"Физиология Петербурга" (две части), "Вчера и сегодня", "Сто русских литераторов" (третий том) и второе издание двух частей "Новоселья", изданного в первый раз в 1833 году, были замечательнейшими сборниками прошлого года. О "Физиологии Петербурга" было в продолжение всего года столько говорено, что страшно и вспомнить. Одна газета жила в 1845 году преимущественно нападками на эту книгу, имевшую большой успех. Статьи этого сборника все без исключения, более или менее, могли доставить публике занимательное и приятное чтение; но особенно замечательны из них, в прозе: "Петербургский дворник" В. И. Луганского, "Петербургские углы" Н. А. Некрасова; в стихах: "Чиновник" Н. А. Некрасова. – В сборнике "Вчера и сегодня" прочли мы два отрывка из неконченных "повестей Лермонтова, чрезвычайно интересных; его же несколько стихотворений, впрочем, ничем особенно не замечательных; премиленький рассказ графа Соллогуба "Собачка" и очень интересную статью г. Второва "Гаврила Петрович Каменев". В третьем томе "Ста русских литераторов", кроме первых двух статей, все остальное представляет собою превосходнейшие образцы посредственности, и бездарности.
Переводы по части изящной словесности, отдельно вышедшие в прошлом году, не нужно пересчитывать; был один, но который стоит множества. Мы говорим о большом предприятии – перевести всего Вальтера Скотта. Доселе вышли два; романа – "Квентин Дорвард", "Антикварий", и на-днях поступит в продажу третий – "Айвенго". Перевод и издание достойны подлинника.
Теперь перейдем к замечательнейшим произведениям по части изящной литературы, являвшимся в журналах. Стихов теперь вообще мало печатается в журналах. Жалеть или радоваться? – Нам кажется, что это очень приятное явление. Писать стихи, даже порядочные, в наше время ничего не стоит, и в этом отношении "поэтов" у нас несметные легионы – тьмы тем. Но – увы! – их уже не печатают или мало печатают, потому что не читают. Дева просто, потом № 1, неземная дева, № 2, луна, ночь, уныние, разочарование, цыганка, шампанское, лень, похмелье, разгулье, отчаяние, горе, страдание, дружба, игры, любовь, слава, мечта, – все это до того уже перепето на разные голоса, что, наконец, надоело всем смертельно. Нужно что-нибудь новое, но новое открывает гений, а в настоящую минуту у нас, увы! не имеется в наличности ни одного гениального поэта.
Конечно, и таланту, если он дружен с умом, если он умный талант, удается угадывать, что может иметь успех в настоящую минуту, особенно, если это указано или хоть издалека намекнуто гением. В прошлый год явилось, в разных периодических изданиях, несколько счастливых вдохновений таланта, которые, впрочем, мы можем перечесть все до одного, не утомляя ни себя, ни читателя: "Современная ода" г. Не – за и "Старушке" его же (в "Отечественных записках"); "Чиновник" (в "Физиологии Петербурга"); "Дух века" г. Майкова (в "Финском вестнике"). К этому небольшому итогу следует прибавить три энергические пьески. – "Хавронья" неизвестного (в "Отечественных записках") и следующие два послания во 2-й книжке "Москвитянина", которые – особенно первое – так хороши, что, желая содействовать их известности, мы считаем за нужное выписать их здесь.
К усопшим льнет как червь Фиглярин неотвязный.
В живых ни одного он друга не найдет.
Зато, когда из лиц почетных кто умрет,
Клеймит он прах его своею дружбой грязной. -
Так что же? Тут расчет: он с прибылью двойной,
Презренье от живых на мертвых вымещает,
И чтоб нажить друзей, как Чичиков другой,
Он души мертвые скупает.
Кн. Вяземский
Что ты несешь на мертвых небылицу,
Так нагло лезешь к ним в друзья?
Приязнь посмертная твоя
Не запятнает их гробницу.
Все те ж и Пушкин, и Крылов,
Хоть ест их червь, по воле бога;
Не лобызай же мертвецов -
И без тебя у них вас много.
Справедливость требует еще указать, как на довольно замечательные стихотворные произведения, на некоторые опыты г. Григорьева (в "Репертуаре и Пантеоне"), как, например, прекрасное стихотворение "Город", и на рассказ в стихах "Олимпий Радин", в котором целое темно, бессвязно, но есть прекрасные места. Вообще, о г. Григорьеве можно сказать, что он, кажется, сделался поэтом не по избытку таланта, а по избытку ума и что на нем мучительно отяготело влияние Лермонтова, отчего и происходят темнота и неопределенность в целом многих пьес его, и больших и малых: видно, что он не в силах ни отделаться от преследующей его мысли гения, ни овладеть ею. Он написал даже драму в стихах: "Два эгоизма", – в целом довольно бледное отражение довольно бледной драмы Лермонтова "Маскарад". Г. Григорьев, в этой драме, так запутался в неопределенных рефлексиях, возбужденных в нем извне, что читатель никак не в состоянии понять чувств героев ее, ни того, за что они любят и ненавидят себя и друг друга, ни того, за что непонятный герой отравляет ядом непонятную героиню. Но вообще, в этом странном и неудачном произведении промелькивает местами что-то такое, что невольно возбуждает интерес, если не к лицам драмы, то к лицу автора. Местами хороши в ней сатирические выходки; как хорош, например, этот монолог славянофила Баскакова:
Семья – славянское начало.
