Ласковый ветер по лицам скользит,
Маленький камешек лег на гранит,
Развеет мою усталость
Дым марихуаны.
Такой "улёт" происходит!.. Я не знаю, где чуваки в это время находятся - дома ли, рядом со мной. Тоска по дому такая - фью-ю!.. Наверное, подсознательно, как мог, я спасал себя этими песнями.
Новый опыт "расширения сознания" Чиж получил в полковой санчасти, где служили два сдвинутых на музыке сержанта-фельдшера. Время от времени они забирали Чижа "поболеть" в стационар, чтобы тот вволю поиграл им на гитаре. Взамен ему открывали шкаф "А", где хранились сильнодействующие препараты. Итогом этих походов стал цикл "Шлагбаум", полтора десятка песен о "приключениях мозга".
"Меня, наверно, музыка спасла, - признался позже Чиж, - я знал, чем должен заниматься, цель была: вот приду с армии, запишем альбом. Он, может быть, и не нужен будет никому, но кайфа я от него получу гораздо больше, чем от наркоты".
Сейчас практически 99 % армейских песен Чижа никому не известны, и это его добровольная цензура, хотя собственно "торчковых" текстов там немного - примерно пятая часть. Причина в другом: "Большинство из них, мягко скажем, корявые. Там есть какие-то кайфовые куски, какие-то находки - практически в каждой песне. А есть откровенно неудачные. Но я ничего не хочу исправлять, потому что мне это дорого. Как первые самостоятельные опыты".
"Уход в себя" был таким глубоким, что внешней стороной жизни Чиж почти не интересовался: "Были люди, которые смотрели на меня, как на идиота - что за придурок, почему он не делает себе дембельский альбом, почему не ушивает себе форму?.. Конечно, я понимал, что 56-й размер хэ-бэ, который я ношу, это смешно, и мне нужно размеров на десять поменьше. Но всем было насрать, а мне - тем более".
Чиж так и не превратился в нормального советского "дедушку" - чмырить, унижать "молодых" не доставляло ему никакой радости.
- Старше на полгода, младше - мне было по фиг. Я пришел в армию с этой мыслью и очень долго не мог врубиться, почему эта хрень, "неуставщина", происходит. Люди-то все одинаковые… Я был гражданским человеком, им и остался, меня начальник штаба так и называл - "гражданский пирожок". "Сережа, когда ты станешь настоящим военным?.." - "Боюсь, что никогда, товарищ полковник! Мне это не нужно".
Обустроив свой внутренний мирок, Чиж не только не бегал в самоволки, но даже редко бывал в законных увольнениях.
- Страна чужая, говорят не пойми о чем. Мне было гораздо интересней сидеть у себя в "чертёжке" или шататься из роты в роту, - там приятели, здесь приятели. Я читал им лекции. Сидим-болтаем, и вдруг за что-то цепляешься: "Как, разве вы не знаете?!.". И выплескиваешь все свои знания…
За месяц до дембеля, в апреле, коммунисты собрали в Москве свой очередной пленум. После него в газетах, по телевизору и в речах политработников появились новые, диковинные слова - "перестройка", "ускорение", "демократизация" и "гласность". Их посчитали за блажь Михаила Горбачева, очередного партийного босса. (Если бы Чижу тогда сказали, что через шесть лет горбачевские реформы разнесут Советский Союз на куски, а его, отслужившего в Вентспилсе, независимые латыши назовут "оккупантом", он покрутил бы пальцем у виска: "Дурных грибов, что ли, наелись?..").
Навсегда покидая армию, Чиж увозил с собой лычки младшего сержанта, любовь к 23-му февраля и Дню танкиста (в эти праздники солдатам давали плов, а не надоевшую рыбу) и спокойную уверенность в том, что может сам, без чьей-либо помощи, писать неплохие песни.
1985–1986: ДОМОЙ!.
"Я бедствовал, у нас родился сын. Ребячества пришлось на время бросить…" (Николай Асеев).
Дембельнувшись в середине мая, Чиж приехал в Дзержинск. Жизненные планы были самыми простыми: перевестись в институте с очного отделения на заочное (после смерти отца было стыдно сидеть на шее у мамы), а поскольку впереди целое лето, то где-то еще и поиграть. И дважды в неделю, не жалея связок, он орал эстрадные шлягеры - от кузьминского "Динамика" до Боярского - на танцплощадке возле станции Сортировочная. Гитаристом в этой шабашке был Володя "Быня" Быков, знакомый еще по "Урфину Джюсу".
