Действительно, история должна подтвердить, что Ришелье в век инквизиции отличался такой религиозной терпимостью, какая даже и в наше время встречается далеко не повсеместно. Сам он говорит в своем "Политическом завещании": "Я не считал себя вправе обращать внимание на разницу в вероисповедании. И гугеноты, и католики были в моих глазах одинаково французами". Впрочем, взгляд Ришелье на религиозный вопрос не имел прочной почвы в народном сознании, так что когда полвека спустя Людовик XIV отменил Нантский эдикт, мера эта не вызвала со стороны общественного мнения ни малейшего протеста.
Вслед за тем спор о престолонаследии в герцогстве Мантуанском дал ему повод захватить укрепленный город Пиньероль, обладание которым открывало французам свободный доступ в Италию. Испания и Австрия не могли воспрепятствовать этому захвату, так как Тридцатилетняя война была тогда в самом разгаре.
Несмотря на свой кардинальский сан, Ришелье всячески старался поддержать в Германии дело Реформации, казавшееся одно время окончательно проигранным. Победы Тилли и Валленштейна сделали императора Фердинанда II полным властелином Германии. Правда, в протестантских немецких землях обнаруживалось сильнейшее недовольство декретом о возвращении католических церковных имуществ, конфискованных более ста лет назад, но недовольство это ограничивалось глухим ропотом. Ришелье, опасаясь, что австрийский дом, подчинив себе всю Германию, направит свои грозные вооруженные силы против Франции, заключил со шведским королем, Густавом-Адольфом, договор, целью которого было ограждение самостоятельности германских государей и обеспечение одинаковой свободы вероисповедания немецким протестантам и католикам. Франция обещала Густаву ежегодную субсидию в 400 тысяч червонцев, он же, со своей стороны, обязался держать в Германии армию из 30 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы.
Тем временем монах капуцинского ордена, патер Жозеф, отправленный французским премьером в качестве посла на регенсбургский сейм, уверил Фердинанда, что Франция, в случае новых осложнений в Германии, будет соблюдать строжайший нейтралитет, и уговорил императора уволить в отставку талантливейшего его полководца Валленштейна. Фердинанд II не замедлил раскаяться в своей легковерности, когда Густав-Адольф разбил наголову его войска под Лейпцигом. Шведы могли бы после того беспрепятственно овладеть Веной, но упустили благоприятный случай. Ришелье замечает по этому поводу в своих "Мемуарах": "Господь Бог не хотел довести австрийский дом до окончательной гибели, находя, вероятно, ее вредной с точки зрения интересов католической церкви".
Очистив от имперских отрядов прирейнскую Германию, Густав-Адольф предложил Людовику XIII свидание, чтобы переговорить о германских делах. Предложение это было отклонено, так как Ришелье считал неприличным для французского короля иметь личное объяснение с "каким-нибудь северным державцем". Густаву-Адольфу дали знать, что если он возьмет на себя труд подойти несколько ближе к Лотарингии, занятой в то время французскими войсками, то первый министр Людовика XIII приедет к нему в лагерь для переговоров. Шведский король возразил, что предпочитает послать кого-нибудь из своих министров выслушать предложения г-на кардинала. Ответ этот произвел на Ришелье большое впечатление и значительно усилил его уважение к Густаву-Адольфу. Тем временем смерть Тилли, убитого при неудачной попытке помешать переправе шведов через Лех, заставила императора Фердинанда согласиться на все требования Валленштейна и назначить его снова главнокомандующим. Вслед за тем война приняла оборот, менее благоприятный для протестантов. Густав-Адольф одержал, правда, над Валленштейном победу под Люценом, но был сам убит в этом сражении. Валленштейна, собиравшегося перейти на сторону протестантов, умертвили собственные его офицеры, оставшиеся верными императору. После того война продолжалась с переменным успехом, и Франция начала усиленно готовиться к непосредственному в ней участию. Ришелье был заранее уверен, что протестантские немецкие государи окажутся вынужденными согласиться на всякие территориальные уступки, каких только захочет Франция в вознаграждение за свое содействие. Зная, что придется вести войну не только с Австрией, но также и с Испанией, Ришелье призвал под знамена более чем стопятидесятитысячную армию. Франция никогда еще до тех пор не располагала такой большой вооруженной силой. Содержание этих войск обходилось очень дорого и вызывало в народе сильнейшее недовольство против кардинала, оправдывавшегося тем, что считает своей задачей возвращение Галлии естественных ее границ.
