"Библиотека для чтения" с 1839 года как будто пошатнулась – начала опаздывать, чего с нею прежде не бывало; начала печатать статьи об искусстве, которых смысл доселе остается тайною для публики и здравого смысла. В девяти книжках тянулся роман г. Кукольника "Эвелина де Вальероль"; получая следующую книжку, публика забывала, что прочла в предшествовавшей: это было очень удобно придумано для доставления публике приятного и занимательного чтения. В пятой книжке вдруг явился экстракт из романа Тика "Виттория Аккоромбона", вполне переведенного и напечатанного в третьей и четвертой книжке "Отечественных записок"… Отделение "Литературной летописи" и "Смеси" в "Библиотеке для чтения" были, – особенно первое, – по два, по три листочка, увеличиваясь только в последних книжках старого и первых книжках нового года, как это воспоследовало и теперь. Но умный человек и на одной страничке найдется что сказать! "Библиотека для чтения"… была очень находчива в этом отношении… Четвертая книжка ее вдруг, ни с того ни с сего, пустилась рассуждать о Гомере, гекзаметре, о том, как должно переводить Гомера… Не довольствуясь рассуждениями, она – такая добрая! – не оставила поучить, – разумеется, тех, кто захочет учиться у ней, – самым делом и представила или, как выражается С. Н. Глинка, "предъявила" образчики своих трудов по части сочинения настоящих, самых лучших гекзаметров; но приступила к этому очень тонко и ловко: она объявила, что критика – вздор, шарлатанство, ибо-де критика есть не что иное, как личное мнение, "ничтожная, беспоследственная, частная болтовня"… Avis aux lecteurs! Что касается до нас, – мы очень рады этому "известию": оно объяснило нам, что такое критика в "Библиотеке для чтения". Из снисхождения к требованиям педантов вдруг пускается она в ученую критику, говоря: "Я объявляю, что напрягу все силы, чтобы, елико возможно, быть важным и не смеяться. Скучайте! Мне до этого дела нет. И что же! Невозможно лучше и честнее сдержать данного слова: статья вышла скучная, прескучная… "Библиотека для чтения" пустилась рассуждать об отношении музыки к гекзаметру и гекзаметра к музыке и обнаружила по обоим этим предметам столько природного знания, что, читая статью ее, так и приговариваешь к каждому слову: "Справедливо, все справедливо, Петр Иванович; замечания такие… видно, что наукам учился". Результатом всех этих тонических и метрических разглагольствований на восьмнадцати страницах был знаменитый стих:
По берегу Невы Маша ходила белою босою ногою, собирая ягоды, и отморозила себе нос…
После этого стиха о "Библиотеке для чтения" скорее можно сказать, что она не выдумает пороху, нежели, что она не сочинит стиху…
За диссертациею следует разбор дрянного опыта перевода "Одиссеи", а в разборе развитие следующих двух великих идей: № 1. "Бедный Гнедич убил всю жизнь свою на усердное коверканье "Илиады" во всех возможных отношениях, на составление самой уродливой карикатуры ее размеру, ее гармонии, цвету, физиономии, духу и умер в том блаженном убеждении, что он познакомил русских с формою и содержанием чудеснейшего произведения древности". № 2. "Древние под простотою (simplicitas) разумели простонародность, и Гомер объясняется, как кум Емельян у Казака Луганского"… В "Смеси" XI книжки помещены неоспоримые доказательства, что древние раскрашивали красками свои статуи и что классические города были – изящный Китай!.. Подлинно, мандаринский взгляд на искусство…
Впрочем, может быть, все это и шутка: "Библиотека для чтения" большая охотница шутить, – это всем известно. Прочтите, например, в третьей книжке ее похвалы графине Ростопчиной, Зенеиде Р… и г. Кукольнику и отгадайте, что это – похвала или насмешка… Но, говоря о трех последних частях сочинений Пушкина, – мы в этом уверены – "Библиотека для чтения" не шутит: по ее мнению, Пушкин – писатель старой школы: он употреблял сей и оный. Впрочем, это дело личного вкуса и личного самолюбия, полагающего войну против сих и оных великим подвигом; но в XII книжке, на 55 странице "Литературной летописи", находится превосходный образчик учености "Библиотеки для чтения", где доказывается, что все на свете дым, в том числе и всемирный закон постепенности… Впрочем, направление и дух "Библиотеки для чтения" так известны всем и каждому, что о них нового ничего нельзя сказать, кроме того разве, что одно и то же надоедает, мысли без содержания становятся пусты, старые шутки приторны… Справедливость требует заметить, что прошлогодняя "Библиотека для чтения" не чужда и хороших статей, особенно переводных; жаль только, что к ним нельзя иметь веры, не зная, за что их должно принимать – за дело или за шутку. К числу шуток, и довольно плоских, принадлежит статья о Франклине. – Критика в "Библиотеке для чтения" всегда пуста, всегда наполнена выписками из сухих сочинений, преимущественно подвергающихся ее рассмотрению. Но критика на книгу отца Иакинфа о Китае представляет собою блестящее исключение из общего правила этого журнала: статья живая, энергическая, умная, хотя и не чуждая парадоксов. Странный журнал эта "Библиотека для чтения": о Китае судит по-европейски, а о европейском искусстве по-китайски! Подлинно, кому на что даст бог дарование!..
