За окном зима, снега, снега, снега… как белый лист без конца и края. И вдруг – на цепочке частых следов подвеской королевы Анны – новогодняя елка!
Прибыл Анджей Савицкий в часть, заходит в офицерский бар, – рассказывая, Дмитрий Громов невольно приосанивается. – Надо показать себя, круто выступить.
– Стакан коньяку!
Буфетчица долго искала, наконец, обнаружила под стойкой какой-то запыленный стакан, помыла, налила.
– Ох, еле нашла. У нас меньше бутылки обычно не заказывают.
За стеклом проносится серое беспросветье, обычный ничем не примечательный пейзаж. За окном дождь, выводит что-то замысловатое на стекле. Сверху вниз, как пишут японцы. Есть много фантастических рассказов, в которых описывается летящий неведомо куда космический корабль. Люди давно позабыли, куда держит путь их маленький железный мир. Сменилось уже несколько поколений, коллективная потеря памяти и документов… а корабль все летит и летит. Двигатели исправно работают, год за годом приближая людей к неведомой ныне живущим цели.
Можно представить поезд мчащимся неведомо куда, наверное, можно, но у меня почему-то пока не получается. Придется потренироваться. Нужно бежать, чтобы хотя бы остаться на месте… на своем месте, все время куда-то бежать…
– Курехин часто сочинял в метро. Сразу же вспомнилась музыка из "Господина оформителя". Аж мороз по коже. Он вообще ездил либо на метро, либо на машинах друзей или жены. Он любил сочинять в подземных поездах. Я тоже часто пишу в метро. Только я жутко переживаю, теряя тексты, а он говорил "се ля ви" и тут же выхватывал из воздуха новые. Это Николай Якимчук рассказывал. Я же с Курехиным разве что раскланивалась, потому как иногда работали на параллельных площадках и знали друг друга в лицо. Как-то попросил Якимчук Курехина дать благотворительный концерт в пользу Фонда русской поэзии. Сам Сергей нет-нет да и забредал в подвальчик на Пушкинской, полуофис-полусклад, где хранились изданные небольшими тиражами редкие книги Фонда.
– Я для тебя что угодно сделаю, только не концерт. Я тебя прошу! – Устал, должно быть, от частых выступлений любимец публики. Даже от себя самого порой еще как устать можно…
– А давай я лучше у вас в Фонде клерком устроюсь?! Представь: клерк Фонда русской поэзии Сергей Курехин, прием по вторникам и четвергам с трех до пяти.
– Отлично, – подхватил Якимчук, – завтра же размещу объявление во всех информационных агентствах Ленобласти и мира.
– Нет. Я ведь еще не дал своего полного согласия, – нежно улыбнулся в ответ Курехин, истаивая в воздухе.
На стекле дождь умудрился нарисовать что-то похожее на крест. Навещавший в больнице Курехина Якимчук говорил, что после последней операции у Сергея на груди образовался крест.
Медленно и печально под монотонные звуки поезда, силуэт Курехина проходит сквозь крест дождя и исчезает под "Орландину". В купе открывается дверь, и я явственно вижу, как стоящий спиной ко мне мужчина в черном боевом кимоно, берет со стола нож и аккуратно устраивает его в рукаве.
Отвернулась к окну, по глазам резко полоснуло синими цветами.
Ночь, сгустилась августовская мгла, так что в новостройках не сразу и разглядишь, куда ты попал. Питер это, Питер. Точно знаю, а может, и нет. Может, другой город, другая страна, другой параллельный мир. Поди разберись в темноте. Черные монолиты девятиэтажек, всего несколько светящихся окон, и те не на первом этаже. А следовательно, света от них… Перед домом в кустах шарятся двое полупьяных мужиков с фонариками и ведрами. Приглушенные разговоры, смех, шорох, шепот. То ли ловят кого, то ли закапывают. Страшно. Отличная завязка для детективной истории.
Резкий визг тормозов. Из милицейской машины выскакивают два мента с короткими "калашами": "Стоять, лежать! Ни с места! Выйти из тени!"