В 1635 году была объявлена война Испании, от исхода которой, как заявлял Ришелье в "Gazette de France", зависели "порабощение или свобода всей Европы". Второй год этой войны чуть было не оказался роковым и для кардинала и для его политических видов. Испанцы вторглись в Пикардию и только по собственной вине не овладели Парижем, но не сумели воспользоваться одержанными победами и дали французам время оправиться. Военное счастье стало после того склоняться на сторону Франции, но государственные расходы ее все более возрастали и к концу 1639 года королевское казначейство совершенно опустело. Главноуправляющий министерством финансов объявил, что "чаша исчерпана до дна". Тяжесть налогов, особенно угнетавшая крестьян, вызвала в Нормандии восстание "босоногих", которое было подавлено с беспощадной суровостью. Следует заметить, что кардинал не особенно смущался жалобами народа на тяжесть податного обложения. Он говорит в своем "Политическом завещании": "Все государственные деятели знают, что излишнее благосостояние только вредит народу, вызывая у него стремление забывать верноподданнические свои обязанности... Благоразумие не дозволяет освобождать от налогов податное сословие, которое утратило бы тогда внешнее наглядное доказательство подчиненного своего положения... Крестьян можно сравнить с мулами, до такой степени привыкшими к ноше, что долгий отдых вредит им более чем работа... С другой стороны, необходимо, впрочем, сообразовать тяжесть вьюка с силами животного. Подобным же образом следует относиться и к налогам, взимаемым с народа".
В 1640 году вспыхнуло в Португалии и Каталонии восстание против испанского владычества. Благодаря этому перевес решительно склонился в пользу Франции и ее союзников; Португалия окончательно отделилась от Испании, а Каталония в 1642 году отдалась под покровительство Людовика XIII, провозгласив его графом Барселонским и Руссильонским. Герцог Лотарингский вынужден был заключить мир, по которому Франция приобрела часть Лотарингии. Уже с 4 мая 1641 года Ришелье начал также с австрийским домом переговоры, закончившиеся, однако, лишь через три года после его смерти, а именно в 1645 году, Вестфальским миром.
В июле 1642 года скончалась в Кельне мать Людовика XIII Мария Медичи, тщетно умолявшая Ришелье дозволить ей вернуться во Францию. Сам кардинал пережил ее лишь несколькими месяцами. Он умер 4 декабря 1642 года, объявив на прощание Людовику XIII: "Теперь песенка Испании спета".
Ришелье оставил Францию могущественным и прочно централизованным государством, обладавшим хорошо организованной армией, сильным флотом и значительными государственными доходами. При нем французы утвердились в Гвиане и в Вест-Индии, вернули себе Канаду, овладели островом Бурбоном и завели колонии на Мадагаскаре. Вместе с тем кардинал очень интересовался французскими поселениями в северной Африке на алжирском берегу и намеревался устроить поселения также в Тунисе. Для укрепления авторитета верховной власти упразднены были должности коннетабля и генерал-адмирала. Тем не менее Ришелье не удалось совершенно уничтожить систему продажи государственных должностей. Напротив, возраставшая потребность в деньгах зачастую побуждала его создавать новые должности. Так, он увеличил число парламентских советников, причем, продавая патенты преимущественно своим сторонникам, убивал, как говорится, одним камнем двух воробьев.
В заслугу Ришелье надо поставить также и заботы об улучшении образования французского юношества. В 1636 году он основал Королевскую академию с двухлетним курсом для подготовки молодых людей к военной и дипломатической службе. В 1640 году были основаны еще одна академия и Королевская коллегия для французского и иностранного дворянства. По мнению Ришелье, к изучению так называемых гуманитарных наук надлежало допускать сравнительно лишь немногих избранных. Знакомство с этими науками он считал безусловно вредным для людей, которым предстояло заниматься земледелием, ремеслами, торговлей и т.п., а потому высказывался в пользу сокращения числа классических коллегий и замены их двух и трехклассными реальными училищами, в которых молодые люди, готовящиеся к торговле, ремесленному труду, военной службе в унтер-офицерских чинах и т.п., получали бы необходимое образование. Лучших учеников он хотел переводить из реальных школ в высшие учебные заведения. Смерть помешала Ришелье выполнить эту программу преобразования французских учебных заведений.
