В декабре 1736 года гвардейским офицерам было позволено записывать в полки своих детей "лет несовершенных от семи до двенадцати", что прежде разрешалось только самым знатным. Детишки зачислялись солдатами сверх комплекта, без жалованья и жили у родителей, которые обязались "до совершенного состояния, как могут нести службу солдатскую, содержав на коште своём, обучать иностранным языкам и инженерству; особливо же наукам инженерной части нужнейшим, такоже и солдатской экзерциции".
Солдатских сыновей с восьми лет записывали в полки и определяли учиться грамоте в полковую школу, а также отдавали в учение к искусным ремесленникам, чтобы иметь в полках собственных мастеровых. Портные Семёновского полка оказались самыми способными к шитью мундиров из лучшего английского сукна и получали за труды подённую плату; Военная коллегия поручала им шить образцовые мундиры для армии, а Придворная контора заказывала у них театральные костюмы. Но в то же время императрица приказала полковым командирам не употреблять солдат "ни в какие партикулярные командирские и офицерские работы" под страхом "жестокого штрафа". Те же гвардейцы, которые "без всякого принуждения" "в свободное им время похотят что на командиров своих сработать", должны были получать "достойную им плату".
Из армейских полков в гвардию переводили отличившихся или просто видных собой солдат - порой даже отправляли офицеров "высматривать" великанов в полевых полках и гарнизонах. При Анне Иоанновне в старые гвардейские полки впервые "зачали рекрут брать в солдаты". Приём таких новых солдат отметил в записной книжке поручик Благово.
При Анне гвардия оставалась чрезвычайным и универсальным инструментом верховной власти. Обер- и унтер-офицеры и даже рядовые из дворян, "способные к делам", выполняли всевозможные ответственные поручения: описывали конфискованные владения, собирали недоимки, набирали рекрутов, надзирали за мастеровыми на горных и оружейных заводах, участвовали в "счётных" и следственных комиссиях; они же под командой начальника Тайной розыскных дел канцелярии и гвардейского подполковника А.И. Ушакова арестовывали и охраняли политических преступников, а затем конвоировали бывших высоких особ в ссылку.
По традиции гвардейцы периодически "выпускались" в армию на должности, соответствовавшие их двукратному "старшинству" в чине. В годы войны "выпуски" увеличились: из Семёновского полка в 1738 году были переведены обер-офицерами в полевые полки 49 лучших нижних чинов, а три обер-офицера были определены в армейские штаб-офицеры. Из Конной гвардии стали армейскими обер-офицерами 14 человек. Всего же при Анне Иоанновне только из Семёновского полка вышли в армейские полки обер-офицерами 195 нижних чинов, а 30 обер-офицеров стали армейскими штаб-офицерами.
При Анне гвардейцы после пятнадцати лет столичной жизни отправились на поля сражений Русско-турецкой войны 1735–1739 годов. В 1737 году на юг двинулись сводные батальоны (по одному от каждого полка) и три роты Конной гвардии, составившие трёхтысячный гвардейский отряд под командой генерал-адъютанта и подполковника Измайловского полка Густава Бирона. Гвардейцы отличились во время взятия в 1737 году крепости Очаков: Измайловский батальон первым штурмовал крепостные ворота; во главе шёл сам командующий фельдмаршал Миних. За боевые отличия измайловцы получили две серебряные трубы.
В 1739 году в сражении под крепостью Хотин три батальона отбили атаку тринадцати тысяч янычар, а затем перешли в наступление и выбили турок из лагеря. "Ежели бы вы, благосклонный читатель, ещё с собою таких оказий не видали, то от ваших друзей, в сих случаях бывалых, удостовериться можете, сколь таковые обстоятельства благородную амбицию имеющим чувствительны бывают; а мне ещё тем лестнее казалось, что сия была первая от недавно сочинённого тогда лейб-гвардии Конного полка, против неприятеля употреблённая, состоящая из благородных дворян команда, кою я усчастливился во все три кампании многократно употреблять самым делом и окурить порохом новые и также до того в таких случаях небывалые, при той бывшие три штандарта без наималейших в должности моей проступков", - вспоминал боевую молодость генерал-прокурор империи и бывший конногвардеец князь Я.П. Шаховской. В маршах по безводной степи отряд потерял больше людей от болезней, чем от неприятельского огня, но гвардейцы вновь подтвердили славу "добрых и храбрых солдат".