К отделению русской и иностранной поэзии в "Библиотеке для чтения" мы будем обращаться ниже, говоря вообще о произведениях беллетристики в прошлом году; а теперь перейдем к другим журналам.
"Современник" прошлого года по-прежнему был верен своему плану, духу и направлению и по-прежнему был богат хорошими оригинальными статьями и хорошими переводами произведений скандинавской поэзии. Особенно интересна и важна в нем неконченная статья "Нибелунги". Окончание этой превосходной статьи будет помещено, вероятно, в "Современнике" нынешнего 1842 года.
В "Москвитянине" было несколько превосходных оригинальных статей в стихах и в прозе, которые нам особенно приятно исчислить здесь все: "Спор", стихотворение Лермонтова; "Последние стихи лорда Байрона" К. Павловой; "Сцены к "Ревизору""и "Письмо о первом представлении "Ревизора""Гоголя; "Обозрение Гегелевой логики" Редкина; "Несколько слов о римской истории" Лунина; "О трагическом характере истории Тацита" Крюкова; "Несколько слов о сценическом художестве" Крюкова; разбор "Чтений о русском языке Греча" Шевырева. Интересны некоторые материалы для истории русской литературы, например, "Знакомство Дмитриева с Карамзиным" (из записок Дмитриева) и пр.; некоторые материалы для истории России, как, например, "Последний претендент местничества, князь Козловский", "Письмо Н. И. Панина о поимке Пугачева" и пр. Замечательных повестей} оригинальных и переводных, в "Москвитянине" не было.
"Русский вестник" хотя и новый журнал, однако нового ничего не сказал и не сделал, кроме разве того, что опаздывал выходом книжек и, вместо обещанных двенадцати книжек, появился в прошлом году только в числе десяти, что, конечно, для него ново, потому что он делает это еще в первый раз. Наполнялся же он статьями специального содержания, сухими и не журнальными. Пускался "Русский вестник" и в философию, – правда, не часто, всего, кажется, только один раз, но зато с большим успехом. Любопытные сами могут справиться об этом в курьезной статье: "Европа, Россия и Петр Великий", а мы выпишем из нее, для пользы и удовольствия читателей, только один, но зато длинный и, по глубине содержания, не совсем понятный период:
После великой субботы творения, когда кончились явления вещественных сил природы и явилось в мире последнее, духовное божие создание, венец творений его, человек, земля, жилище человека, представила ему, в отверделых формах своих, внешний обширный материк планеты, где сомкнуты были две великие части света – Азия и Европа, Восток и Запад, две противоположности, две половины мира, борьба которых должна была составить жизнь человечества (?), ибо жизнь есть не что иное, как борение двух начал – возрождения и разрушения, света и тени, стремления частей к самобытности и стремления целого совместить в себе частную самобытность ("Русский вестник", № 1, стр. 97).
