е)фимков, давно не слежу за курсом, но думаю, выгода в таком производстве есть. Не дураки же были прежние египтяне, чтобы выбрасывать на ветер пусть 400, но каких-никаких, а денег. Видимо, и скус, и в промежутке получаемая сметана стоили этих трат. Жаль вот только бедного барса, которого барсиха восхотеша, а у него вместо уда, извините, пустое место.
Еда
Мой литературоцентризм проявляется даже в таком естественном для человека процессе, как потребление пищи. Увидев луковицу, я сразу же вспоминаю – не Чипполино, нет! – Буратино и папу Карло, как тот приносит сыну в каморку купленную на последние деньги луковицу.
Когда ем суп, вспоминаю почему-то о Пиросмани, вернее, строчки Окуджавы о нем:
Он жизнь любил не скупо,
Как видно по всему,
Но не хватило супа
На всей земле ему.
Возможно, такие связки говорят о пережитом в каком-то из прежних существований голоде. Может быть.
На самом деле про еду через литературу и литературу через еду читать всегда интересно.
Читал, к примеру, книгу Софии Старкиной о Велимире Хлебникове и почерпнул оттуда следующие поучительные примеры.
"Помню, – пишет Б. Денике, – однажды я пришел к нему, и мы решили сделать яичницу. Масла не оказалось. "Это ничего", – сказал Хлебников и, разостлав на сковороде бумагу, изжарил яичницу таким способом".
Юрий Анненков в "Дневнике моих встреч" вспоминает, как Хлебников на какой-то из вечеринок, когда застолье было в самом разгаре и шум, как дым, стоял под потолком коромыслом, дотянулся до дальнего блюда с кильками и, взявши одну за хвост, проволок ее по скатерти до своей тарелки. Естественно, оставляя на белом поле живописный килечный след. Когда вмиг притихшие гости обалдело на него посмотрели, а хозяин удивленно поинтересовался, почему он хотя бы не попросил кого-нибудь придвинуть тарелку к нему поближе, Хлебников сказал тихим голосом, что не хотел никого тревожить.
Поэт вообще в еде был непривередлив. Ел лягушек, садовых улиток, сырых дроздов, даже хлебал планктон, называя это "озерным супом".
А вот литература через еду. В 20-е годы поэт-конструктивист Алексей Чичерин издал поэму "Во веки веков" в виде пряника тиражом 15 экземпляров. По типу: купил – прочитал – съел. Причем второй этап, промежуточный, можно было из цепочки изъять. Купил – съел – для некоторых было вполне достаточно.
Замечательное изобретение по части усовершенствования столовых трапез сделал великий русский художник Репин. У себя в "Пенатах" он изготовил специальный вегетарианский (Репин был вегетарианцем) стол-карусель, состоявший из двух частей – вращающейся внутренней, на которой стояла пища, и неподвижной внешней, за которой располагались гости и сам хозяин. "Захочет, например, Чуковский соленых рыжиков, – вспоминает о застольях у Репина Василий Каменский, – вцепится в карусель, тянет рыжики на себя, а в это время футуристы мрачно стараются приблизить к себе целую кадушечку кислой капусты, вкусно пересыпанной клюквой и брусникой".
Еще о литературе через еду. Владимир Федорович Одоевский в одной из лекций господина Пуфа о кухонном искусстве (см. В. Ф. Одоевский. Кухня. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007), а именно в лекции 23, глава "Магистерский суп", рассказывает: "…Между тем возьмите особо трех старых голубей, освежуйте, общиплите, вычистите, и 25 живых раков; истолките все это без милосердия – мясо и кости – в железной ступе, сложите в кастрюлю с свежим маслом, поставьте на сильный огонь, чтобы смесь зарумянилась, взбрасывайте и подбавляйте масла, чтобы не приставало к кастрюле. Когда это кончено, соедините эту смесь с № 1 (состав смеси № 1 приводить не буду, желающие смогут прочитать сами, заглянув в книгу Одоевского на стр. 200. – А. Е.), подержите на добром огне часть времени и процедите.
Этот бульон идет к завтраку и обеду".
Теперь самое любопытное (цитирую дальше): "Древний автор, из которого почерпнут этот рецепт, уверяет, что это блюдо в глазах его произвело удивительное действие: между прочим, покушав его некоторое время, слезливый элегический стихотворец сделался стихотворцем трагическим; дама, написавшая бледненький романчик с очень жалостною развязкою, принялась за настоящий роман, который закончился благополучным замужеством. Вот выгоды магистерского супа".
Современники о кулинарных способностях князя Владимира Федоровича отзывались ехидно. Вот, например, как описывает Иван Панаев его обеды: "Ни у кого в мире нет таких фантастических обедов, как у Одоевского, у него пулярдка начиняется бузиной или ромашкой; соусы перегоняются в реторте и составляются из неслыханных смешений; у него все варится, жарится, солится и маринуется ученым образом. <…> Перед ужином Одоевский предупредил всех, что у него будут какие-то удивительные сосиски… Любопытство насчет сосисек возбуждено было сильно. Ужин открылся именно этими сосисками. Все разрезывали их и рассматривали со вниманием и, поднося ко рту, предвкушали заранее особую приятность, но, разжевав, все вдруг замерли, полуоткрыли рот и не знали, что делать. Сосиски… так отзывались салом, что всем захотелось их выплюнуть…"
Кроме всего прочего, князь Одоевский сочинял наставительные стихи-агитки, которые называл "мнемоническими".
Вот пример одного такого мнемоника:
Встань поутру, не ленись!
Мылом вымойся, утрись!
Кто растрепан, не умыт,
Тот собой людей смешит.Зубы, десны крепче три
И снаружи и снутри;
Чистым гребнем причешись
Да и Богу помолись…