Двадцать седьмого января 1740 года гвардейский отряд под музыку, с развёрнутыми знамёнами вступил в Петербург. Участник парада офицер-измайловец Василий Нащокин вспоминал, как встречали их столица и государыня:
"Штаб- и обер-офицеры, так как были в войне, шли с ружьём, с примкнутыми штыками; шарфы имели подпоясаны; у шляп сверх бантов за поля были заткнуты кукарды лаврового листа, чего ради было прислано из дворца довольно лаврового листа для делания кукардов к шляпам, ибо в древние времена римляне с победы входили в Рим с лавровыми венцами, и то было учинено в знак того древнего обыкновения, что с знатной победой над турками возвратились… и, обойдя по берегу Невы-реки кругом дворца, у дворцовых ворот свернули знамёна и распустили по квартирам, а штаб- и обер-офицеры позваны ко двору и как пришли во дворец, при зажжении свеч, ибо целый день в той церемонии продолжались, тогда её императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, в средине галереи изволила ожидать, и как подполковник со всеми в галерею вошёл, нижайший поклон учинили. Её императорское величество изволила говорить сими словами: "Удовольствие имею благодарить лейб-гвардию, что, будучи в турецкой войне в надлежащих диспозициях, господа штаб- и обер-офицеры тверды и прилежны находились, о чём я чрез генерал-фельдмаршала графа Миниха и подполковника Густава Бирона известна, и будете за свои службы не оставлены".
Выслушав то монаршеское слово, паки нижайше поклонились и жалованы к руке, и государыня из рук своих изволила жаловать каждого венгерским вином по бокалу, и с тем вы-сокомонаршеским пожалованием отпущены. И того же ген-варя 27 дня объявлен был ввечеру турецкий мир и палили из пушек, а 28 и 29 числа все походные штаб- и обер-офицеры трактованы во дворце богато за убранными столами, и по два дни обедали и потчиваны довольно; в 30 же число соизволила государыня всемилостивейше указать всем прибывшим из похода турецкого гвардии унтер-офицерам и капралам ко двору быть и жалованы к руке, и оные за ту военную службу от своего государя монарха получили благодарение и указано оных потчивать гофмаршалу Шепелеву".
Всем побывавшим в походе гвардейцам в награду выдали третное жалованье. Отличившимся офицерам, отправленным в губернии с объявлением мира, позволялось принимать подарки: "…кого сколько подарят, то во удовольствие за службу"; капитан Нащокин таким образом "заработал" в Нижегородской губернии 1350 рублей. А вернувшиеся из похода унтер-офицеры "в знак особливой за службу милости" получили следующий чин.
Но и в мирное время Анна Иоанновна занималась гвардейскими делами: решала вопросы об обеспечении полков сукном и провиантом, рассматривала рапорты командования и индивидуальные прошения об увольнениях, переводах, отпусках и повышениях в чине. Солдатам запрещалось "иметь между собой ссоры и драки", а полковому начальству - отправлять в 1736 году в отпуска и "посылки" гвардейцев без разрешения императрицы. Она же определяла меру наказания провинившимся даже по не самым "важным" делам; так, загулявший в первый раз сержант Иван Рагозин в качестве штрафа "стоял под 12 фузеями".
Непорядки в гвардии полковница воспринимала болезненно. Некоторые из господ офицеров стремились получить отпуск, следующий чин или выгодную должность не заслугами, а более привычными средствами. "Известно нам учинилось, - извещал именной указ Анны от 15 декабря 1738 года, - что в некоторых полках нашей пехотной лейб-гвардии ротные командиры, також полковые адъютанты и секретари с унтер-офицеров, капралов и солдат, как при отпуске в домы их и при выпуске в другие полки в обер-офицеры, так и при повышении чинов в лейб-гвардии, берут немалые взятки деньгами и другими вещами, и для таких взятков иных и без всяких заслуг, к тому ж и недостойных, по таким страстям и по свойству аттестуют и своим полковым командирам представляют, а чрез такие их происки чести достойные люди в нестерпимой обиде остаются и охоту к службе теряют, понеже многие из шляхетства лет по 15 и по 20 будучи в солдатах, приходят в крайнюю слабость и нерадение…"
Государыня повелела штаб-офицерам всех полков допросить подчинённых, получивших отпуска и чины, на предмет дачи взяток. В случае признания взяткодателям даровалось прощение, но "ежели они неправду покажут или запираться будут, а после в том обличены будут, тогда они яко преступники наших указов судимы и истязаны быть имеют". Особого результата эта акция, кажется, не имела. Государыня была весьма огорчена растратой и похищением полковых средств секретарём Преображенского полка Иваном Булгаковым (он забрал более десяти тысяч рублей) и тем, что конфискованное имущество виновного даже не было продано, и приказала взыскать утраченную сумму со всех офицеров полка, для чего раздать им "пожитки" Булгакова для продажи.
