То ли от того, что в институт теперь можно было дойти за пять минут, прогулявшись по бульвару, то ли с третьего курса в учебном плане появились по настоящему интересные предметы, но в институт я ходил с таким удовольствием, как будто там мёдом намазано. Даже умопомрачительные лекции по сопротивлению материалов профессора Бушмарина и три исписанные доски формул вычисления углов ротации, нутации и кориолисова ускорения доцента Лестева не могли внушить мне отвращения к процессу познания и совершенствования. Ужасающую процедуру построения эпюр напряжений разных балок и вычерчивания шестерёнок с зубчатыми колёсами по Теории машин и механизмов я поручил делать молодой жене за кусок хлеба с маслом. Она со своей мамой долго убеждала меня в том, что кормить я должен её совершенно бескорыстно, но потом согласилась. На лекции профессора Семёна Евстафьевича Манойлова по биохимии я боялся опоздать, как на литургию. Первое, что он у нас спросил, начиная курс своих лекций, это вопрос о существовании Бога и зарождении жизни на Земле. Мы дружно поделились с ним основой марксистско-ленинской философии о первичности материи. Профессор покачал головой и сказал, что мы, как минимум, должны в этом сомневаться. Аэродинамика с продувками фюзеляжей и крыльев в аэродинамических трубах, космонавтика в лабораториях академии Жуковского, космическая медицина в Военно-Медицинской академии больше походили на парк развлечений Диснейлэнд, чем на скучные лекции. Первые расчёты на электронно-вычислительных машинах, занимавших несколько огромных залов института, приводили нас в состояние детского восторга. С нашим куратором, доцентом Лёшей Вареховым, после его лекций по радиобиологии мы часто прогуливались по набережной и заходили в Эрмитаж, подолгу простаивая у картин Питера Брейгеля. Когда в 1969 во дворе института установили настоящий истребитель МИГ-29, я притащил в институт своего приятеля Жорика Полтавченко, поводил его по лабораториям, познакомил с Алексеем Григорьевичем. Он рассказал ему про космос и Жорик решил поменять свою мечту о море на безбрежный океан вселенной.
Моя молодая жена готовить не умела и не хотела. Поэтому столовались мы в ресторане Дома архитекторов, который находился в двух шагах от ЛИАПа, прямо напротив, отчего дома Владимира Набокова, в котором, слава Богу, устроили его музей. Дом архитекторов разместился в старинном особняке премьер-министра времён Александра III господина Половцева и зайти в ресторан было отдельным удовольствием. Уютный, с дубовыми потолками и кожаными шпалерами, не дорогой, но с потрясающей кухней. Такого бифштекса по-деревенски за один рубль десять копеек я больше не вкушал нигде.
Осенью 1970 моим соратникам из КГБ приспичило послать меня в заграничную командировку, в ГДР. Видимо им приглянулся мой вид - глаза прямые, брови строгие. Немецкий отскакивал от зубов с лёгким баварским акцентом. Да и тема мне нравилась - вылавливать недобитых фашистских выродков. Они оказались живучие и не закончили свою деятельность с окончанием войны. Национальный фронт в Германии цвёл пышным цветом. За границей я ещё ни разу не был, но очень хотел. Что-то у них не срослось и они попросили меня прикинуться руссо туристо и зайти в Ляйпциге в один магазинчик стекла и фарфора передать крупную сумму наличной валюты за несколько ценных фамилий. Деньги там шпионам, как оказалось, с неба не падают. Да и работа была не пыльная. Я должен был подстраховывать своего друга, который ехал с этой же группой. Я с радостью согласился и с любопытством наблюдал за процессом оформления выездных документов и утверждения моих положительных характеристик. Под эту сурдинку мне было разрешено, с целью прикрытия, продать там несколько коробок кубинских сигар и купить себе чего-нибудь вкусненького или красивенького. Злопамятный секретарь Комитета ВЛКСМ ЛИАП Симановский чуть не сорвал международную шпионскую операцию. Не стал мне подписывать характеристику, заподозрил меня в оппортунизме. Из-за него пришлось проводить меня через польскую границу в составе туристической группы зайцем, без выездной визы. Авантюра мне пришлась по душе, и я прирос к этому ремеслу надолго. И надо сказать, весьма успешно.
