– Прекрасная территория, – заметила самка. – Самая лучшая. У нас такой ещё не было. Я бы, пожалуй, здесь и поселилась.
– Да, неплохая, – согласился её спутник. – Очень даже недурственная территорийка. Славно мы тут с тобой заживём!
И они любовно потёрлись носами на бегу и прижались друг к другу так тесно, что филин, упавший камнем с лунного неба, сразил обоих одним ударом когтей.
– Моя земля! – пропыхтел филин, кое-как набирая высоту с обвисшими в когтях телами ласок. – Надо же – две за раз! Вот бы жёнушке рассказать, да ведь не поверит. Ух, как вы правы, господа хорошие! – захохотал он. – Отменная территория!
И филин полетел дальше. Залитая лунным серебром земля скользила вспять под его крыльями, а он всё летел и летел: над Луговой Кладовкой Взаимопомощи и над полями за перелеском; над мусорными кострами на свалке и заводными игрушками в баночной аллее, над задворками крысиного города, где дребезжала свой надтреснутый вальс карусель; над новыми горами отбросов и над обугленными останками кукольного дома с провалившейся мансардой и покосившимися трубами, уже без дозорной башенки, – дома, покинутого благородными леди и джентльменами давным-давно.
Убедившись, что опасность миновала, Квак и мышонок с отцом вышли из-под деревьев и снова пустились в путь – к сосновому лесу за ручьём по ту сторону луга. Полная луна следила за ними жёлтым глазом из-за чёрных стволов и видела, как все трое добрались до ручья и двинулись дальше, вниз по течению. Квак подпрыгивал, мягко плюхаясь в снег; спичечный коробок тарахтел; шестерёнки жужжали; жестяные лапки мышонка с отцом поскрипывали и скользили по снегу, а рядом, подо льдом, чуть слышно журчал ручей.
– Мыши, вперёд! – бормотал отец, толкая перед собой сына. От его штанов остались одни лохмотья, а кое-где копьями сорвало даже мех, и пятна оголившейся жести сверкали в свете луны. Сын, тоже изрядно потрёпанный, топал задом наперёд молча и только слушал, как постукивает и тарахтит у него на груди барабанчик.
– Вон они, сосны, на том берегу, – объявил Квак. – Можно здесь перебраться, – добавил он и помог мышонку с отцом спуститься по склону на лёд. – Множество рек у судьбы… – начал было он, но так и не успел закончить фразу. Неслышно взмахнули крылья, дунул холодный ветер, и гадальщик взвился в небо над ручьём в когтях филиновой жёнушки. Отца и сына сбило с ног порывом ветра, но они услыхали, как где-то неподалёку со звоном упала на лёд Квакова монета. – Удачи! – донёсся до мышат глуховатый, печальный голос их друга и дядюшки, и гадальщик исчез из виду с последним лучом луны.
Лишь на рассвете Крысий Хват добрался до лощины, где разыгралось сражение. Он ступал медленно и тяжко, позвякивая на ходу, ибо соорудил себе доспехи из двух консервных банок. Как ни страшили его отравленные копья, но вырвать свою законную добычу из лап землероек было важнее. Слониха тащилась позади, увязая в снегу. Взгляд её единственного глаза жёг Крысьему Хвату спину, словно только ненависть и заставляла крутиться её проржавевшие шестерёнки.
Продираясь сквозь частокол копий, Хват бродил между рядами безмолвных мертвецов и ругался себе под нос: от заводяшек и лягушки не осталось ни следа, ни клочка. Убедившись, что живых землероек поблизости тоже нет, он сбросил доспехи, оправил свой шёлковый халат и попытался обмозговать ситуацию.
– Ну что ж, – сказал он себе, – раз уж я зашёл так далеко, почему бы не пойти ещё дальше? Кто бы мог подумать, что они столько продержатся?! Ах, какое же будет облегчение наконец их расколошматить! – Философски вздохнув, он перекусил чем побрезговали ласки, загрузил слонихины бумажные мешки запасами в дорогу и снова встал на след.
Солнце уже взошло, и торчащие из снега копья, как гномоны, отмечали тенями первые часы утра, когда над полем битвы закружилась сойка-репортёрша.