Я в диссертации моей
Подробно изложу, как в ней преобладала
Без примеси других идей
Идея чистая, славянская идея…
Читая Гегеля с Мертвиловым вдвоем,
Мы согласились оба в том,
Что, чувство с разумом согласовать умея,
Различие полов – славяне лишь одни
Уразуметь могли так тонко и глубоко…
У них одних, от самой старины,
Поставлена разумно и высоко
Идея мужа и жены…
Жена не res у них, не вещь, но нечто; воля
Не признается в ней, конечно, но она
Законами ограждена…
Муж может бить ее; но убивать не смеет:
Над ней духовное лишь право он имеет,
И только частою in corpore: притом
Глубокий смысл в преданьи том,
Иль, лучше, в мысли той о власти над женою.
Пусть проявляется под жесткою корою,
Под формою побои: что форма? Признаюсь,
Семья меня всегда приводит в умиленье…
Власть мужа и жены покорное смиренье…
Чета славянская – я ей не надивлюсь!
Замечательными и оригинальными повестями наши журналы в прошлом году были не очень богаты. Начнем с "Библиотеки для чтения". Лучшим оригинальным произведением в этом роде был в ней сатирический очерк китайских нравов, под названием: "Совершеннейшая из всех женщин" барона Брамбеуса. У этого писателя нет ни дара творчества, ни юмора, но много таланта карикатуры, много того, что по-малороссийски называется жартованием, или жартом. Его повести и рассказы местами невольно заставляют читателя смеяться; в них много блесток и порывов ума. Если бы в этих сатирических очерках было больше определенности в мысли, больше глубины и дельной злости, – их литературное значение имело бы большую важность. "Совершеннейшая из всех женщин" есть одно из удачных произведений шутливого пера барона Брамбеуса, и нельзя не пожалеть, что эта забавная повесть осталась неконченною. – "Счастие лучше богатырства", рукопись найденная и изданная Ф. В. Булгариным и Н. А. Полевым, – роман, написанный в сотрудничестве двумя лицами, – небывалое до сих пор явление в нашей литературе! "Ум хорошо, два лучше", – говорит русская пословица; но на этот раз, кажется, численность не имела никакого влияния на роман. Это довольно неудачное усилие двух прежних писателей подделаться под новую школу. Особенно жалко тут лицо какого-то удалившегося от людей добродетельного химика. Но если о достоинстве вещей должно судить относительно, то скучная сказка "Счастие лучше богатырства" может показаться даже очень сносным произведением в сравнении со всеми остальными оригинальными изящными произведениями в "Библиотеке для чтения" прошлого года. – "Емеля, или Превращения", первая часть нового романа г. Вельтмана, решительно напоминает собою блаженной памяти "Русалку", волшебную оперу, которая так забавляла наших дедов своими "превращениями". Тут ничего не поймете: это не роман, а довольно нескладный сон. Даровитый автор "Кащея бессмертного" в "Емеле" превзошел самого себя в странной прихотливости своей фантазии; прежде эта странная прихотливость выкупалась блестками поэзии; о "Емеле" и этого нельзя сказать. – "Вояжеры", quasi-комедия г. Основьяненко, – высокий образец бездарности и плоского вкуса. – "Башня Веселуха" (вскоре потом изданная отдельно) – так себе, ни то, ни се. – "Петербург днем и ночью" – пародия на "Парижские тайны"; сочинитель, впрочем, не думал писать пародию – пародия вышла против его воли, и оттого читать ее очень скучно. Ни образов, ни лиц, ни характеров, ни правдоподобия, ни естественности, ни мыслей! Зато фраз, фраз – разливанное море! Давно уже не являлось в русской литературе такого странного произведения. – "Три периода", роман г. Кукольника, может служить мерою читательского терпения.