Про Быню рассказывали интересную историю. Почти легенду (которую, кстати, надо суметь заслужить). Грамотный барабанщик, сначала он достаточно коряво играл на гитаре, но очень хотел научиться. И вот однажды он пропал. Приятели-музыканты надолго потеряли его из виду.
- И вдруг, - рассказывает Чиж, - Быня нарисовался с инструментом и "убрал" в одночасье всех гитаристов Дзержинска. Человек пришел и сказал: "Я научился!". Он "пилил" на гитаре так, что от струн дым шел… После этого имя "Быня" все стали произносить с уважением.
Но никакой мистикой тут не пахло. Чтобы стать виртуозом, Быня не практиковался по ночам на кладбище, сидя с гитарой на могильном камне. И уж, конечно, не продавал душу дьяволу, как это сделал молодой негр-блюзмен в фильме "Crossroads". Он просто безвылазно торчал дома, терпеливо "снимая" с бобинного "Маяка" хард-роковые запилы. Его подруга тоже любила рок, и при ней можно было часами разучивать одну и ту же фразу из Led Zeppelin, пока она не уляжется в пальцы. И если гениальный Стив Вай, сыгравший в том же "Перекрестке" гитариста на службе у Сатаны, однажды сказал: "Я знаю, в чем секрет высокого гитарного мастерства, но для этого у меня не хватает времени", то у Быни свободного времени было навалом.
- Жили они в маленькой однокомнатной квартирке, - говорит Чиж. - Спартанская обстановка: магнитофон, колонки, гитара. И - кофе, постоянно кофе!.. Вот так он и шлифовал свое мастерство, нигде не работая.
Эта одержимость музыкой была очень симпатична Чижу. На Сортировке они сошлись с Быней так близко, что тот побывал у Чижа свидетелем на свадьбе. Столь серьезный для мужчины шаг 24-летний Сергей Чиграков сделал в августе. Они с Мариной знали друг друга еще по музучилищу, и свадьба логично завершила этот затянувшийся роман.
Молодожены стали жить у родителей Марины, в большой и просторной квартире. А в сентябре Чиж устроился на работу. "Учителем музыки - пения уже не было, - уточняет он. - Самый молодой, наверное, в школе. Белая рубашка, галстук, начищенные туфли… У меня все были - с первого по седьмой класс. Первый-второй-третий - они совсем дети, им очень нравилось. Педагоги приходили ко мне на открытые уроки, офигевали: "Как вас дети любят!". Четвертый-пятый класс - уже хулиганистые, с рогатками. Шестой-седьмой - там вообще караул. У них уже поллюции по ночам, а я их по системе Кабалевского, про три кита в музыке…".
Естественно, Чиж разумно отходил от программы. На уроки он приносил пластинки Beatles, Rolling Stones, Led Zeppelin: "Кому интересно - тот слушал, кому неинтересно - писал любовные записки соседке по парте".
В виде "педагогической нагрузки" молодому учителю поручили руководить школьным вокально-инструментальным ансамблем. Заниматься с пацанами нужно было 2–3 раза в неделю. Но это было уже другое поколение, которое тянуло к эстрадным шлягерам. И вместо "Yesterday" Чиж показывал им, как без откровенной "лажи" сыграть модную песенку Игоря Корнелюка "Мальчик с девочкой дружил".
А в марте Чижу довелось понянчиться по-настоящему: у него родился сын Миша. Чтобы раздобыть денег, по вечерам он играл на клавишных в ресторане "Ока", где любили собираться неустроенные женщины из торговли-общепита.
"Певец американского дна" Том Уэйтс, который, как и Чиж, в молодости работал в кабаке, однажды начал записывать беседы посетителей у стойки бара. "Когда я сложил вместе обрывки этих бесед, - вспоминал Уэйтс, - то обнаружил, что в них таится музыка". Из реплик клиентов дзержинского ресторана, видимо, мог сложиться только "жестокий романс" - смесь цыганского драйва и русской тоски:
Успокой меня глазами, успокой меня душой
И босыми встань ногами на сердечную мозоль.
Боль доставь мне наслажденья, исцарапай спину мне,
Мне явись как исцеленье, светом будь в моем окне!..
("Глазами и душой").
Этой весной, когда Чиж буквально разрывался между семьей, школой и кабацкими халтурами, он сочинил ещё одну песню. По мнению многих, одну из самых лучших в его репертуаре.
- Я уже спал - вдруг звонок по телефону. Подхожу, а там голос Димки Некрасова: "Тут вот селедку привезли. Может, взять тебе килограмма два?". Я говорю: "Дима! Козел! Куда ты пропал?!". А его перед этим очень долго не было видно. Никто вообще не знал, куда он делся. "Да вот, нашелся. Все в порядке!" - "Ну давай завтра приходи ко мне в школу, поболтаем". Положил трубку - всё, сон у меня, как рукой сняло…
Если справедлива мысль, что "стихи не пишутся - случаются", это был как раз тот случай. Так бывало раньше, так будет и впредь: чтобы к Чижу пришли стихи и мелодия, что-то должно сильно его удивить, поразить. ("Что называется, "ударить по башке", - определяет он свой творческий метод).