Мы не выбирали, а выписали на выдержку, взяли немногое из многого; осталась бездна гораздо лучшего; в особенности рекомендуем место от 104 до 107 страницы, где очень ясно и ново рассуждается о падении человека, о фетишизме, о философской (?!..) религии китайцев, о буддизме, браминизме, магах, египтянах, скандинавах, цельтах, мугамеданах и других предметах, не менее близких к России и истории Петра Великого. Эту интересную статью можно разделить на три части: первую занимает философия – взгляд и нечто – двадцать две страницы (95–116); вторая посвящена собственно России и занимает восемь страниц (125–133); третья посвящена Петру Великому и занимает собою – меньше одной страницы (134). В своем месте мы скажем, что было хорошего в "Русском вестнике" по части изящной словесности; а теперь укажем только на ученые и критические статьи, больше или меньше интересные; их очень немного: оригинальная статья "Завоевание Азова в 1696 году" Н. Полевого, переводная статья "Любопытные и новые известия о Московии, 1689 года" (Де ла Невилля); разбор Н. Полевого первой тетради "Истории Петра Великого", сочинения г. Ламбина; разбор "Ластовки", "Исповеди доктора Ястребцова". Этого довольно на десять книг – чего же больше!.. Ко всему этому надо прибавить, что в "Русском вестнике" незаметно ничьего преимущественного влияния, которое могло бы дать этому изданию характер, направление, образ мыслей: имена гг. Полевого, Кукольника и Греча украсили только его программу, а не листы; впрочем, два первые сделали хоть что-нибудь в качестве сотрудников, если не редакторов; но третий ничего не сделал и в этом качестве, ибо одна или две бесцветные статьи ничего не значат в родовом издании журнала. Как тут не вспомнить гениального выражения одной статьи в пушкинском "Современнике" 1836 года об участии г. Греча в "Библиотеке для чтения": "Имя г. Греча было выставлено только для формы; по крайней мере никакого действия не было заметно с его стороны. Г-н Греч давно уж сделался почетным и необходимым редактором всякого предпринимаемого периодического издания: так обыкновенно почтенного пожилого человека приглашают в посаженые отцы на все свадьбы…" ("Современник", т. I, стр. 195).
За исключением "Отечественных записок", хвалить или осуждать которые – не наше дело, вот и все наши журналы. Газет у нас еще меньше – всего две, то есть газет, издаваемых не от правительства и посвященных преимущественно литературе: "Северная пчела" и "Литературная газета".
"Северная пчела" издается и бог знает сколько лет, что-то очень давно: но – странное дело! – она так всегда верна себе, так неизменчива ни к лучшему, ни к худшему, что первый нумер первого года ее существования и последний нумер только что кончившегося вчера 1841-го года – так похожи один на другой, и по содержанию, и по тону, и по взгляду, или по отсутствию всякого взгляда на предметы, что можно подумать, будто оба эти листка напечатаны в один и тот же день. Поэтому мы безошибочно можем привести о ней суждение из упомянутой выше статьи "О движении журнальной литературы", которую Пушкин напечатал в первой книжке своего "Современника" на 1836 год и с которой, следственно, он был совершенно согласен. Вот что сказал Пушкин, или его "Современник": ""Северная пчела" заключала в себе официальные известия и в этом отношении выполняла свое дело. Она помещала известия политические, заграничные и отечественные новости. Редактор, г. Греч, довел ее до строгой исправности: она всегда выходила в положенное время; но в литературном смысле она не имела никакого определенного тона и не выказывала никакой сильной руки, двигавшей ее мнения. Она была какая-то корзина, в которую сбрасывал всякий все, что ему хотелось. Разборы книг, всегда почти благосклонные, писались приятелями, а иногда самими авторами. В "Северной пчеле" пробовали остроту пера разные незнакомые, скрывавшиеся под разными буквами, без сомнения, люди молодые, потому что в статьях выказывалось довольно удальства. Они нападали разве на самого уже беззащитного и круглого сироту. Насчет неопрятных изданий являлись остроумные колкости, несколько похожие одна на другую. Сущность рецензий состояла в том, чтоб расхвалить книгу и при конце сложить с себя грех такою оговоркою: "Впрочем, желательно, чтобы почтенный автор исправил небольшие погрешности относительно языка и слога" или: "Хорошая книга требует хорошего издания", и тому подобное, за что автор разбираемой книги иногда обижался и жаловался на пристрастие рецензента. Книги часто были разбираемы теми же самыми рецензентами, которые писали известия о новых табачных фабриках, открывавшихся в столице, о помаде и пр. Впрочем, от "Северной пчелы" больше требовать было нечего: она была всегда исправная ежедневная афиша; ее дело было пригласить публику, а судить она предоставляла самой публике" (стр. 202–204)… Для полноты верной характеристики "Северной пчелы" – мы должны прибавить, что ее участие в литературе более и более принимает характер статистический, особенно в конце старого и начале нового года: она судит исключительно только о числе подписчиков на журналы, о ценах журналов, о том, шибко ли идет книга или залежалась… Что же касается до политических известий – это самая неинтересная часть "Северной пчелы", потому что политические известия всегда новее, свежее, полнее и интереснее в "Санкт-Петербургских ведомостях" и "Русском инвалиде", которые постоянно, днем или двумя днями раньше "Северной пчелы", сообщают политические новости, так что "Северной пчеле" остается лишь весьма легкий и приятный труд – перепечатывать эти новости в столбцы свои…
Кстати: есть повод надеяться, что в нынешнем году "Русский инвалид" значительно расширит свои пределы и даст обширное место статьям литературным, фельетону, библиографии; самый формат его увеличится, может быть, в первую, может быть, во вторую половину года.