– ПОСЛЕДНИЕ ИЗВЕСТИЯ! – громогласно объявила она. – НОЧНОЕ СРАЖЕНИЕ НА ГРАНИЦЕ ЛУГА ЗАВЕРШИЛОСЬ… ЗАВЕРШИЛОСЬ… – Сойка осеклась и спустилась пониже, пытаясь разобраться, кто же вышел победителем. – ПОБЕДОЙ! – заключила она. – ПОБЕДА! ПОБЕДА! ПОБЕДА! – И, повторяя на все лады это сладкое слово, понеслась в суматоху дня.
Позади, на поле битвы, поблёскивали в лучах солнца две консервные банки, и на одной из них трепетал, как знамя, под утренним ветерком обрывок бумаги. "СОБАЧИЙ КОРМ БОНЗО" – виднелась надпись на этикетке, и пятнистый чёрно-белый песик в поварском колпаке улыбался своему двойнику с точно такой же, только поменьше, баночки "БОНЗО", которую он тащил на подносе.
4
Мышонок с отцом лежали на льду; отец медленно перебирал лапками, пока раскручивалась пружина.
– Мой дядюшка Квак пропал! – плакал мышонок. – Что случилось?
– Филин его унёс – как тех ласок, – объяснил отец. – Наш друг сдержал своё слово – проводил нас, докуда смог. А теперь дороги, предначертанные нам судьбой, разошлись, и мы опять остались одни.
"И один на один с Крысьим Хватом", – не успев договорить, подумал он, ибо понимал, что рано или поздно Хват опять выйдет на след. И снова, как наяву, он увидел эти горящие глаза, снова у него в ушах зазвучал этот вкрадчивый голос: "Отойди, Квак. Твоим дружкам конец".
Но пугать малыша он не стал. До утра отец и сын пролежали молча; ветер доносил до них запах сосен, напоминая о рождественской ёлке, под которой им уже никогда не сплясать.
– Акт первый, сцена первая, – с первыми лучами солнца раскатился над ручьём чей-то скрипучий голос. – Дно пруда: тина, ил, грязь, отбросы и водоросли.
– Потрясающе! – откликнулся другой голос, более звучный. – Вот это – настоящая глубина! Основа основ!
– Может, позовём на помощь? – предложил мышонок. – Кажется, они нас не обидят.
– Придётся рискнуть, – согласился отец. – Спасите! – тоненькими металлическими голосками завопили они вдвоём что было сил. – Помогите!
– В центре сцены стоят две консервные банки, полу занесённые илом, – продолжал скрипучий голос. – Налево от них – камень.
– Помогите! – ещё раз крикнули мышонок с отцом.
– Из одной банки показывается голова, – гнул своё голос.
– Погоди-ка, – вмешался другой голос. – Там кто-то есть. Если это фермер с ружьём, надо быть наготове.
Большой ворон важно выступил из-под сосен и склонил голову набок, прислушиваясь. Высокий и стройный, он сложил свои чёрные глянцевитые крылья на манер небрежно наброшенного на плечи плаща, и во всём облике его было нечто такое, что жена и коллеги восхищённо именовали "присутствием": просто где бы он ни находился, казалось, он присутствует там явственней, чем любая другая птица.
– Да это пара заводяшек! – крикнул ворон своим спутникам, невидимым за деревьям. – Сели на мель, бедолаги!
Ворон слетел к мышонку с отцом на лёд и тут заметил оброненную Кваком монету. Он подбросил её лапой, поймал в клюв, затем картинным жестом извлёк обратно и, держа на вытянутой лапе, стал разглядывать. Во время оно, когда Квак нашёл её на дне пруда, монета блестела золотом, но теперь позолота стёрлась – осталась одна медь. "ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!" – гласила надпись вдоль ободка, а в центре красовался клевер с четырьмя листками.
– А, так вам и волноваться не о чем, – сказал Ворон мышонку с отцом. – Всё у вас получится. Здесь прямо так и написано.
– Когда? – спросил мышонок.
Ворон повернул монету обратной стороной – там оказалась подкова и начало другой надписи: "ВАШ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ – …" Но на месте последних слов была пробита дырочка для шнурка.
– Когда придёт ваш счастливый день, – ответил Ворон и повесил монету на шею мышонку-сыну. Монета звякнула о барабанчик.