Прибегая к суровым мерам, чтобы восстановить уважение к закону, и уверяя Людовика XIII в необходимости устранить лицеприятие в судах, Ришелье на самом деле обращался с правосудием довольно бесцеремонно. Он допускал суд правый и нелицеприятный лишь в тех случаях, когда это согласовалось с его собственными видами. Процессы против политических противников и личных врагов кардинала обставлялись сплошь и рядом так, что о каких-либо гарантиях беспристрастия не могло быть и речи. Даже в случаях действительной виновности противников Ришелье приговоры над ними имели скорее характер судебных убийств, чем законной кары. Нарушение правосудия носило зачастую характер вопиющей несправедливости, наглядными образцами которой могут служить процессы де Ту и Урбана Грандье.
Друг и приятель Сен-Марса, де Ту не принимал участия в заговоре и даже старался отклонить обер-шталмейстера от преступных его интриг. Правда, зная о них, он все-таки не счел уместным донести на своего друга. Объясняя на суде причины, по которым он не сделал этого, де Ту показал: "Я узнал о договоре, заключенном с Испанией, из рассказа самого Сен-Марса, сообщившего, что договор вступает в силу лишь в том случае, если французские войска в Германии потерпят поражение. Войска наши постоянно одерживали победы, а потому не было настоятельной надобности изменять другу для спасения государства от воображаемой опасности. К тому же у меня не было фактических доказательств справедливости доноса и если б виновные не пожелали добровольно сознаться, суд был бы вынужден приговорить меня к тяжелому наказанию за клевету".
Многие из судей, находя доводы эти основательными, были расположены оправдать де Ту, но Ришелье требовал вследствие особых соображений, чтоб этот несчастный юноша был подвергнут смертной казни. Один из клевретов кардинала Лобардемон отыскал в архивной пыли декрет Людовика XI, предписывавший карать наравне с главными зачинщиками всех, кто, зная о договоре, не довел о нем безотлагательно до сведения правительства. Декрет этот никогда не применялся даже в царствование самого его автора, но это не помешало судьям подчиниться воле кардинала и приговорить де Ту наравне с Сен-Марсом к обезглавливанию.
Враги Ришелье уверяют, будто он сказал: "Де Ту-отец включил мое имя в свою историю, я же включу имя его сына в мою". Действительно, в XXIV книге истории, составленной президентом де Ту, говорится о безнравственной жизни Антуана дю Плесси Ришелье, носившего прозвище монаха, так как он действительно был расстригой. Несмотря на злопамятность кардинала и мстительный его характер, трудно предположить, однако, чтоб Ришелье руководствовался в данном случае чувством мести. Гораздо правдоподобнее допустить, что он хотел казнью де Ту навести ужас на своих противников. Сам кардинал в своих мемуарах проводит ту мысль, что там, где дело идет о политических преступлениях, правительство ни под каким видом не может щадить своих противников. Отвадить от этих преступлений можно лишь в том случае, если виновных непременно будет постигать строжайшая кара. "Для достижения такого результата не следует останавливаться даже перед такими мероприятиями, от которых могут страдать невинные".
Гораздо труднее приискать какое-либо оправдание образу действий Ришелье и его опричников в процессе луденского каноника Урбана Грандье.
Лобардемон, который играл видную роль в большинстве судебных убийств, запятнавших репутацию великого кардинала, был прислан в Луден с поручением следить за срытием там городских укреплений. Разузнав через наушников, что Грандье был автором появившегося за пятнадцать лет перед тем памфлета, в котором осмеивались притязания Ришелье на получение десятины с доходов луденского аббатства, Лобардемон донес об этом кардиналу и получил от него разрешение проучить памфлетиста надлежащим образом.
Необходимо заметить, что остроумие Грандье создало ему в самом Лудене много врагов. Этим только и можно объяснить тот странный факт, что бесноватые, появившиеся в луденском монастыре урсулинок, единогласно объявили, будто бесы вселились в них по приказанию каноника. Злополучный Грандье, убежденный в своей невиновности, отказался бежать за границу, как ему советовали некоторые из его приятелей. Он не хотел даже подчиниться приговору суда инквизиции, который, признавая несостоятельность главного обвинения против каноника, назначил, однако, ему церковное покаяние за "легкомысленные речи и поступки". Грандье апеллировал против этого приговора, и дело было передано, по приказанию Ришелье, в судебную комиссию под председательством Лобардемона.
