– В ноябре 1992 года вам исполнилось 65 лет, сколько лет вы здесь работаете?
– Сорок два.
– Вы пришли сюда рядовым инженером?
– Лаборантом.
– А теперь?
– Первый заместитель научного руководителя.
– Я знаю, что в Арзамасе-16 за званиями и наградами не гонятся – их дают. Какие у вас?
– Академик. Доктор наук. Звание профессора так и не оформлял – некогда, да и значения этому не придаю. Лауреат Ленинской и Государственных премий. Герой Социалистического труда… Ну и так далее. Зачем об этом спрашивать?
– Чтобы задать следующий вопрос: какая награда для вас самая дорогая?
– Когда получается то, что задумываешь. Я имею в виду не награду, а реализацию научной идеи.
– А когда вы впервые это ощутили?
– По-настоящему впервые в 1958 году… Нет, простите, раньше… в 55-м!.. Тогда у нас был самый настоящий технологический прорыв – одну идею осуществили, к которой я имел самое непосредственное отношение.
– Иногда ядерщиков называют "слепыми ястребами". Обидно такое читать и слышать?
– Не столько обидно за себя – мы переживали и не такое. А вот за спекуляцию вокруг оружия, за атмосферу в стране и в науке – горько. Все ищут причину, почему стали жить хуже – кто виноват? И тут же ответ: военно-промышленный комплекс. Он, мол, все сожрал… И отсюда идет злость, недоброжелательность, даже подлость. Но ведь это не так! Идет подмена понятий – "следствие" меняют местами с "причиной". Вновь политические игры.
– Как вы считаете, создание ядерного оружия позволило прорваться в новые области естествознания?
– Безусловно. Нам приходится иметь дело с физическими явлениями, которые невозможно воспроизвести в лабораторных условиях. Десятки, сотни миллионов градусов, давления – миллиарды атмосфер, плотности – сотни тысяч грамм в кубическом сантиметре, времена – стомиллионные доли секунды… Тут появились совершенно новые области физики.
– Что такое "стомиллионные доли секунды"? Как это понять, осмыслить?
– Мне приходится это делать, так как произвожу расчеты и надо понимать, что происходит… Но ощутить это, конечно, невозможно.
– Когда вы считаете, у вас не возникает ощущения, что живете в другом мире?
– Пожалуй, нет. Психология не меняется.
– Хотя, наверное, мы не понимаем, но по сути и сами живем в таком мире – все-таки солнце светит, а там – внутри, конечно, – приблизительно такие же температуры…
– Не совсем… Сейчас подсчитаю… Нет, в центре солнца всего миллионы градусов. Не десятки, не сотни…
– Значит, солнце сравнительно простое устройство по сравнению с атомной бомбой?
– Нет, это не так! Солнце – пока совершенно непознанный объект. Оно – слишком сложная система… Все просто, когда понятно, как устроено… Вы поговорите с физиками, которые занимаются элементарными частицами, вакуумом и так далее. Там абстракция настолько велика, что и представить трудно! По сравнению с их построениями наши миллионы градусов и миллиарды атмосфер – просты, потому что понятны. Мы еще способны создавать модели, а у них и это невозможно – ничего на пальцах не объяснишь…
– Проведем небольшой эксперимент: перенесемся на 500 лет вперед. Как вы думаете, нынешние работы в физике, в частности по ядерному оружию, пригодятся ученым того времени?
– А то, что было 500 лет назад, нужно сегодня?
– Была эпоха Возрождения…
– А сейчас эпоха научно-технической революции!.. Они просто будут смотреть на наши дела другими глазами, понимая неполноту наших знаний… Вообще-то я не люблю сравнивать, мол, Пушкин – выше, Лермонтов – чище… Разные поэты… Так и время, эпохи. Разные исторические условия, люди, задачи, интересы… Каждому времени – свое…
– Вы в Арзамасе-16 давно. Очевидно, были разные периоды в вашей жизни. Когда-то было лучше, потом хуже. Для вас лично когда было тяжелее всего?
