Сборниками стихотворений прошлый год очень небогат. Самым лучшим и приятнейшим явлением в этом роде, без всякого сомнения, была книжка "Стихотворений Аполлона Майкова". Этот молодой поэт одарен от природы живым сочувствием к эллинской музе; он овладел всею полнотою, всею свежестию и роскошью антологического созерцания, пластическою художественностию антологического стиха, – так что антологические стихотворения г. Майкова не только не уступают в достоинстве антологическим стихотворениям Пушкина, но еще едва ли и не превосходят их. Это большое приобретение для русской поэзии, важный факт в истории его развития. Но жаль было бы, если б только на этом остановился г. Майков. Антологические стихотворения, как бы ни были хороши, – не более как пробный камень артистического элемента в поэте. Их можно сравнить с ножкою Психеи, рукою Венеры, головою Фавна, превосходно высеченными из мрамора. Конечно, превосходно сделанная ножка, ручка, грудь или головка, каждая из этих деталей может служить доказательством необыкновенных скульптурных дарований, чувства пластики, изучения древнего искусства; но еще не составляет скульптуры, как искусства, и превосходно сделать ножку, ручку, грудь или головку далеко не то, что создать целую статую. Сверх того исключительная преданность древнему миру (и притом далеко не вполне понятому), без всякого живого, кровного сочувствия к современному миру, не может сделать великим или особенно замечательным поэта нашего времени. К этому еще должно присовокупить, что одно да одно, теряя прелесть новости, теряет и свою цену. Итак, мы желали бы, чтобы г. Майков или предался основательному и обширному изучению древности и передавал на русский язык, своим дивным стихом, вечные, неумирающие создания эллинского искусства, или обрел в тайнике духа своего те сердечные, задушевные вдохновения, на которые радостно и приветливо отзывается поэту современность. Покоряясь требованиям справедливости, мы не можем не повторить здесь уже сказанного нами в статье о стихотворениях г. Майкова, что почти все его неантологические стихотворения пока еще не обещают в будущем ничего особенного. Нам было бы очень приятно ошибиться в этом приговоре, – и мы первые вспомнили бы с радостию о своей ошибке, если б г. Майков подарил русскую публику такими стихотворениями, которые обнаружили бы в нем столь же примечательного и столь же многообещающего в будущем современного поэта, сколько и антологического. Антологическая муза г. Майкова не ослабела ни в силе, ни в деятельности, и после выхода книжки его стихотворений публика прочла в "Отечественных записках" и "Библиотеке для чтения" несколько прелестнейших его стихотворений в любимом его антологическом роде, но они уже не возбудили в ней прежнего восторга. А между тем, повторяем, они так же прекрасны, как и прежние, в доказательство чего достаточно привести из них следующие – "Барельеф":
Вот безжизненный отрубок
Серебра: стопи его
И вместительный мне кубок
Слей искусно из него.
Ни кипридиных голубок,
Ни медведиц, ни плеяд
Не лепи по стенкам длинным:
Нарисуй в саду пустынном,
Между роз, толпы менад,
Выжимающих созрелый,
Налитой и пожелтелый
С пышной ветки виноград;
Вкруг сидят умно и чинно
Дети перед бочкой винной;
Фавны с хмелем на челе,
Вакх под тигровою кожей,
И Силен румянорожий
На споткнувшемся осле.
Зато вот еще одно из последних стихотворений г. Майкова, доказывающих, что чуть только выйдет он из сферы антологического созерцания, как из его стихотворения тотчас же ничего не выйдет:
Море бурно, небо в тучах.
Он примчался на коне
Прямо к брызгам вод кипучих.
"Старый! чолн скорее мне!" -И старик затылок чешет…
– Плохо будет, господин!
Полно, барин (?!), беса тешить (??!!..)
Наших, в море не один (?)."Пусть их гибнут! Под водою
Рыбе рыбьи и гроба! -
Знай, я Цезарь: а со мною,
Мне послушна и судьба!"