В ответ несвязное мычание: "Да я… да мы… сержант…".
Навстречу милиционерам из кустов кособоко движется силуэт. Луч милицейского фонарика быстро ощупывает неказистую, потрепанную личность – борода, очки, непонятная мешковатая одежда, трясущиеся руки, а в руках… мама родная! – клубок живых, шевелящихся змей!
Хороший переход на мистику.
– Да не со змеями, а с червями – они еще выползками называются. – Обрушивает мою мистику ради собственного хоррора Александр Смир. Впрочем, отличная страшилка выходит: ночь, двое подозрительных мужиков в темноте. Дайте фонарик, позвольте разглядеть личности. Александр Горнон – поэт – бородища до пояса, два метра роста, ручищи по локоть в земле. И другой поэт – Александр Смир с горстями полными живых червей. Когда милиционер наставил на них дуло автомата, Смир запустил руку в ведро с червяками и, вытащив оттуда целый пук шевелящейся скользкой плоти, резко протянул его в лицо милиционера. – Да вот, начальник, завтра на рыбалку. Так мы того, червей копаем. На!..
Обалдевшие милиционеры отступают к машине.
– Всё! На сегодня хватит!
Напуганные поэты хватают ведра с добычей и движутся на квартиру Горнона.
Сегодня никто уже ничего не напишет.
В темном-темном парке темной-претемной ночью, – а вы знаете, Оноре де Бальзак писал исключительно ночью, расставив перед собой шесть одинаковых свечей в канделябрах, причем, обязательно вороньим пером. Боже! Какие страсти… Так вот, в темном-претемном парке, писательница Симона Вилар склонилась над черной водой пруда, что в оливковой роще санатория "Айвазовское". Черный-пречерный Пушкин наблюдал за ней из освещенной беседки, гадая, отважится ли отчаянная Вилар подойти и поцеловать его в чугунные уста.
Время давно уже перевалило за полночь, а Симона все не трогалась с места, заглядывая в водную гладь, словно тщилась разглядеть там понятные ей одной колдовские строчки. Наконец, узрев желаемое, писательница резко поднялась, и, глядя в сторону давно сторожившего ее Александра Сергеевича, прошептала: "Надо убить Семецкого". Сказала с твердостью, не терпящей возражений: надо – значит надо. Раньше, когда другие "убивали", думала: нехорошо как-то, живого человека… а теперь прониклась.
Она кивнула поэту, и тот салютовал ей тростью. Решение было принято, верный нетбук ждал своего часа в номере-люкс на первом этаже.
Женщины-фантасты – создания необычные, живущие по своим собственным законам и правилам. Ходят слухи, что одной только что вышедшей замуж фантастке на второй день совместного проживания, молодой муж вручил метлу, мол, сама знаешь, что с этим делать.
А она оседлала ее и улетела в открытое окно.
Ночь. За окном звезды и луна, да нет, не луна – лунища. На такую и повыть не грех. Хороша. Дежурный свет в коридоре – тусклый, нерадостный, даже немного напряженный какой-то. Человек в черном кимоно, но теперь с небольшим свертком в руках, вернулся в свое купе. Соседи дрыхли при свете, храпя и посапывая на трех полках. Вошедший тихо прошел на свое место, присел, развернул сверток, в котором оказался давешний нож. Отыскал пачку салфеток на столе, и, тщательно протерев лезвие, спрятал оружие в чемодане. На салфетках остался рыжеватый след. Соседи на полках затаили дыхание, позволяя воображению самостоятельно справиться с загадкой, в чьем теле побывал означенный предмет и когда загадочный убийца применит его в следующий раз. Еще чуть-чуть повозившись, человек в кимоно устроился на своем месте. До самого утра в купе сохранялась мертвая тишина. Никто не храпел, и, упаси боже, не спал.