– Мне тяжело было в самом начале. В университете учили школярски, а здесь знания надо было применять на практике. Да и сейчас приезжают молодые люди, и выясняется: их надо сразу же переучивать… В разное время было и тяжело и хорошо, легко и трудно, – всегда по-разному… Жизнь есть жизнь, из нее трудно что-либо выделить… Сейчас, конечно, трудностей больше. И иногда не знаешь, как их преодолеть. Приходится искать. Иногда находишь, ошибаешься, вновь ищешь – рецептов-то нет.
– Вы ученик Сахарова. Что это был за человек?
– Не только Андрея Дмитриевича. Но и Зельдовича, Франк-Каменецкого, Харитона – у многих приходилось учиться.
– Кто из них оказал на вас самое большое влияние?
– На самой ранней стадии, когда я только приехал сюда, – Франк-Каменецкий. Это исключительно образованный человек, интеллигент. Очень добрый. Прекрасный физик. Он мне очень помог… У нас тогда было тесно, маленькие комнаты, и он посадил меня напротив. И просто начал незаметно учить, как надо работать. Одновременно приносил книги, не имеющие к нашему делу прямого отношения, мог в разгар рабочего дня читать стихи Гумилева… По-отечески относился к нам, я от него многое почерпнул в научном и житейском смысле.
– Простите, какой Гумилев в то время?! Вы живете в закрытом городе, вас прослушивают не только на работе, но и дома!
– Прослушивали или нет – не знаю. На нас это не отражалось. Более того, политические вопросы у нас обсуждались гораздо откровенней, чем на "Большой земле". Мы работали над проблемой государственного значения, а потому отношение к нам было иное, чем к остальным. Свобода мышления в физике неизбежно связана со свободным мышлением во всем, в том числе и в политике. Мы не боялись, не думали "с оглядкой".
– Все-таки вы были на особом положении…
– Наверное, и потому. А кроме всего прочего, здесь было очень много интеллигентных людей – ученых с мировыми именами, а потому обстановка была и дружеская, и творческая. Она заставляла быть инициативным, изобретательным – каждый стремился дать свежую идею. В первую очередь человека ценили за идеи, за их разработку.
– Трудно было здесь сделать карьеру или нет?
– Мы не думали об этом. У меня есть сотрудники, которые сделали очень многое, а они даже не кандидаты наук, не доктора, а их можно сразу в академики выбирать. Они просто живут работой. Я считаю, что Арзамас-16, наш Институт, не уступает, к примеру, Сибирскому отделению Академии наук. По количеству квалифицированных кадров, по разнообразию тем.
– На что у вас больше уходит времени: на научную работу или на хождения по кабинетам?
– Приходится думать о работе для сотрудников из-за сокращения основной тематики и добывать деньги. Нужны договоры, а значит, приходится искать их.
– Проблема "утечки мозгов" надуманна?
– Многое будет зависеть от того, как начнут развиваться события. Я лично думаю, что вряд ли наши люди уедут, хотя исключить этого не могу. Ведь многие из тех, кто работал в Арзамасе-16, сейчас оказались "за границей" – я имею в виду Украины, Казахстан, Белоруссию… Но не это главное.
Только факты: Академик Ю. А. Трутнев 21 января 1992 года представляет свои тезисы доклада президенту России. В них, в частности, говорится о том, что целесообразно вывести с территории Украины, Казахстана и Белоруссии как межконтинентальные баллистические ракеты, так и тяжелые бомбардировщики, способные нести ядерное оружие. В документе указано, что "…на территории Украины 210 единиц носителей СЯС, 1500 ядерных боеголовок с совокупной мощностью 600 Мт;
…на территории Казахстана 140 единиц носителей СЯС, 1300 ядерных боеголовок с совокупной мощностью 700 Мт;
…на территории Белоруссии 50 единиц носителей СЯС, 50 ядерных боеголовок с совокупной мощностью 40 Мт.