Странная фантазия – свести Цезаря с русским мужиком и заставить его объясняться до такой степени посредственными стихами…
"Сумерки", маленькая книжка г. Баратынского, заключающая в себе едва ли не последние стихотворения этого поэта, тоже принадлежит к немногим примечательнейшим явлениям по части поэзии в прошлом году. По поводу ее мы в последней книжке "Отечественных записок" обозрели всю поэтическую деятельность г. Баратынского. Теперь же прибавим только, что едва ли это и действительно не последние стихотворения знаменитого поэта; вот пьеса из "Сумерок", доказывающая это:
На что вы, дни? юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Бессмертная душа!
И тесный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя;
Как в мрак холодный вечер канет,
Венец пустого дня!
Страшно чувство, которым внушено это выстраданное стихотворение! не обещает оно новых и живых вдохновений; и лучше совсем не писать поэту, чем писать такие, например, стихотворения:
Сначала мысль воплощена
В поэму сжатую поэта,
Как дева юная темна
Для невнимательного света,
Потом осмелившись, она
Уже увертлива, речиста,
Со всех сторон своих видна,
Как искушенная жена,
В свободной прозе романиста;
Болтунья старая, затем
Она, подъемля крик нахальный,
Плодит в полемике журнальной
Давно уж ведомое всем.
Что это такое? неужели стихи, поэзия, мысль?..
Вышедшая в прошлом же году маленькая книжечка стихотворений Полежаева под названием "Часы выздоровления", подала нам повод, в отдельной критической статье, обозреть всю поэтическую деятельность этого замечательного поэта.
Первая часть стихотворений г. Бенедиктова, изданная в 1835 году, достигла второго издания в прошлом 1842 году. Наше мнение об этом поэте известно публике.
Чтоб не возвращаться более к стихам, скажем теперь же и о тех, которыми наполнялись журналы наши в продолжение прошлого года. В "Отечественных записках" с начала года и до отпечатания вышедшего теперь полного собрания стихотворений Лермонтова были помещены (кроме следующих пьес, не принадлежащих к лучшим произведениям Лермонтова: "Сосна", "Ты помнишь ли", "Умирающий гладиатор", "Два великана", "В альбом автору "Курдюковой", "М. П. Соломирской") драгоценнейшие перлы созданий этого поэта: "На светские цепи", "Соседка", "Договор", отрывки из поэмы "Демон", поэма "Боярин Орша" и лучшее, самое зрелое из всех его произведений – "Сказка для детей". В первых двух книжках "Отечественных записок" были напечатаны два стихотворения покойного Кольцова. – в этой книжке печатаются некоторые из последних его стихотворений… Стихотворениями г. Огарева постоянно украшались исключительно "Отечественные записки". Стихотворения г. Майкова являлись и в "Отечественных записках" и в "Библиотеке для чтения". Стихотворения г. Фета печатались и в "Отечественных записках" и в "Москвитянине". К замечательнейшим стихотворным пьесам прошлого года принадлежит напечатанное в 7 № "Отечественных записок" стихотворение г. Л. П. "Петр Великий".
Вообще прошлый год был не богат стихами, а будущий – это можно сказать смело, будет еще беднее… Лермонтова уже нет, а другого Лермонтова не предвидится… хоть совсем не пиши стихов… И их, в самом деле, пишут или по крайней мере печатают теперь меньше. Столичные поэты сделались как-то умереннее – оттого ли, что одни уже повыписались, а другие догадались, что стихи должны быть слишком и слишком хороши, чтоб их стали теперь читать, не только хвалить… Зато господа провинциальные поэты год от году становятся неутомимее. Публика ничего не знает о их пламенном усердии к делу истребления писчей бумаги; но журналисты – увы! – слишком знают этой дорого платят за это знание – платят деньгами за доставление к ним на дом этих страшных пакетов, платят временем, скукою и досадою, прочитывая эти груды рифмованного вздору…