Как-то раз писатель и сценарист Андрей Саломатов ловил такси, одновременно беседуя со своим режиссером по мобильному телефону. Поймал, открыл дверь, назвал адрес, и, устроившись на сидении рядом с водителем, продолжил начатую тему: "…Андрей Васильевич, может, не надо Витю вешать? Давайте его пристрелим. Проще и гуманнее".
В следующее мгновение водитель въехал в сугроб.
Рассуждая о смерти, Уильям Сароян в частности сказал: "Каждому суждено умереть, но я всегда думал, что для меня сделают исключение. И что?"
– Юрий Михайлович Семецкий, – рассказывает Александр Ройфе, – историки литературы будущего будут удивлены, почему такой персонаж сделался объектом столь пристального внимания писателей ХХI века. У него есть два агрегатных состояния: нормальное, назовем его Семецкий I – очень занудный малоинтересный тип, который будет рассказывать, что ему нужно правильное питание, режим дня, то да се…
Потом он встречается со своими друзьями, выпивает – и появляется Семецкий II. Этот гораздо милее уже потому, что не ноет, позитивен, поддерживает хорошее настроение, и… время от времени творит загадочные дела. Причем первый и второй друг о друге ничего не знают.
Например, на одном из "Интерпрессконов" поселили нас вместе. Ключ от номера традиционно в одном экземпляре. Поскольку приехавший на конвент Семецкий I быстро преобразился в Семецкого II, я забрал у него ключ. На "Интерпрессконе" присутствовала традиционная корюшка и не менее традиционные возлияния. Так что через какое-то время Семецкий II устал, и добрые люди решили проводить его спать. Довели до номера, а ключа-то нет. Оставили Семецкого II в кресле недалеко от заветной двери дожидаться, и пошли меня искать. Нашли – невелика трудность. Все вместе поднялись на этаж. Что такое – нет Семецкого, ни второго ни первого. Кресло стоит, а он пропал. Всю гостиницу обошли, в каждый номер заглянули – нет. А дело к ночи, давным-давно темно. Пошли в лес, где корюшкой угощали – не приходил больше Семецкий. В полном отчаянии вернулись к номеру. Дверь, разумеется, закрыта.
Что делать? Пропал человек, сильно нетрезвый. На улице весна, ночами и подмораживает, может, уснул где-нибудь под кустом, может… В общем, решили вызвать милицию. Вошли в номер, да так и обомлели – на кровати спокойно лежит Семецкий, спит и не знает, какой из-за него переполох поднялся.
На следующий день, Юра, конечно же, протрезвел, но к тому времени он уже был Семецким I и не мог объяснить, как без ключа попал в номер.
"Басткон". Сидим хорошей компанией в номере. Семецкий куда-то уходит со словами: "Я сейчас". Через довольно порядочное время вспоминаем о Юре, звоним по мобильнику: "Ты где?". Ответ: "Не знаю. Но кругом двери, двери, двери…"
Была такая мода в свое время, убивать в своих романах Юрия Семецкого, слышала о такой? – продолжает Александр Ройфе. – А откуда это пошло, знаешь? Не знаешь, тогда слушай:
– Семецкий был уверен, что проживет до сорока лет, поскольку такой срок нагадала ему цыганка. Юра верил в предсказание, поэтому писателям было дано разрешение всячески убивать его в своих произведениях, чтобы таким магическим образом отвести удар.
Сначала это делали те, кто понимал, что и зачем – сознательно. Потом, увидев, что так поступают Сергей Лукьяненко, Александр Громов и их друзья, молодые писатели восприняли это за моду, и тоже принялись мочить бедного Семецкого в своих книгах. В издательствах это дело мгновенно отслеживалось, и текст возвращался к своему создателю с пометкой: "Молод еще Семецкого убивать, не заслужил".