Чтобы не отрываться от коллектива, что я с наслаждением делал каждое лето, избегая поездок в стройотряды, я согласился как-то поехать с группой на Ваалам. Бегать по лесу вокруг костра мне стало не интересно и я прошёл пять километров до Преображенского монастыря, где содержались в забвении герои войны, калеки без рук и ног. Хрущёв со своей организованной партийной группировкой упрятал их туда, чтобы не омрачать их культяшками красоту улиц и площадей. Монахов давно изгнали в Финляндию. Уходя из монастыря и прощаясь со сторожихой, я получил в подарок храмовую икону Святой Живоначальной Троицы, чудом сохранившуюся в её сторожке. Икону монахи оставили её мужу, который из-за болезни не мог двигаться и оставался на острове. Потом в парткоме института мне пришлось писать объяснительную записку о вере и верности. Продолжение этого опуса было мною дописано уже на пятом курсе, после принятия присяги на верность Родине и присвоения звания лейтенанта войск ПВО СССР. Дело в том, что военные сборы проходили на моей Родине близ города Остров в Псковской области. И я каждый вечер убегал в самоволку и бродил по окрестным деревням, собирая у старушек старинные иконы. Складировал иконы я в воинской палатке, под своей кроватью. Бдительные товарищи сообщили куда следует и я дописал свой опус в первом отделе у дяди моего друга Владика, полковника Кулешова. Ловили тогда фарцовщиков, которые продавали иконы иностранцам, а я замечен в этом не был. Я собирал их для себя и для своих детей.
Когда пришло время распределения на работу молодых специалистов, в которых за пять с половиной лет превратились застенчивые школьники, я был далеко не первым по результатам успеваемости. Лучшие студенты нашей группы Вова Григорьев, Лариса Дмитриева и Оля Дымина поехали на работу в Институт космической медицины под Москву, Люда Семёнова и Шурик Фролов стали инженерами секретных космических заводов, Мишку Кислицина взял в свою лабораторию академик Опухтин. Но на удивление всей группы появилось одно необычное место в Министерство внешней торговли. О нём никто не спорил. На преддипломную практику в Москву поехал я. И вот там, в душной летней Москве, просиживая днями перед телефоном в офисе на Арбате, я совершил свой роковой шаг. Устав от скуки работы клерка, я отказался от места, чем сильно удивил своего начальника, свою маму и себя. Это был роковой поворот. Меня тянуло в кино, я ждал набора на высшие режиссёрские курсы Григорием Козинцевым и попросился в лабораторию кафедры физвоспитания ЛИАПа, где работал по проектам СНО. Меня взяли и я стал работать инженером лаборатории "восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам". Дипломный проект был уже давно просчитан в этой же лаборатории на протяжении двух последних курсов и даже изготовлен в виде опытного образца по проекту кафедры робототехники Михаила Игнатьева. Я измерял параметры движений человека в естественных условиях посредством датчиков и маленького радиопередатчика. Защита проекта прошла просто и быстро, не вызвав у комиссии никаких сомнений.
Мама, взяв в руки диплом, целовала его как икону. Потом попросила отца принести Шампанское и, когда он разлил его по бокалам, торжественно произнесла тост:
- Давай выпьем, дорогой, за то, что нам хватило сил дать сыну высшее образование!
- А вы-то тут причём? искренне удивился я. Когда опомнился и остыл от своей непомерной гордыни, мама уже безутешно рыдала. И горькие слёзы залить обратно в её глаза было уже невозможно.
В первый же рабочий день я пришёл в профсоюзный комитет института, чтобы встать на очередь улучшения жилищных условий, как молодой специалист. Председатель долго и молча смотрел на меня, а потом задумчиво произнёс:
- Ты хоть понимаешь, что у меня профессора стоят по двадцать лет в очереди.
- Что ж вы сразу-то не сказали?
- А я держал тебя за умного человека. Спеца. С высшим образованием.