Чиж побрел в ванну и среди сохнущих пелёнок торопливо записал слова, которые вдруг зазвучали у него в голове. А утром, пока ехал в трамвае до школы, сочинил мелодию. Эту песню он назвал "Маски" (позже - "Ассоль").
Напишу-ка глупенькую песню - сочиняя, буду хохотать,
Я уверен: кинутся ребятки тайный смысл под строчками искать.
Я свяжу нарочно одной рифмой "колесо", "постель" и "ремесло",
Я весьма доволен этой стихотворной ширмой -
Боже, как мне с нею повезло!..
Я для них остаться должен своим парнем, парнем в доску,
Наркоманом, Жоржем Дюруа,
Пьяницей и музыкантом и непризнанным талантом
И никем иным мне быть нельзя…
Первым, кто оценил новую лирику Чижа, стал Баринов, который тогда служил в войсках ПВО под Харьковом.
- Серега присылал мне толстенные конверты, - рассказывает Женя. - Сначала шел рассказ о новостях, а потом - как приложение - тексты без комментария: "Вот, я тут накропал…". Помню, в лазарете валялся, и читал их вслух своим сослуживцам. Те говорят: "Ни хрена себе! А чего он там делает, в вашем Дзержинске? Он же гений!". В армии разные люди попадаются. Есть напрочь "отбитые" на роке. Поэтому я со многими дембелями общался на равных. Только вот на этой почве: "Какого человека ты, оказывается, знаешь!..". Сам Чиж к тому времени перешел на работу в ДК Свердлова, буквально через дорогу от школы - это был хор ветеранов труда.
- Их репертуар не волновал меня ни грамма. Была руководительница, которая занималась солистами. А я был человеком, который аккомпанирует. Простым советским концертмейстером.
Впрочем, уже через пару репетиций бабушки деликатно попросили руководительницу: "Вы скажите Сереже, чтоб он попроще нам играл".
- Джазовых "наворотов" там, конечно, не было, - говорит Чиж. - Я просто усложнял гармонии - там, где три аккорда, у меня было штук восемь минимум. Но все это звучало, я никуда не выбивался из тональности…
Тот послеармейский год, утверждает Чиж, он жил исключительно семьей. С пьянками и "подкурками", казалось, покончено: "Я даже гитару в руках не держал - дома было только фортепьяно. И я снова "подсел" на джаз, снова стал собирать джазовые пластинки".
Квартира, где жила молодая семья, выходила окнами на ДК Чернореченского химкомбината. По вечерам там репетировала группа "Штаб". Когда Чиж выходил c папиросой на балкон, было слышно, как звенят электрогитары, ухает барабан: "Особенно, когда уже стемнело, и машины почти не ездят. Несколько раз я даже заходил к ним на репетиции - все же знали друг друга…".
Как волка тянет в лес, в родную стаю, так и Чижа тянуло к себе подобным.
ЛЕТО 1986: ГРУППА ПРОДЛЕННОГО ДНЯ
"Горе одному, один не воин…"
(Владимир Маяковский)
Тяга к "братьям по крови" привела Чижа в компанию к Некрасову и Быне. Вновь забурлило совместное творчество. Правда, поначалу это больше напоминало прикол.
- Однажды мы ходили с Димкой пить пиво и неожиданно написали "Я при делах, не надо хлеба-соли". Такую стилизацию под блатняк. Какого-то персонажа у ларька увидели - и пошло-поехало…
Первый опыт показался удачным, и друзья загорелись идеей сочинить целый "блатной" цикл. В качестве эксперта-консультанта был привлечён Быня. (По молодости он отсидел два года на зоне. Причина признавалась сверстниками уважительный: за украденную гитару).
- "Быня, а как нары называются?" - спрашиваем. - "Шконки". Мы: "Ага, "Здравствуй, милая баржа и родные шконки!". Так можно?". Быня кивает: "Можно!". Все трое - молодые парни, энергия пёрла во все стороны. Сочинялось очень быстро. Жена пришла со школы уставшая: "Опять вы здесь!" - "А мы песню написали!". Тут же спели. Она: "Ой, такое говно!". Не, она врубалась, что песня классная, но только на хер никому не нужна…
Перебравшись на квартиру к Быне, они стали записывать свои композиции на магнитофон - в две гитары и на три голоса. Имитируя ударные, кто-то щёлкал в микрофон пальцами, как кастаньетами. Выходило так здорово, что на этих вечерних посиделках они и решили сколотить группу.