Ворон подхватил мышонка с отцом и понёс их в лес, на поляну, где его дожидалась супруга – ворона довольно-таки эффектной наружности. Рядом сидели три хорошеньких скворца. Кроме них в труппу входили тощий меланхоличный кролик и сверкающая яркими перьями, но неопрятная попугаиха, упакованная в три кукольные безрукавки и шерстяное кашне. Ей и принадлежал тот скрипучий голос. Некогда попугаиха была чьей-то домашней любимицей и носила имя Полли, но, расправив крылья в один прекрасный день и устремившись в распахнутое окно навстречу свободе, сочла себя достойной более звучного имени и назвалась Эвтерпой.
Госпожа Ворона, которая за свою бурную жизнь и сама не раз побывала на мели, встретила гостей радушно.
– Что ж, – промолвила она, – им, по крайней мере, еды не требуется. Возьмём их в труппу – а там, глядишь, от них и польза образуется. – Ворона наклонилась и пригляделась повнимательнее к малышу. – Ты что делаешь, когда тебя заводят? – спросила она. – Играешь на барабане?
– Нет, – ответил мышонок. – Вообще-то мы танцевали.
– Но теперь мы просто идём, – сказал отец. – А за нами идёт враг. И он идёт быстрее.
– Такова жизнь, – изрекла Эвтерпа.
– Мы ищем тюлениху, – сообщил мышонок.
– А нас ищет крыса, – добавил отец.
– Два заводных мышонка – в поисках тюленихи и крыса – в поисках заводных мышат! – хором воскликнули скворцы. – Это уже чересчур! – И они звонко расхохотались, вспорхнув и затрепетав крылышками. Ворон и Ворона тоже засмеялись, но попугаиха смерила отца и сына задумчивым взглядом.
– У неё был красно-жёлтый мяч на носу, – продолжал мышонок. – А ещё мы ищем слониху. У нас будет семья.
– Невероятно! – вскричали скворцы.
– А в этом кое-что есть, – заметил Ворон. Он завёл отца и отступил в сторону. – Ну-ка, поглядим, на что вы способны.
Мышонок с отцом заковыляли по снегу, споткнулись о ветку, упали и остались лежать. Отец медленно перебирал лапками, а вся труппа смотрела затаив дыхание. Небо сияло холодом; белый снег искрился под солнцем; где-то на дальнем берегу замёрзшего ручья стучал дятел; сосны вздыхали на ветру.
– Не могли бы вы нам помочь? – попросил отец. – Нам надо идти дальше. Нам нельзя здесь оставаться.
– Пафос! – восхитился Ворон. – Настоящий пафос!
– Да, в них определённо что-то есть, – согласилась госпожа Ворона, помогая мышонку с отцом подняться. – Репризу с тюленихой и слонихой надо будет доработать, но проход отличный, а падение – просто блеск! Можно будет их задействовать в следующем ревю.
Ворон обхватил отца и сына за плечи чёрным крылом: – Добро пожаловать в экспериментальный театр "Последний карк моды"!
– В прошлом году это был классический театр "Последний карк моды", – добавила госпожа Ворона.
– Искусство должно шагать в ногу со временем, – пояснил Ворон.
– Но мы не хотим в экспериментальный театр "Последний карк моды", – запротестовал мышонок. – Нам нужно найти тюлениху. Нам сказали, что она у вас. У неё на носу площадочка.
– У кого? – встрепенулся Ворон. – Какая площадочка?
– У тюленихи, – повторил малыш. – Вам не встречалась жестяная тюлениха с площадочкой на носу?
– Ах вот вы о какой тюленихе! – воскликнул Ворон. – О заводной! Теперь припоминаю. – И он воодушевлённо завертел крылом. – Акробатический номер с воробышком!
– Вот именно, – подтвердил мышонок.
– Ну конечно! – продолжал Ворон. – У нас тогда было варьете "Последний карк моды" – лучший сезон на моей памяти. Ах, эти знойные синички! По ним все просто с ума сходили. – Он покачал головой и прищёлкнул клювом.
– Где вы её нашли? – спросил мышонок.
– Купили у Крысьего Хвата, – сказал Ворон. – Он – главный поставщик заводяшек. Вы с ним знакомы?
– Он-то за нами и гонится, – ответил отец. – Хочет нас сломать.