Теперь обратимся к прозе по части изящной словесности. Г. Загоскин каждый год дарит публику новым романом; не знаем, каким новым романом обрадует он ее в 1843 году, а в 1842 году он утешил ее "Кузьмою Петровичем Мирошевым". Собственно, это не роман, а повесть, до того местами растянутая, что из нее вытянулся роман в четырех частях, то есть в четырех маленьких книжках, красиво и разгонисто напечатанных. В "Мирошеве" те же достоинства и те же недостатки, какими отличались все прежние романы г. Загоскина: то есть, с одной стороны, истинно русское радушие и хлебосольство, с каким почтенный автор угощает читателя изделиями своей фантазии, добродушное восхищение созданными им характерами слуг, дядек и мамок, добродушная уверенность, что добродетельные люди в его романе – точно добродетельны, а злодеи – не шутя злодеи; местами веселенькие сцены в забавном роде, везде искреннее увлечение в пользу старины и ее немножко диких для нынешнего времени понятий, гладкий, пловучий слог; с другой стороны, бедность содержания, отсутствие идеи, повторение того, что читатель знает уже по прежним романам автора. – "Альф и Альдона" г. Кукольника обнаружили было большие претензии на титло исторически-поэтического романа; но историческая часть в этом романе похожа на сказочную, а поэтическая – на самую скучную и вялую прозу. Одна из четырех частей "Альфа и Альдоны" больше всех четырех частей "Мирошева"; но "Мирошев" был прочитан до конца всеми, кто только решался его читать, а "Альф и Альдона" испугал читателя на половине же первой части и остался недочитанным. Но неутомимый г. Кукольник этим не удовольствовался и тиснул в "Библиотеке для чтения" новый роман свой "Дурочка Луиза". Этот роман – близнец "Эвелины де Вальероль": там пружиною всех действий служит цыган Гойко, здесь жид Бенке, там множество лиц, так похожих одно на другое, что и отличить нельзя, и здесь то же; разница в том, что там скучно, а здесь скучнее, там еще на что-нибудь похоже, а здесь ни на что не похоже. Героиня романа – дурочка Луиза – еще довольно похожа на дурочку, умною ее действительно никто не назовет; но курфирст Фридрих-Вильгельм изображен каким-то сентиментальным поверенным в любовных тайнах своих приближенных, всеобщим сватом и отцом посаженым, и только мимоходом силится автор выказать его героем и великим государем. Вообще, сентиментальность, приторная, сладенькая, составляет главный характер этой бессвязной, пустой по содержанию, натянутой в изображении характеров сказки. Теперь того только и ждем, что "Дурочка Луиза" появится отдельною книжкою в двух частях; но мы рады, что заблаговременно отделались от нее. – Какими романами еще ознаменовался 1842 год? – "Два призрака", "Сердце женщины", "Человек с высшим взглядом", "Любовь музыканта", вновь изданные романы г. Калашникова: "Дочь купца Жолобова" и "Камчадалка", "Московская сказка о Чуде Поганом", "Козел-Бунтовщик", "Грошевый мертвец", "Гуак, рыцарская повесть" и пр., и пр. Все это едва ли принадлежит к какой-нибудь литературе и еще менее к той, которой характер определяли мы в начале статьи… Что делать? У каждого дома бывает два двора, передний и задний; у каждой литературы две стороны – лицевая и изнанка…
На повести 1842 год был счастливее, чем на романы. В "Москвитянине" было напечатано начало новой повести Гоголя "Рим", – равно изумляющее и своими достоинствами и своими недостатками. В "Современнике" была помещена уже известная, но переделанная вновь повесть Гоголя "Портрет", отличающаяся некоторыми превосходно концепированными и отделанными подробностями, и неудачная в целом. Граф Соллогуб напечатал в прошлом году только одну повесть "Медведь", которая заставляет искренно сожалеть, что ее даровитый автор так мало пишет. "Медведь" не есть что-нибудь необыкновенное и, может быть, далеко уступит в достоинстве "Аптекарше", повести того же автора; но в "Медведе" образованное и умное эстетическое чувство не может не признать тех характеристических черт, которыми мы, в начале этой статьи, определили последний период русской литературы. Отличительный характер повестей графа Соллогуба состоит в чувстве достоверности, которое охватывает всего читателя, к какому бы кругу общества ни принадлежал он, если только у него есть хоть немного ума и эстетического чувства: читая повесть графа Соллогуба, каждый глубоко чувствует, что изображаемые в ней характеры и события возможны и действительны, что они – верная картина действительности, как она есть, а не мечты о жизни, как она не бывает и быть не может. Граф Соллогуб часто касается в своих повестях большого света, но хоть он и сам принадлежит к этому