Судить же полковница старалась по справедливости. В августе 1736 года Преображенский солдат Еремей Олонский утащил с пожарища чей-то котёл, но был пойман измайловцами. Военный суд решил, что вор достоин казни, но обер-аудитор признал, что украденное "малой цены", и предложил иное наказание - "жестокое гонение спицрутен". Анна согласилась: "Учинить по ревизии". На том же большом столичном пожаре преображенцы из дворян Евстигней Санков и Захар Заболоцкий увидали, что в то время, как "горел Мытный двор" на Мойке, купцы стали прятать деньги и товары в воду, и стащили у них мешок со 100 рублями, но попались с похищенным конногвардейскому патрулю. Государыня согласилась со строгим наказанием дворян-воришек: "гонять спицрутен" шесть раз через батальон и сослать в оренбургский гарнизон.
В башкирские степи отправились Преображенские гренадеры Панкрат Смагин и Герасим Пожидаев, продавшие юному гардемарину Никите Пушкину не принадлежавшего им солдатского сына Дмитрия Онофриева за 13 рублей да ещё и в купчей указавшие цену в пять рублей, чтобы уменьшить пошлину. Судя по судебным делам, мошенническая продажа подставных лиц "по общему с ними согласию" являлась фирменной проделкой столичных гвардейцев; покупатель терял деньги, когда купленный "хлопец" бежал или оказывался не тем, кого продали по документам. Следствие установило, что Смагин однажды уже продавал своего дворового, которого сам же подговорил бежать и спрятал у себя в деревне. Полковница решила наказать и незадачливого пострадавшего: Пушкин получил с виновных не 13, а пять рублей - ту сумму, которую согласился написать в купчей.
В январе 1740 года началось следствие по делу о взятке в два ведра вина и двух гусей, будто бы данной тремя служивыми Московского батальона капитану Ивану Изъединову, чтобы избежать штрафа за драку. Капитан отрицал приношение и был готов "очиститься присягою", но государыня не стала позорить ветеранов-гвардейцев и велела "уничтожить" дело. Однако с неисправимыми преступниками она поступала сурово. В 1736 году солдат Фёдор Дирин, возвращаясь с караула в Адмиралтействе, ухитрился украсть пудовую свинцовую плиту и спрятал её, "завертев в постелю". Он оказался рецидивистом - в прошлом году украл рубашку у товарища, клещи и молот с наковальней из кузницы, а до того загулял в отпуске на целых пять лет! Суд не нашёл смягчающих обстоятельств, и государыня не пожалела гвардейца-вора: 14 июля он был повешен. Приговорила Анна к казни и взяточника поручика Матвея Дубровина, но в качестве милости разрешила его "от бесчестной смерти уволить, а вместо того расстрелять". Но зато она вошла в положение Преображенского штаб-лекаря, убившего напавшего на него грабителя, и признала невольного убийцу невиновным.
С годами Анна стала менее прилежна к делам, и вопросы стали решать уже кабинет-министры - так, в 1738 году они произвели в подпоручики обиженного своим неповышением при отставке Преображенского каптенармуса Адриана Кузнецова, отпускали гвардейских солдат и унтер-офицеров "в домы" и представили в подпоручики трёх капралов. Члены Кабинета решали, кого из гвардейцев определить в рижские гарнизонные полки "на вакансии в штаб- и обер-офицеры". Подписи Остермана и Черкасского стоят под резолюцией о битье кнутом и отправке в выборгский гарнизон семёновского солдата Ивана Семёнова за попытку побега и изготовление фальшивого паспорта. Они же 15 октября 1740 года - Анна Иоанновна уже находилась на смертном одре - приказали повесить неисправимого ворюгу, солдата из ямщиков Сидора Шалина.
Конечно, доклады по полкам и соответствующие предложения сочинялись министрами или гвардейским начальством, которое при пополнении частей рядовыми иногда могло обходиться и без высочайшей санкции. Но Анна властно вмешивалась в эти дела: на докладе А.И. Ушакова от 25 апреля 1740 года о количестве мушкетёров и гренадеров в Семёновском полку она начертала резолюцию: "Без докладу впред на убылые места не записывать". Государыня не всегда подмахивала поданные ей бумаги - в августе 1740 года она повелела в том же полку произвести в прапорщики побывавшего на войне Михаила Сабурова, а не представленного к повышению начальством сержанта Василия Соковнина.