Переводных романов и повестей в "Библиотеке для чтения" прошлого года было шесть, кроме "Теверино" и нескольких небольших рассказов, помещенных в "Смеси", и кроме окончания "Лондонских тайн" и "Вечного жида", начатого еще с 1844 года и тянувшегося почти целый прошлый год. Лучшими можно назвать "Элену Миддльтон" г-жи Фуллертон и "Якова Ван-дер-Нес" г-жи Паальцев: эти две повести, особенно первая, по крайней мере естественны, хотя и страшно растянуты, особенно первая. Конечно, "Граф Монте-Кристо" – блестящее беллетристическое произведение, которое читается легко и скоро; но оно – не роман, а волшебная сказка, только не в арабском, а в европейском вкусе. – Что касается до "Вечного жида", – он окончательно дорезал литературную репутацию своего автора. Правда, в нем много частностей очень интересных, умных, обличающих в писателе замечательный талант; но целое – океан фразерства в вымысле площадных эффектов, невыносимых натяжек, невыразимой пошлости. Лица мадмуазель Кардовиль, мосье Гарди, Габриеля, двух сироток – Розы и Бланки, дражайшего родителя их, маршала Симона, – верх неестественности и приторности. Какое отношение имеют к роману вечный жид и Иродиада? – ровно никакого, гораздо меньше, нежели лист бумаги, в которую завертывают "книгу, имеет отношения к самой книге. Если бы автор назвал свой роман просто: "Иезуиты", не ввел бы в него ни вечного жида, ни Иродиады, ни Самуила с женою, ни двухсот мильйонов нелепого наследства, ни приторно сентиментальных лиц вроде сироток-сестер и Габриеля, если б не преувеличил характера Родэна, придумал поестественнее завязку и, вместо десяти томов, написал только четыре, и написал не торопясь, но обдумывая, – из-под пера его вышел бы прекрасный роман, потому что у Эжена Сю больше таланта, чем у гг. Бальзака, Дюма, Жанена, Сулье, Гозлана и tutti quanti вместе взятых. Но жажда денег и мгновенного успеха равняет теперь все таланты, и большие и малые, подведя их произведения под один и тот же уровень ничтожности.
Ряд оригинальных произведений по части изящной прозы в "Отечественных записках" прошлого года заключился одною из тех повестей, которые составляют приобретение литературы, а не литературного только года. Мы говорим о превосходной повести "Кто виноват?", напечатанной в последней книжке нашего журнала. Эта повесть не принадлежит к числу тех произведений, запечатленных высокою художественностью, которая иногда творит из ничего, не заботясь ни о цели, ни о ничтожестве содержания; но эта повесть не принадлежит и к числу тех умных произведений, в которых лишенный фантазии автор, словно в диссертации, развивает свои мысли и взгляды о том или другом нравственном вопросе и в которых нет ни характеров, ни действия. Автор повести "Кто виноват?" как-то чудно умел довести ум до поэзии, мысль обратить в живые лица, плоды своей наблюдательности – в действие, исполненное драматического движения. Какая во всем поразительная верность действительности, какая глубокая мысль, какое единство действия, как все соразмерно – ничего лишнего, ничего недосказанного; какая оригинальность слова, сколько ума, юмора, остроумия, души, чувства! Если это не случайный опыт, не неожиданная удача в чуждом автору роде литературы, а залог целого рода таких произведений в будущем, то мы смело можем поздравить публику с приобретением необыкновенного таланта в совершенно новом роде. – "Маменькин сынок", роман г. Панаева, напечатанный в первых двух книжках "Отечественных записок", отличается всеми достоинствами и всеми недостатками таланта этого писателя. Мы не будем распространяться ни о тех, ни о других и скажем коротко, что они связаны с сущностью таланта г. Панаева, который, не рискуя ошибиться, можно назвать дагерротипным. Во всяком случае "Маменькин сынок" – одно из лучших его произведений и одна из лучших повестей прошлого года. – "Необыкновенный поединок", романтическая повесть Говорилина (псевдоним), чужд всякого художественного достоинства, но весьма не чужд литературного интереса, особенно для тех, кто поймет живое отношение этого рассказа к эпиграфам, которыми он украшен, и эпиграфов к рассказу. С этой точки зрения, мы считали и считаем "Необыкновенный поединок" произведением, заслуживающим внимания и способным навести читателя на некоторые весьма любопытные соображения насчет некоторых знаменитых имен нашей литературы. – "Богатая невеста", драматический рассказ г. М., написан под влиянием комедий Гоголя и есть едва ли не единственный опыт в этом роде, который читается с наслаждением и после комедий Гоголя. Жаль, что этому рассказу повредило то, что не означено звание действующих в нем лиц. – В повести Ста-Одного "Старое зеркало" много интересных частностей и умных заметок, хорошо очерчено лицо Ивана Анисимовича и дочки его, Маши; но в целом эта повесть не выдержана, и развязка ее как-то странна, неестественна и неудовлетворительна. – "Милочка", повесть г. Победоносцева, не лишена интереса; жаль, что рассказ ее не довольно сжат и быстр. – Сверх того, в "Отечественных записках" прошлого года были напечатаны: "Дача на Петергофской дороге", повесть г-жи Жуковой; "Ошибка", драматический анекдот г. Нестроева, и "Няня", повесть г. Победоносцева.