Указанный ядерный потенциал на территории трех республик составляет 12 % от общего числа носителей СЯС, 28 % от общего числа боеголовок и представляет собой третий в мире комплекс ядерных сил по своим военно-силовым возможностям после США и России".
– Что же главное, если не судьба оружия за пределами России?
– Эту проблему политики решат. Она не очень сложная. Меня беспокоит другое. За десятилетия у нас создан и работает уникальный научно-технический коллектив, который объединяет профессионалов самых разных специальностей. Такова специфика ядерного оружия, создание которого объединило физиков-теоретиков, экспериментаторов, технологов, конструкторов, химиков и так далее. Этот конгломерат – уникальное явление. Я боюсь, что этот коллектив в современной обстановке развалится. И это будет потеря не только для России, но и для всей мировой науки. И это меня беспокоит в первую очередь.
– Американцы считают так же?
– Я встречался с американцами. Арзамас-16 – крупнейший мировой центр науки, они полностью соглашаются с этим и необычайно высоко оценивают нашу работу.
– Как вы считаете, есть ли разница, когда встречаются русские и американские политики и когда вы, специалисты по ядерному оружию? Вы лучше понимаете друг друга?
– Я не знаю, как понимают политики, а вот мы с американскими специалистами всегда находим общий язык. У нас никто не дипломатничает, разговариваем как коллеги, которые хорошо знают работы друг друга.
– Не странно ли, что вас выпускают в Америку? Доверять что ли стали больше, мол, не сбежите?!
– Доверяли нам всегда, иначе просто нельзя. Но изменились времена, "наверху" поняли, что научные контакты надо развивать, ну а сбегать нам незачем… Наконец-то это поняли!
– Вернемся в прошлое. Вы рассказали о Франк-Каменецком. Теперь очередь за Яковом Борисовичем.
– Зельдович был другим. Конечно, исключительный человек и физик. Самые сложные явления умел объяснить просто, понятно, буквально на пальцах показать. Мы относились к нему как к крупнейшему ученому, но какой-то стенки между нами не было. На работе все равны. И когда чувствуешь благожелательность руководителя, когда приходишь к нему с идеей или житейским вопросом и знаешь, что он обязательно поможет, поддержит, то это создает особую атмосферу… Яков Борисович был очень остроумным человеком, любил Салтыкова-Щедрина, часто его цитировал. Всегда к месту и по делу.
– Он изменился, когда уехал с "Объекта"?
– Нет. Очень тепло поздравлял, когда мне пятьдесят было. Помогал, если к нему мы обращались. Да и мы никогда о нем не забывали. Помните, у него неприятности были? Чисто политические…
– Отчасти и я был в них повинен. Ведь я напечатал беседу с Зельдовичем в "Комсомольской правде". Заголовок очень не понравился в ЦК партии, и оттуда вскоре пришло распоряжение "осудить Зельдовича как идеалиста". А название нашей беседы придумал я сам в последний момент и не согласовал его с Яковом Борисовичем. Заголовок был такой: "Когда Вселенной еще не было…" Вот к нему и придрались партийные идеологи.
– Тогда мы письма в "Коммунист" писали в его защиту, но их не печатали.
– А каков был Сахаров здесь?