– Да ну, не может быть, чтобы всё было так плохо, – не поверил Ворон. – Чего ради ему ломать заводяшек? Наоборот, он их чинит, а потом продаёт. Не таковский он, чтобы себе в убыток товар портить. Вот мы, например, за ту тюлениху три мешка мармеладок отдали – это за чиненую-то заводяшку! Я хочу сказать, вы же понимаете – бизнес есть бизнес, даже если это шоу-бизнес. А мармеладки, между прочим, новые были – ящик только-только из грузовика выпал!
– Где она сейчас? – спросил мышонок. Ворон пожал плечами.
– Да кто ж её знает? Где-нибудь на гастролях, полагаю. Я её продал одному кролику – он с блошиным цирком разъезжает.
– За сколько? – полюбопытствовал мышонок.
– За пару кукольных роликов и деталь от гироскопа, – ответил Ворон. – Ладно, хорошенького понемножку, а работа не ждёт! Давайте-ка прогоним "Пса" ещё разок – с самого начала.
– Помогите нам, пожалуйста! – взмолился отец.
– Что вам сейчас необходимо, – наставительно молвил Ворон, – так это попытаться успокоиться, а прочее мы обсудим позже. Поверьте, здесь вы в полной безопасности. Никто вас не тронет, пока вы со мной! – Свирепо насупившись, он отвесил воображаемому обидчику показательную оплеуху и тотчас ласково потрепал мышонка-отца по щеке, подмигнул ему и обернулся к труппе: – Итак, приступим!
– А ты уверен, что сегодня стоит дать именно "Пса"? – переспросила Ворона с сомнением.
– Ещё и как уверен! – закивал Ворон. – "Последний видимый пёс" – самая забойная вещь из всех, что у нас были. Оригинальная! Не для всех! Со скрытым смыслом!
– А в чём скрытый смысл? – поинтересовалась Ворона.
– Не знаю, – сказал Ворон, – но зато знаю, что он там есть, а это – главное.
– А мне сдаётся, "Месть сурка" перспективнее, – возразила Эвтерпа, воплощавшая для труппы если не лирическую музу, то, по меньшей мере, весь репертуар, ибо пьесы от начала и до конца хранились в её памяти. – С таким сюжетом, как в "Сурке", не промахнёшься, – продолжала она. – Бедное семейство закладывает нору жадному лису, а тот лишает их права выкупа, и несчастные вынуждены уйти со своей территории.
– Опять территория, – вздохнул отец. – Ну зачем, спрашивается, напоминать мне на каждом шагу о нашей бездомности?!
– Если бы мы нашли тот кукольный дом, он мог бы стать нашей территорией, – сказал мышонок. – А, папа? – Только сейчас малыш ощутил на шее новую тяжесть и вспомнил про монету. – Может, у нас и правда всё получится? – добавил он. – Может, придёт наш счастливый день?
А Эвтерпа между тем продолжала нахваливать "Месть сурка".
– Банкир Лисоплут! – декламировала она. – Он, кто в безмерном коварстве своём беспощадней ловца, острозубою сталью тропу заградившего зверю! Что за новые беды готовит он нам, вероломный?! Аншлаг обеспечен! – добавила она убеждённо.
– Послушай, Эвтерпа, – перебил её Ворон, – как Директор "Последнего карка моды" я просто обязан проводить в жизнь самые современные веяния. Сегодня мы ставим "Пса". Итак – акт первый, сцена первая. Поехали.
– Дно пруда, – проскрипела Эвтерпа. – Тина, ил, грязь, отбросы и водоросли. В центре сцены стоят две консервные банки, полу занесённые илом. Налево от них – камень. Из одной банки показывается голова. Это голова Фурцы. Из другой банки показывается голова Вурцы Справа на сцену выходит Греч и направляется к камню.
– Ну и пьеса, – проворчал кролик, игравший Греча. – У меня до третьего акта ни одной реплики! Стою себе на камне – и все дела.
Утихомирив кролика взглядом, Ворон обернулся к супруге:
– Первая реплика – у Фурцы. Это ты.
– Какие последние? – произнесла Ворона за Фурцу.
– Последние что? – уточнил Ворон за Вурцу.
– Болотные новости, – сказала Фурца.
– Псы, – сказала Вурца. – Многочисленность псов. Многомножественность псов. Умногочисленномногость псов. А также кручение и виляние.