Солнечный угар
Ослепительно белый трехпалубный теплоход "Валентин Катаев" отчаливал от стенки Одесского порта и брал курс на Измаил. Гремела и звала музыка Георгия Свиридова "Время, вперед!" Когда, стремительно пересчитав ступени Потёмкинской лестницы, я подбежал к причалу, трап уже собирались поднимать. Я был последним. "Но кто был последним - станет первым" - сказано в Евангелие. Правда, безбожники принимают эту мудрость на свой счёт. Страна готовилась достойно встретить пятидесятилетие советской власти.
Народу на палубах было много. Я пробрался на верхнюю и стал любоваться величавостью походки судна, которое своим носом уже чуяло широкое синее море. Чайки, не шевеля крыльями, висели надо мной. Аромат морского бриза кружил голову и распирал грудь. Я еще никогда не был так счастлив. И буду ли?
Позади оставалась Земля, на которой спокойно жили мои родственники. Это умиротворяло мою душу и влекло ее к подвигам. Отец с мамой поехали навестить бабушку в Барсаново. Тётя Люся с Васей, чья дочка гостила у бабушки, тоже собирались в деревню. Вася вернулся из похода на атомной подлодке и, слава Богу, остался жив. Все они гордились моими успехами, наслаждались своей молодостью и искали радость во всем.
- Эй, ты, "гений дзюдо", иди к нам! На третьей палубе размахивала руками Машка со второго факультета. Мы, лучшие спортсмены, ехали в южный спортивный лагерь нашего института. Вся смена уехала из Питера на поезде два дня тому назад, и я догонял их на самолете. Выиграв медаль на первенстве СССР в Риге, я заехал навестить бабушку, отоспаться на сеновале и напиться вдоволь парного молочка. Наелся картофельных лепешек со сметанкой, наловил Юльке в речке пескарей и бросился вдогонку за своими сверстниками.
Где-то под Измаилом, на Днестровских лиманах построил базу отдыха Кишиневский университет и заведующий спортивной кафедрой ЛИАПа Юрий Владимирович Захаров закупил там 30 мест для своих студентов. Наши баскетболисты, гимнасты и прочие герои спортивных площадок сидели на третьей палубе, на спасательных плотах, живописным табором и пели под гитару песни Высоцкого "А парус, порвали парус. Каюсь, каюсь, каюсь"…
Я подсел к Маше. Она была красавицей модного скандинавского типа и неторопливо выбирала себе ухажеров. Больших преференций мне она не давала, но прохладными наши отношения назвать тоже было нельзя.
- Что читаешь, дорогая? - спросил я.
- Записные книжки Антона Павловича Чехова, в порту купила.
- Интересно?
- Мне? Да.
- А мне?
- Вот послушай: "Встретились два молодых красивых человека, полюбили друг друга и поженились".
- Ой, да это про нас!
- "И прожили несчастно всю жизнь", - закончила Маша.
- Ну и Антон Павлович… Испортил мне настроение.
- Вот как бывает, Коля. А ты на чем ехал?
- Я летел, к тебе на крыльях любви с двумя реактивными двигателями.
- А ты знал, что я поеду?
- Не-а.
- Я ведь в последний день решила. Людка Семёнова из вашей группы отказалась от путевки. Она поехала со стройотрядом в Астрахань.
Чайки галдели над нами, выпрашивая угощение. Теплоход вышел из створа порта, плавно развернулся и лег на правильный курс. Вылезли из трюма заядлые картежники баскетболисты Леша Степанов и Миша Фарберов.
- Наигрались? А где Казалов?
- Спит. Ему капитан свою каюту уступил. Ты же знаешь Воху. У него все не по-советски. Не как у людей.
Ребята расспрашивали меня про соревнования. Сегодня я был героем. Из-под густой чёлки выгоревших волос и стайки веснушек на меня с любопытством смотрели незнакомые голубые глаза.
- А это кто? - спросил я Лешу тоном индюка, охраняющего свое стадо.
- Гусева Наташа, бадминтонистка. Нравится?
- Сейчас посмотрим - протянул я.
Наташа сидела в спасательном кругу и читала книжечку.
- Что читаете, девушка?
- Бунина. "Солнечный удар".