свету, однакож повести его тем не менее – не хвалебные гимны, не апофеозы, а беспристрастно верные изображения и картины большого света. Здесь кстати заметить, что страсть к большому свету – что-то вроде болезни в русском обществе: все наши сочинители так и рвутся изображать в своих романах и повестях большой свет. И, надо сказать, их усилия не остаются тщетными: в повестях графа Соллогуба только немногие узнают большой свет, а большая часть публики видит его в романах и повестях именно тех сочинителей, для которых большой свет истинная terra incognita, истинная Атлантида до открытия Америки Колумбом и которые рисуют большой свет по своему идеалу, добродушно веруя в сходство аляповатого списка с невиданным оригиналом. Так, недавно в одном журнале роман "Два призрака" торжественно объявлен произведением человека, принадлежащего к большому свету и знающего его. Все толкуют о светскости, – и пьеса Гоголя падает на Александрийском театре, а "Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами" и "Русская боярыня XVII столетия" возбуждают фурор в записных посетителях того же театра, – и все по причине "светскости"… А между тем дело кажется так очевидным: стоило бы только сравнить, например, повести графа Соллогуба с романами и повестями наших "светских" сочинителей, чтоб окончательно решить вопрос о деле, к которому так многие и так напрасно считают себя прикосновенными…
Простота и верное чувство действительности составляют неотъемлемую принадлежность повестей графа Соллогуба. В этом отношении теперь, после Гоголя, он первый писатель в современной русской литературе. Слабая же сторона его произведений заключается в отсутствии личного (извините – субъективного) элемента, который бы все проникал и оттенял собою, чтоб верные изображения действительности, кроме своей верности, имели еще и достоинство идеального содержания. Граф Соллогуб, напротив, ограничивается одною верностию действительности, оставаясь равнодушным к своим изображениям, каковы бы они ни были, и как будто находя, что такими они и должны быть. Это много вредит успеху его произведений, лишая их сердечности и задушевности, как признаков горячих убеждений, глубоких верований.
Более субъективности, но менее такта действительности, менее зрелости и крепости таланта, чем в повестях графа Соллогуба, видно в повестях г. Панаева. Вообще г. Панаев гораздо более обещает в будущем, нежели сколько исполняет в настоящем. Что-то нерешительное, колеблющееся и неустановившееся заметно и в его созерцании, как идеальной стороне его повестей, и в их практическом выполнении; каждая новая повесть его далеко оставляет за собою все прежние: очевидное доказательство таланта замечательного, но еще не определившегося. В прошлом году он напечатал только одну повесть "Актеон" в "Отечественных записках", которая возбудила живейшее внимание и интерес со стороны публики и далеко оставила за собою все прежние его повести, так же как и "Барыня", написанная им незадолго перед "Актеоном", далеко оставила за собою все другие, прежде ее написанные. Вероятно, чувство своей неопределенности препятствует г. Панаеву писать столько, сколько от его таланта вправе ожидать публика: в таком случае самый недостаток в деятельности заслуживает уважения, как залог будущей многоплодной деятельности.
Три новые повести напечатаны в прошлом году даровитою и безвременно угасшею г-жою Ган (Зенеидою Р-вою): "Напрасный дар" и "Любонька" в "Отечественных записках" и "Ложа в Одесской опере" – в "Дагерротипе". "Любонька" принята публично с восторгом, в котором не должно мешать ей оставаться; "Напрасный дар", сверкающий искрами высокого таланта, хотя и невыдержанный в целом, восхитил только немногих: такова участь всех произведений, в которых, при блесках яркого вдохновения, есть что-то недоговоренное, как бы неравное самому себе. В таком случае чем сильнее и выше взмах, тем недоступнее для всех и каждого внутреннее значение произведения: толпа видит одни внешние недостатки… "Ложа в Одесской опере" принадлежит к самым слабым произведениям г-жи Ган. Впрочем, по выходе полного собрания ее сочинений мы скоро будем иметь случай подробно изложить наше мнение об этой необыкновенно даровитой писательнице.