Комиссия эта постановила, в принципе, что дьявол обязан говорить истину, если его заклинают надлежащим порядком. Неверующим в этот тезис дано было понять, что их могут притянуть и самих к суду в качестве соучастников колдуна или, по меньшей мере, еретиков, позволяющих себе неуважительно отзываться о католических догматах. Угрозы эти привели к желаемому результату. Никто не осмелился выступить в защиту Грандье. Показания бесноватых были признаны имеющими силу законного доказательства. Врачи, назначенные комиссией, отыскали на теле несчастливца места, нечувствительность которых к уколу должна была неопровержимо свидетельствовать о договоре, заключенном им с сатаною. На всякий случай признано было уместным вывесить на всех перекрестках запрещение под страхом телесного наказания и большого денежного штрафа дурно отзываться о судьях, заклинателях и бесноватых. Один из членов комиссии, патер Лактанций, раскалив почти докрасна чугунное распятие, подносил его к губам Грандье, который, разумеется, каждый раз отдергивал голову назад. Комиссия занесла в протокол, что колдун не посмел приложиться к кресту. Грандье даже и под пыткой не хотел сознаться в сношениях своих с дьяволом, а потому был объявлен нераскаянным грешником и присужден к сожжению на костре. Он сгорел живьем, так как на петле, которой должен был удушить его в последнюю минуту палач, оказался узел, сделанный будто бы по распоряжению Лобардемона. Весьма вероятно, что в данном случае председатель судебной комиссии хватил через край и зашел несколько далее, чем это было желательно самому кардиналу.
Глава VI. Характер и частная жизнь кардинала
В государственной своей деятельности первый министр Людовика XIII отличался безжалостной, суровой настойчивостью и мстительностью, доходившей до жестокосердия. Это не мешало ему в частной жизни очаровывать преданных своих слуг и приспешников добротой, мягкостью и обходительностью. Когда у него вырывалось по отношению к ним язвительное замечание или грубое слово, или же когда дело доходило до побоев, кардинал всегда обращался сам к обиженному со словом примирения. Обыкновенно он говорил в таких случаях, что человек в его положении чувствовал бы себя несчастным, если бы не мог сорвать на какой-нибудь доброй душе дурное расположение духа, обусловленное запутанностью государственных дел.
Нередко, подвергаясь припадкам мрачной меланхолии, Ришелье обращался к окружающим с просьбой "развлечь его, если только это возможно". Поэту Буароберу чаще других удавалось развеселить кардинала. Иногда Ришелье подшучивал над своими приближенными. Так, зная, что каноник Мюло сердился, когда его звали "раздавателем милостыни его высокопреосвященства", кардинал однажды передал ему письмо с таким именно адресом. Мюло вышел из себя и сказал: "Только дурак мог придумать подобную шутку". – "А что, если сделал это я сам?" – спросил кардинал. – "Меня, признаться, это бы не удивило, – отвечал Мюло, – Вашему преосвященству, вероятно, не впервые делать глупости".
В тех случаях, когда не помогали шутки и мистификации, Ришелье, чтобы рассеять дурное расположение духа, прибегал к самым утомительным гимнастическим упражнениям. Герцог Граммон, застав его в такую минуту, спокойно сбросил с себя кафтан и сказал: "Готов держать пари, что прыгну далее вашего преосвященства". Действительно, он принялся бегать и прыгать взапуски с кардиналом. Такая находчивость очень понравилась Ришелье, который стал после того очень благоволить к герцогу.
Иногда всемогущий премьер испытывал странные галлюцинации. Он воображал себя лошадью и с громким ржанием бегал вокруг бильярда. В таких случаях приходилось силою укладывать его в постель, где по прошествии некоторого времени он приходил в себя.
Памфлеты враждебного лагеря упрекали кардинала в распущенности нравов и, без сомнения, рассказывали о нем немало небылиц. В числе его любовниц называли, между прочим, герцогиню Шеврез, Нинон де Ланкло и даже Валуа, дочь герцога Орлеанского. Ришелье очень заботился о соблюдении внешних приличий и положительно щеголял своей набожностью. Он исповедовался и причащался каждое воскресенье, если только тому не препятствовало состояние его здоровья, и всякий раз умилялся духом так, что на глазах его блистали слезы. Впрочем, обладая большими сценическими способностями, как говорила про него Мария Медичи, он мог плакать раз по пятнадцать в день. Вообще кардинал дорожил репутацией ревностного католика и усердно выполнял свои религиозные обязанности. Он очень любил священнодействовать и обыкновенно по большим праздникам сам служил литургию. Зачастую дома в два или три часа он молился в присутствии своего духовника, священника, камердинера, нескольких офицеров, телохранителей и слуг. Молитва эта длилась около получаса. При всей своей веротерпимости Ришелье считал долгом интересоваться обращением еретиков и, как говорят, жертвовал из личных своих средств большие суммы на миссионерскую пропаганду.