- Интересно?
- Не очень. Скучная история.
- Дайте почитать?
- Дай, дай, Наташа, - подошел к нам выспавшийся Вова Казалов - Он честный парень. Я его давно знаю. Книжечку обязательно вернёт. Коля Лещев, самбист из нашей секции, видимо, имел на Наташу виды и сверлил меня своими колючими глазами. Скрежет его зубов отпугивал чаек. Я взял у Наташи книгу и пошел с Володей в буфет.
Приплыли мы в Вилково уже ночью. Нас ждал автобус, и через полчаса трясучки по ночной степи он доставил нас на место. Совсем рядом, в темноте, шумело море, источая аромат морской свежести. От счастья распирало грудь. Вдоль берега моря стояли в ряд десять армейских палаток, в которых нам и предстояло жить. Под тентом в свете фонарей была устроена столовая. Длинные столы и скамейки - простенько, но со вкусом.
На ужин нам подали слипшиеся макароны - спагетти по-молдавски и… красное вино! Прямо в лагере стоял ларек, где продавали красное молдавское вино - Каберне, Негру де Пуркари и совсем дешевую фруктовую шипучку. Вот это праздник!
С кем бы я ни начинал разговаривать, мои глаза сами косили в сторону Наташи и искали ее. Рядом с ней уселись Коля Лещев и Боря Берлин и галдели наперебой, засыпая её шутками. Вино лилось рекой. Народ ликовал. Не оздоровительный лагерь, а образцовый вертеп!
С приветственной речью выступал директор лагеря, но запнулся и… упал.
- Да он в дымину пьяный?!
В лагере бушевало веселье…
- Боря, Коля, не спаивайте Наташу. Ответите за всё на бюро комсомола - пригрозил я, специально пройдя мимо их стана. Наташа расхохоталась. Я решил не наседать, дать паузу, и пошел купаться с ребятами.
Море тихо шумело и вздыхало волнами в лунном свете. Мы скинули одежду и бросились в волны. Вода ласкала наши разгорячённые, голые тела. Вырвавшиеся на свободу дети сошли с ума. Ох уж, это красное вино!
В лунном свете я заметил Наташу с ухажерами. Совсем рядом они входили в воду. Я поднырнул и обнял ее. Она не испугалась. Неужели такая смелая? А, может быть, она тоже следила за мной? Она была в купальнике. Я подержал ее в объятиях. Вода делала ее упругое тело шелковым. Я поцеловал ее в щеку и также стремительно уплыл.
Всю ночь мы орали песни, заглушая шум волн. Мне не спалось. Я пошел вдоль моря. Только что грудь мою распирало от счастья на носу корабля, и вот непонятное стеснение и тоска. Что это? Может, я простыл? Может ветром надуло?
Взошло солнце. Я шел по берегу и собирал для неё перламутровые раковины. На всю округу заорал репродуктор "По спортивно-оздоровительному лагерю "Чайка" объявляется подъем! Подъем!" С металлом в голосе запела из репродуктора Эдита Пьеха "В нашем доме поселился замечательный сосед…" Посреди лагеря стоял директор с двумя другими преподавателями, трезвыми, как стекло. Студенты-спортсмены храпели без задних ног в своих палатках. Я положил раковины у входа Наташиной палатки и пошел спать. Доброе утро, страна!
Проснулся я к концу дня. Лагерь шумел, как восточный базар. Готовились к ужину. В больших кастрюлях варили макароны. Из репродуктора лилась веселая музыка, царило оживление. Парни и девушки в чистых футболках и шортиках деловито сновали туда-сюда. Я сел на лавочку и начал высматривать в этой разноцветной толпе Наташу. Она возвращалась из душа в солнечно желтой тунике, ладно скроенной из старых махровых полотенец, изумительно облегающих ее стройное тело с высокой упругой грудью.
- Наташа, я хочу вернуть тебе книгу.
- Тебе понравилось, Коля?
- Я получил большое наслаждение.
- Да? - вскинула брови Наташа - От чего?
- От сострадания к поручику!
- Странный ты, Коля! По-моему их встреча аморальна.