– Вначале у нас было так: мы не знали, что делается в соседних отделах, а потому в первые годы не подозревали, чем Сахаров и его группа занимается. А потом, году в 53-м или даже раньше, начали взаимодействовать… Андрей Дмитриевич был совсем другим человеком, чем тот, которого все знали. Это даже по фотографиям видно… Мы очень тесно работали, и в полной мере ощутили счастье общения с ним. У нас были очень доверительные отношения. И мы с ним говорили обо всем: от ядерных зарядов до политических вопросов… Чем был характерен? Умел видеть суть вопроса, и у него уже был готов ответ. Это потрясающе! Изобретателен был, идей – огромное количество! Многие наши подразделения и сейчас на его идеях живут, развивают их. Достаточно сказать, что вместе с Таммом он предложил "Токамаки". Лазерный термоядерный синтез, идеи, связанные с ним, – это просто на моих глазах рождалось… Ну а идея первой водородной, термоядерной бомбы – это опять-таки он, один из тех, кто ее придумал… Он во многом поддерживал наши начинания. У меня был друг Юрий Николаевич Бабаев. Нам удалось чуть иначе взглянуть на то, что было раньше, – и появилась новая конструкция, лежащая в основе ряда изделий. Андрей Дмитриевич нас поддержал сразу! Конечно, мы не мыслили, что он может уехать из Арзамаса – как без него?! Но начиная с какого-то момента он хотел уехать… И жена его тоже, я имею в виду Клавдию Алексеевну… Иногда спрашивают: не уехал ли потому, что написал статью? Нет. Как я понимаю, он почувствовал, что крупные проблемы решил и надо сменить поле деятельности. Он искал новое приложение своих сил… Я не умаляю его роли в демократизации общества, его политической деятельности, но все-таки жаль, что он не мог в полной мере заниматься наукой.
– Меня мучает один вопрос: почему физики в Арзамасе-16 не протестовали, когда Сахарова сослали в Горький?
– Действительно, протестов не было, хотя все прекрасно понимали, что происходит что-то не то. А потому не подписывали письма против Андрея Дмитриевича, более того, когда он был в опале в Москве, приезжали к нему, беседовали, общались… Нет, гражданской трусости не было. Все-таки мы всегда жили под грузом ответственности, прекрасно понимали, что ядерная оборона страны лежит на наших плечах вне зависимости от того, какие политические бури происходят на "Большой земле". И, кстати, Сахаров это прекрасно понимал. Помню, вернулся он из Горького. Шло общее собрание Академии. Нас – несколько человек, стояли, разговаривали. Все работали в разное время в Арзамасе-16. Вдруг кто-то меня за руку берет и говорит: "Юра". Поворачиваюсь. Я сначала не узнал его! Постаревший, седой… "Господи, Андрей Дмитриевич, дорогой!" Обнялись, разговорились…
– Обид не таил?
– Он понимал все, и нас хорошо понимал… Нет, непростой вопрос вы задали. Честно скажу, нет на него ответа…
– И еще об одном. Дом, где вы живете, напротив дома Сахарова – улица лишь разделяет. По ней сотрудники НКВД с собаками вели колонны заключенных. Каждое утро. Туда, а вечером назад. Влияло ли это на вас? В своих воспоминаниях Сахаров лишь упоминает о самом факте – участии заключенных в создании "Объекта".
– Однажды вечером вышел от друзей и начал переходить улицу. Прошел между заключенными и конвойным, и вдруг он на меня накинулся с карабином, совершенно озверев… Я помню эти колонны, заключенные работали здесь до 57-го года. Понимаю Сахарова, он не хотел говорить и писать об этом подробно – это трагическая часть нашей истории, всех нас, без исключения. Знать и помнить надо, но смаковать нельзя… Об этом не говорят, но думают… У каждого из нас должно быть сугубо личное, свое. Когда проходил у нас юбилей Сахарова – его 70-летие, я отказался выступать с воспоминаниями, потому что слишком многие сегодня любят говорить о своей близости к нему… Он, кстати, умел расписываться обеими руками – "А. Сахаров"…Помню, однажды пришел на работу в минорном настроении, такое случалось часто. Подошел к доске, что-то начал писать, отошел и вдруг начал читать Пушкина "Дорожные жалобы"… Меня это поразило. Это одно из моих любимых: "Долго ль мне бродить по свету…" Андрей Дмитриевич был великий человек, я имею в виду – не специалист, не физик, не гуманист, а именно человек. Мне он напомнил рыцаря совести – последняя инстанция, которая могла решить любые споры. Если Сахаров сказал так, значит, так и есть…
– А Харитон? Что характерно именно для Юлия Борисовича?