Был даже утвержден приз за лучшее убийство Семецкого в романе. Некоторые убийства были просто удивительные. Юлий Буркин в книге "Звездный табор серебряный клинок" первый раз его грохнул достаточно заурядно, потом взял душу Семецкого, засунул ее в автоматизированный робот-завод и заставил страдать, производя вооружение для каких-то супостатов. Душа Семецкого страдала, страдала, взывая к ГГ, чтобы тот убил ее окончательно. Потом в ГГ воплотился дух русского императора, который уничтожил завод, и освободившаяся душа Семецкого, улетая, произнесла "Спасибо, ваше величество, что меня убили".
Эта история отражена в фэнзине "Страж-птица". А Семецкий свои сорок лет благополучно встретил, понял, что предсказание общими усилиями не сбылось, и теперь живет себе, полтинник разменял, только его до сих пор так или иначе продолжают убивать. Традиция.
Рассказывает Андрей Кучеренко:
– На первом "Звездном мосту", сидим в номере у Лукьяненко, водка закончилась. Надо снаряжать гонца. Кто пойдет?
Семецкий вскакивает:
– Я пойду.
– Куда тебе? Ты из номера-то не выйдешь?
– Все равно пойду.
Уходит. Полчаса, сорок минут, час…
Выходим из номера, спускаемся вниз, у входа в гостиницу "Турист" фонтан пересохший, на бортике, спустив ноги в воображаемую воду, сидит Семецкий в окружении трех ментов. Классический прихват из разряда: один умеет читать, другой писать, а третий просто любит побыть в компании интеллигентных людей. А Семецкий, словно ничего не понимая, рассказывает им про фантастику: "…вот Лукьяненко там, Перумов…
Кстати, вот как раз и Лукьяненко…"
Менты оборачиваются, недоверчиво косятся на новоприбывших.
– А вы действительно Сергей Лукьяненко?
– Да.
– И вы в этой гостинице живете?
– В этой.
– А, простите, в каком номере?
– А вам зачем?
– Можно, – у нас утром смена закончится, – я домой сбегаю, вам книжку принесу подписать. Только вы вот этого своего больше не пускайте никуда. Если чего, вы лучше кого-нибудь из наших людей найдите, они сопроводят…
Кто-то привез на Роскон-2011 винтовку с Мосфильма. Все фотографировались, игрались, появляется Юрий Семецкий – легенда. Семецкого надо убить. Поставили к стенке: "Говори свое твое последнее желание".
– Ребята, не убивайте меня, – жалобно просит Юра.
– Ладно, Семецкий, иди.
На сборник Беллы Ахмадулиной 1964 года "Струна", Анна Ахматова писала:
"Стихи пахнут хорошим кофе – было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой". Странная речь для королевы Серебряного века.
В 80-е годы Александр Сидорович был председателем клуба "Миф ХХ", кроме того, у него дома расположился самый настоящий литературный салон. Приходили гости выпить чашку кофе, послушать музыку и поговорить о фантастике. Да, именно кофе, и ничто иное. Впрочем, кофе был особенным.
Старшеклассник Гена Белов, молодые писатели: Андрей Соболев, Слава Рыбаков, Андрей Измайлов, Андрей Столяров… приходили в гостеприимный дом, где уже поджидал их Сидорович и странные, будто инопланетные, зеленые кофейные зерна.
Открыв дверь очередному гостю, Александр ставил в духовку сковородку, на которую весело сыпались зерна. Пока гости раздевались, отыскивая себе домашние тапки, кофе успевал поджариться, и Сидорович молол его еще горячим, после чего заваривал в турке. С перцем, солью, сахаром… – постоянно выдумывались новые рецепты.
Народ выпивал одну чашечку такого кофе, а потом говорил, что сердце не находило покоя до утра.
Проходили дни, недели, месяца, годы, а чудесный напиток все не заканчивался, салон работал.
Теперь Александр Сидорович может, наконец, рассказать о том, откуда же он брал зеленый кофе. Давным-давно был у Сидоровича приятель, отец которого служил командиром экипажа ИЛ-62. Наше государство сдало самолет в аренду Йемену, как водится, вместе со всем экипажем. Так долгие годы возил он одного за другим президентов этой страны. Когда же командиру пришло время уходить на пенсию, последний президент, которого ему удалось застать, подарил ему пятнадцатикилограммовую корзину превосходного кофе.