Подошел Вова Казалов и сообщил, что после ужина идем в море под парусом. Местный рыбак за бутылку вина дал нам свой баркас покататься.
- Наташа, хочешь с нами?
- Ой, очень хочу - запрыгала о радости Наташа и побежала переодеваться.
Ветер дул с берега. Баркас, полный народу, как щеки, раздувал свои паруса и, скользя по волнам, уносился в открытое море. Берег стремительно исчезал из виду.
- Ребята, там заграница, там Турция! - закричал Миша.
- Айда в Турцию!
- А как поворачивать, кто знает?
Как поворачивать никто не знал. Вовка взялся за какую-то веревку и с силой потянул. Рея с парусом оторвалась от мачты и с грохотом упала на наши головы. Раздался дружный хохот.
- А как же теперь? Ой, да здесь весла есть!
Легли на весла. Против ветра грести было трудно. Меняясь поочерёдно, мы добрались до берега, когда луна ярко светилась своей круглой, ехидной рожей.
Вода вскипала от сверкающих брызг, обнажая красивые молодые тела. Казалось, в сумраке южной ночи ничего не было видно. Но это только казалось. Я быстро нашел Наташу. Да мне и искать ее было не нужно. Я не сводил с нее глаз. Не упускали ее из виду и трое других претендентов - Берлин, Лебедев и Лещев. От стука их зубов у меня по коже бежали мурашки. Я увлек Наташу в глубину морской пучины. Она не сопротивлялась. Нащупав дно кончиками пальцев, я легкими прикосновениями привлек ее к себе. Мы дрожали. Я хотел прикоснуться к ее губам, но она ускользнула. Она плыла, легко перебирая руками и ногами, а я извивался вокруг нее, и от этих прикосновений меня пронизывали мощные разряды, сотрясающие все мое тело.
"Прорезала вышка по небу лучом, как же это вышло, что я ни при чем…" - пел под свою гитару Вова Клебанов. Вокруг тлеющих углей костра собрались парни и девушки, оторвавшиеся от материнской ласки, и жаждущие тепла и ласки совсем другой, доселе им неизвестной.
Утро нового дня возвестил звон бубнов, гармоней и медных труб молдавского колхозного оркестра. Единственная дорога в степи, которая вела к нашему лагерю от Вилково, привела к нам табор молдавских крестьян, направлявшихся на свой традиционный праздник урожая. Превеликое множество развесёлых людей расположились табором и принялись резать баранов, разводить костры, готовить угощение. Весь наш лагерь с восторгом влился в их пёструю загорелую веселую толпу. Вскоре образовался круг, и молдавские парни стали меряться силами в борьбе. Кто побеждал, оставался в круге и ждал своего нового противника. Куш был солидный. Наши девчонки запрыгали и с криками "Мы победим!" стали подталкивать меня в круг.
- Гений дзюдо! - кричала Маша. Женя, Люда, Света толкали меня в круг и хохотали.
- Коля, Коля, выиграй нам бочку вина!
Я смотрел с удивлением на их красивые лица, бронзовые плечи, упругие бедра и понять не мог, почему я не обращал на них внимание столько дней?
Наташа… Только Наташа стояла перед моим взором. Только ее голубые глаза, выгоревшие волосы и курносый носик в веснушках. Она стояла поодаль и урывками смотрела на меня.
Я вышел в центр круга. Здоровенный молдавский парень всем телом навалился на меня. Я обхватил его за ноги и грохнул о землю.
- Ура-а-а-а-а!!! - закричали девчонки.
Второй, третий, четвертый… парни вылезали из толпы, как черти из преисподней. Им не было конца. Руки и ноги мои стали ватными, из разбитого носа сочилась кровь. Я стоял, как гладиатор, тяжело дыша, и выискивая в толпе следующего монстра. Желающих больше не было.
Солнце клонилось к закату. Бубны, барабаны и трубы, не переставая, гремели. Председатель колхоза выкатил в центр бочонок вина и поднял мою руку вверх. Я заметил в толпе радостное лицо Наташи.
- Это тебе, - сказал я, подходя к ней. - Будь моей женой!
Она так широко открыла глаза, что я испугался.