– Умение влезать в самые тонкие вещи, и он часто обращал внимание на то, что другие не замечали. Казалось бы, что он там занимается мелочью! А потом оказывалось, что эта "мелочь" вырастает в грандиозную проблему. Его девиз: "Знать надо в десять раз больше, чем делаем!" – это великое, и он, безусловно, прав… Его мужеству можно только удивляться: человек всего себя отдал работе. Одна из главных черт – умеет настойчиво добиваться решения задачи, которую он поставил. И создание ядерного оружия у нас в стране во многом обязано именно Харитону.
Несколько слов о будущем: "Если в мире возобладает сплоченность и стремление к совместному преодолению гигантских проблем, стоящих перед человечеством (истощение сырьевых ресурсов, нехватка продовольствия, экологический кризис, духовное оскудение), то необходимость во многих видах национальных вооружений естественным образом отпадет. Если же цивилизацию захлестнет хаос всевозможных конфликтов, то доминировать будут идеи национального (блокового) спасения, и в этом случае можно предвидеть возникновение новой гонки вооружений, специфической для условий многополярного мира. Можно прогнозировать, что США сохранят свои ядерные силы в течение длительного времени, по крайней мере до тех пор, пока реальная жизнь не покажет, по какому пути пойдет мировое развитие. Было бы уместно и России придерживаться такого подхода, тем более что у нее есть для этого все необходимое".
– Вы не жалеете о прожитом?
– Нет. В жизни нашего поколения было и плохое, и хорошее. Я стараюсь вспоминать лучшее…
Вместо послесловия. В 2002 году отмечалось 75-летие со дня рождения академика Ю. А. Трутнева. К юбилею была выпущена монография, в которой ученый рассказал о некоторых своих работах, которые на протяжении многих десятилетий были строго засекречены. Некоторые из них не могут не поражать наше воображение…
То, о чем я хочу рассказать, почти всем покажется выдумкой писателя-фантаста. Наверное, и сам я так подумал бы, если бы передо мной не лежал документ, принадлежащий выдающимся ученым-физикам, которые напрямую связаны с созданием в нашей стране термоядерного оружия.
Это было время, когда планету почти непрерывно сотрясали ядерные и термоядерные взрывы. Испытания шли с таким размахом, что, казалось, ученые и те правительства, которые ими руководили, были озабочены лишь одним: как быстрее и надежнее уничтожить все живое! А потому создавались сверх– и супербомбы, новые носители ядерных "изделий" – гигантские ракеты, самолеты и океанские ударные лодки…
Первыми, кто осознал пагубность такого пути, были те самые физики, которые создавали это чудовищное оружие. Они подняли голос против ядерной гонки. Наиболее сильно звучал голос академика А. Д. Сахарова. За ним стояли его ближайшие соратники и коллеги, но в то время они были столь сильно засекречены, что не имели права называть не только то место, где работают, но даже и свою профессию! Впрочем, что делать физикам в "Приволжской конторе", где они служили?! А именно так назывался в те годы знаменитый нынче Арзамас-16.
Итак, создавались все новые образцы ядерного оружия. И тем необычней кажутся некоторые работы, которые проводили физики-теоретики из "группы Сахарова". Более того, они предлагали свои проекты осуществлять!
К примеру, одна из работ, выполненная Ю. Трутневым, Ю. Бабаевым и А. Певницким в 1963 году, называлась так: "Стационарная установка для получения активных веществ и электроэнергии с помощью ядерных и термоядерных взрывов".
В частности, авторы писали:
"Возможен иной подход к проблеме овладения ядерной энергией – использование в промышленных целях процессов взрывного типа. Специальным образом сконструированные атомные и термоядерные заряды могут найти применение во многих отраслях науки и техники. Наиболее заманчивым нам представляется использование ядерных взрывов для производства электроэнергии и делящихся веществ…"