"Йемен – родина кофе, президент вряд ли подарил бы плохой сорт", – рассуждает Александр.
Во время жарки кофе увеличивался вдвое, а так как приятель понятия не имел, как правильно жарить зеленые зерна, он приносил Сидоровичу по литровой банке нежареного кофе, и тот на следующий день возвращал ему банку жареного, честно оставляя такую же порцию себе.
Жаль, что "Интерпресскон" не унаследовал ни волшебного йеменского кофе, ни этой в высшей степени благородной традиции.
С подружкой под цветущими дикими яблонями читали Толкиена, мысленно примеряя на свои тоненькие пальчики кольцо всевластья. Потом к Ксении явился властелин кольца, она вышла замуж и разочаровалась в Толкиене.
Но чертово кольцо, на внутренней стороне которого, по просьбе Ксюхи было начертано "МОРДОР", не принесло ей счастья. Хотя и не лишило обычного оптимизма и жизнелюбия. На своей могиле она завещала, например, написать: "Люблю, целую. Скоро встретимся!"
Муж оказался начисто лишен чувства юмора, и подружкину могилу украшают две четырехзначные даты, разность которых дает представление о Ксюхином возрасте, застывшим уже навсегда на отметке "сорок".
На кладбище с калькулятором вместо молитвенника.
Он даже фотку не ту прикрепил – официальную Ксеньину фотоморду на паспорт. А нужно было другую – в черном плаще до пола и в шляпе волшебницы. Ах, властелин кольца, властелин кольца… последняя Ксюхина воля все равно просочилась в Инет, обернувшись анекдотом. А ее фотографиями в хогвардском прикиде (в гриме Драго Малфоя) или в черном плаще украшают сайты, посвященные творчеству Джоан Роулинг, Толкиена и Перумова.
На ее "злом" плаще руны. Думаю, эльфийские, хотя…
Руно – поэзия по-фински. Ксюха любила стихи, заучивая страницу за страницей подаренные ей книжки современных поэтов. Писала ли сама? Как знать. Она жила в фэнтези и умерла в фэнтези. Изменяя своему властелину кольца с героями любимых книг.
Сыплет разноцветные листья клен, покрывая крохотный холмик "модненько, креативненько, классненько" – любимые Ксюхины словечки.
Комарово – брендовое место, модное, раскрученное, престижное, как раз для артистического погоста. Ахматова, Курехин, Краско, Житинский…
На памятнике с полустертой надписью в крошечном углублении для свечки неведомая птичка свила гнездышко и снесла голубоватое яичко. Нашла место и, главное, время.
Очень-очень, осень-осень…
Весною 2012 года мэр города Фальчано дель Мосчико запретил своим жителям умирать. Неправда ли, созвучно с Сомерсетом Моэмом: "Умирать – скучное и безотрадное дело. Мой вам совет – никогда этим не занимайтесь".
Что ты думаешь об этом, подружка?
Ты, которая читала любой попавшийся на глаза текст, как важное сообщение? Умудрившаяся несколько раз проспать с работы домой? Любя очередного ворвавшегося в твою жизнь гоблина от заката до декрета…
Неужели ты…
За мной тащится скучный слезливый дождик Пьеро. Лучшая погода для писания стихов, для начертания рун, руно – поэзия…
А еще ты ассоциируешься с вечно юным и никогда не взрослеющим Питером Пэном. Мне всегда эта история казалась невероятно грустной, и приключения потерянных мальчишек не увлекали. Как задумаешься, что же это такое? Мальчик, застрявший в детстве. В своем или чужом, не суть. Недавно узнала, что ее автор Джеймс Барри, создавая своего героя, воспользовался образом старшего брата, умершего за день до того, как ему исполнилось бы четырнадцать лет. Вот, что значила моя печаль по Питеру Пену. Впрочем, дружба с давно умершим персонажем – это одно, а когда он же замаскирован под вечно живого…