– Но что же виляет и крутит?
– Ничто.
– О! Но где же оно, о, ответь мне скорей!
– Вне среди вне среди вне среди вне среди точек.
Тут Ворон вышел из роли и воскликнул:
– Чувствуешь, как оно нарастает?
– Нет, – сказала Ворона. – Буду с тобой откровенна: не чувствую.
– Ладно, неважно, – махнул крылом Ворон. – Пускай всё идёт как идёт. Твоя реплика.
– Где среди точек? – произнесла Ворона.
– Вне среди точек, за…
– Да-да, продолжай! За?…
– За…
– Ну же, не медли! За чем?
– ЗА ПОСЛЕДНИМ ВИДИМЫМ ПСОМ! – выпалил Ворон. – Вот! – добавил он торжествующе. – Видишь, какая отдача! Всё выше, выше, выше, и вдруг – бац! ЗА ПОСЛЕДНИМ ВИДИМЫМ ПСОМ!
– Ara, теперь и меня зацепило, – кивнула Ворона. – Но что это всё означает?
Ворон взметнул крылья, точно широкие полы плаща.
– Ты лучше спроси, чего это не означает! – воскликнул он. – Этому нет конца! Оно нарастает и ширится, пока до тебя вдруг не доходит, что это – вообще всё на свете. Всё что угодно. Зависит от того, кто ты и каков твой последний видимый пёс.
– "За последним видимым псом"? – переспросил у отца мышонок. – Интересно, а где это?
– Не знаю, – сказал отец, – но эти слова что-то во мне затрагивают. То ли я что-то припоминаю, то ли, наоборот, вспомнить никак не могу. Кажется, вот-вот уже пойму – а тут-то оно и ускользает.
– Может, там и разъезжает тот кролик с блохами, как ты думаешь? – спросил мышонок. – Вне, среди точек… Может, там мы и найдём тюлениху со слонихой и кукольный дом?
– Никого мы не найдём, пока не двинемся дальше, – сказал отец. – А для этого придётся ждать конца представления.
Репетиция продолжалась весь день, а скворцы тем временем устанавливали декорации на дне природного амфитеатра – чашевидной ложбины на открытой поляне за лесом. Под вечер примчалась сойка.
– "ПОСЛЕДНИЙ КАРК МОДЫ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ… Что вы представляете? – прокричала она, пролетая над опушкой.
– Объявим перед самым началом, – ответил Ворон. – Не хочу, чтобы у публики сложилось предубеждение.
– …ПРЕДСТАВЛЯЕТ НОВУЮ ЗАХВАТЫВАЮЩУЮ ДРАМУ! – проверещала сойка. – ВПЕРВЫЕ НА СЦЕНЕ – ЗАВОДЯШКИ-ГРАБИТЕЛИ! – И упорхнула прежде, чем Ворон успел её поправить.
– Вот так рекомендация… – удивился Ворон. – Как-то странно это – отдать первую строку в афише никому не известным дебютантам…
Но, будучи птицей светской, расспрашивать новичков о прошлом не стал.
– Отчего же, поклонники у нас есть, – пробормотал отец, и Крысий Хват снова встал перед его мысленным взором как живой.
Сгустились сумерки, и круглая медовая луна, выглянув из-за сосен, осветила пёструю толпу в заснеженной ложбине. Вручая скворцам за вход что у кого было припасено на такой случай – желуди и буковые орешки, семечки и корешки, червяков и дохлых жуков, – звери и птицы рассаживались по местам и с ворчаньем и фырканьем, подвываньем и щебетом вливались в общий гомон публики, намеревающейся развлечься за свою скромную лепту по полной программе.
Наконец все зрители расположились полукругом, в несколько ярусов, на склоне перед сценой – ровной площадкой в центре ложбины. С трёх сторон сцену окаймляли сосны, а занавесом служило рваное полотнище тёмно-красного парчового бархата, подвешенное к двум деревьям. Мышонок с отцом и вся маленькая труппа выглядывали из-за него, рассматривая зал.
– Аншлаг, – с удовольствием отметил Ворон. – Значит, всё же есть место Искусству в наших лугах! Неподдельная потребность налицо.
– Вопрос только, в чём она – эта потребность, – вздохнула Ворона. – Будем надеяться, что в "Последнем видимом псе".