"…на Обухова место произвесть Николая Самарина, на место князь Александра Голицына Григорья Темирязева", - без объяснения причин написала Анна 31 января 1739 года на приказе о переводе на "убылые места" по Преображенскому полку. Списки приёма новых солдат по итогам дворянских смотров министры Кабинета несли ей на утверждение; так, императрица лично определила в солдаты гвардии будущего знаменитого полководца П.А. Румянцева. В августе 1740 года, вернувшись из Петергофа, Анна обратила внимание, что солдаты небрежно очищают от коры брёвна, пригнанные по Неве для строительства казарм, и распорядилась не "засаривать" реку.
Порой государыня интересовалась даже судьбой отдельных солдат, особенно "отличившихся" какими-то нарушениями. Так, в июле 1735 года она повелела министрам срочно заняться делом "плута Василия Одинцова". Проворовавшегося артиллериста, "не ведая о том его худом состоянии", приняли в Конную гвардию, но "когда в том полку о том его воровстве известно учинилось, тогда отослан он, для определения в полки, в Военную коллегию и определён был в Ингерманландский пехотный полк, где явился паки в воровстве и из-под караула бежал". Императрица потребовала от новых командиров непутёвого солдата "оное дело розыскать и исследовать обо всём обстоятельно". Не раз звучало в полках и грозное "слово и дело" - с последующим "розыском" и наказанием виновных в оскорблении величества или другом государственном преступлении по "первым двум пунктам" (о "злом умысле против персоны его величества" и "о возмущении или бунте").
При Анне гвардейцы, как и прежде, стояли на караулах в Адмиралтействе, Петропавловской крепости, Сенате, Военной коллегии и Тайной канцелярии, а также у полковых изб и на квартирах у генералов, гвардейских штаб-офицеров и иностранных посланников. "В неделю по дважды" полкам было приказано обучаться строевым "экзерцициям", чтобы "солдаты оказывали приёмы и делали вдруг и бодро, и стояли прямо, а не согнувшись… чтобы шли плечом к плечу и ружья несли круче, ступая разом и головы держали прямо". Конногвардейцы, помимо того, должны были "прямо и бодро" сидеть в седле и ехать "человек за человеком ровно, примкнув колено с коленом".
Полки регулярно проводили учения, на которых порой присутствовала сама государыня. Дневниковые записи, сделанные поручиком Благово в 1739 году, гласят:
"12 [июня]. Вторник предивная погода. Полковой строй был, палили по 7 патронов. <…>
15 [июня]. Пяток, изрядно ввечеру дождик. Полковой строй был, палили по 11 патронов. <…>
28 [июля]. Субота ветрено. Полк учил маэор наш герцок Брауншвейнской, палили изрядно по 15 патронов. <…>
11 [сентября]. Вторник студёно. Полковой строй был, палили по 25 патронов, принц учил изрядно.
12 [сентября]. Среда хорошая погода, а холодно. Полк наш государыня императрица изволила смотреть; палили хорошо по 29 патронов, жаловала к руке и вином".
Побывавшие в 1730-х годах в аннинском Петербурге и наблюдавшие за учениями отборных полков иноземцы отмечали, что гвардейцы "выполняют приёмы почти так же хорошо, как пруссаки", и выглядят "превосходными солдатами".
Императрица держала гвардию под контролем и сумела обрести надёжную опору в новых полках. Офицеры сохранили сплочённость и верность своей законной "полковнице", а унтеры и солдаты пока ещё находились вне политики и исполняли их приказы. Но при Анне уходили со службы петровские ветераны - например, так и оставшийся неграмотным капитан Семёновского полка Григорий Девясилов. Начав службу солдатом в 1690 году, он "при полку везде был безотлучно", дрался на суше и на море, прошёл с царём все кампании его войн от Азовских походов до "Низового (Персидского. - И.К.) похода" 1722 года. При Анне шестидесятилетний гвардеец был "выключен" полковником в Смоленский пехотный полк, но в 1732 году по причине ран и болезней попросился в отставку "на своё пропитание".
На смену не задумывавшимся о политике старым служакам приходило новое поколение, которое видело, как решалась судьба трона после кончины великого императора. Со временем гвардейцы усвоили опыт дворцовых "революций" и осознали себя "делателями королей". Менялся и круг их интересов: поручика Благово занимали не только "постройка" мундира, учения, куртаги и домашний "припас", но и покупка картин и книг, в том числе и известное политическое сочинение: "Пуфендорфия в десть дана 2 ру[блей]". В последующих участвовали и предприимчивые одиночки, и младшие офицеры, и даже солдаты.