Вскоре Быня, слоняясь по городу, встретил Михаила Староверова по прозвищу Майк. Даровитый самоучка, Майк отучился в техникуме на электрика, отслужил в армии, успел поиграть на бас-гитаре в кабаках и побыть руководителем распавшейся группы "Терминал". Теперь он работал на заводе, мечтая собрать новый бэнд. Выяснив с Быней творческое кредо друг друга, они дали зарок: чужих песен не играть, только свои; на том и сошлись. "Это всё от них исходило, - уточняет Чиж. - А меня только свистнули потом".
Распределяя роли, Чижу предложили стать клавишником и лидер-вокалистом. Сам он охотнее взял бы гитару, но выдержать конкуренцию с Быней было трудно.
- В той манере, в которой мы тогда играли, я был, конечно, хуже. Быня - мастер техничных и в то же время красивых "пробежек". У него и мозги быстро работали, и пальцы за ними успевали. Для меня это было совершенно непостижимо…
Осенью 1986-го безымянная группа нашла пристанище в подвале ДК Свердлова, где Чиж трудился концертмейстером. ("Мне было очень удобно: когда есть "окошко" в расписании - нырк туда, и сидишь, на гитаре играешь"). У входа поставили журнальный столик с настольной лампой. Полный свет никогда не включался, в помещении царил интимный полумрак.
- Вопреки всем этим слухам или домыслам: "рок-музыканты пьют с утра до вечера и на гитарах бренчат" - да ни хера подобного! - говорит Чиж. - Мы больше играли на гитарах, нежели бухали. Время от времени мы, конечно, отрывались: могли взять какого-то вина, посидеть, особенно вначале, когда мастерили "аппарат"…
Если гитары и ударная установка были свои собственные, а синтезатор принадлежал Дворцу культуры, то звуковая аппаратура (вернее, её нехватка) действительно стала камнем преткновения. Майку с Быней пришлось самим доставать доски, пилить-строгать, обтягивать их материей, а затем паять "начинку". Руки у них росли откуда надо, и в итоге они наваяли четыре высоченных колонки.
Вопреки Кинчеву, утверждавшему, что "рок-н-ролл - не работа, рок-н-ролл - это прикол", парни относились к репетициям серьезней, чем к основной работе ("Рок играть - не трусами махать!"). В подвале они собирались три раза в неделю, чтобы творить там безвылазно с шести до одиннадцати вечера. Если "заигрывались" и опаздывали на последний трамвай или автобус, приходилось топать по ночному городу пешком. Но жён такие "мальчишники" вполне устраивали. По крайней мере, они точно знали, что их супруг вернется с репетиции трезвым и без следов губной помады.
Начинались же репетиции сумбурно - подключались, настраивались. Нередко половину времени могли проджемовать рок-н-роллы, вещи Queen или Deep Purple. (Не трогали только битлов - это считалось кощунством).
- Потом Чиж говорил: "Ну что, поехали?", - вспоминает Баринов. - Сначала прогоняли вещи из репертуара. Потом пытались делать новые. Если что-то не получалось, плевали и шли курить. Ждали озарения. Майка все время смешно осеняло. Он новые вещи показывал только Чижу. Он нас с Быней выгонял: "Серега, пойдем!". И вполголоса на гитарке что-то ему напевал. Потом Чиж звал нас и устраивал премьеру уже в полный голос. И мы начинали творить - то Быня какой-то рифф придумает, то Чиж гармонию изменит. В общем, музыка делалась совместно.
Кубатура подвала (22 кв. метра) для репетиций не годилась. Децибелы давили на уши. Не спасали даже стены, обитые для звукоизоляции поролоном. Глохли капитально. Но играть вполсилы парни просто не могли: "Надо ж прочувствовать, как это звучит!". В итоге они приходили в себя только через полчаса после репетиции…
Парней слегка беспокоило, что у группы нет названия. Но однажды в подвал спустился Быня и гордо сказал: "Я придумал!.. "Группа Продленного Дня"!".
- Посидели-подумали: да-а, нечего даже возразить, - вспоминает Чиж. - Игра такая со словами… Очень красиво!..
Название (по нынешним меркам) отдавало психоделией в духе Пелевина. Но парни из пролетарского Дзержинска объясняли его куда проще. На "точке" они собирались по вечерам, после работы, и возвращались к своим семьям далеко за полночь. Получалось, что, занимаясь любимым делом, они как бы продлевали сутки на несколько часов.